Неизвестно - Саласюк От июня до июня

Прислушались на гребле. Тихо. Молчит болото, как будто никого и нет там на самом деле.

А люди стояли за кустами и пнями - кто по шею, кто по грудь в воде. Слышали что кричали с гребли, не веря ни слову, пригибались пониже, чтоб стать незамет­ней, меньше.

Прострочил пулемет, и заплакал коротко ребенок. Совсем коротко - только чуть успел вякнуть, а ему уже зажали рот. Но пулемет тотчас забил длинными очере­дями на детский голос, и тотчас захлюпали по болоту мины. Софа держала свою кроху на руках выше груди. Дина поддерживала Софу под руки. Они обе давно, еще до рождения девочки, прониклись единым чувством - спасти, уберечь, выхо­дить малютку во что бы то ни стало. Даже ценой собственных жизней. Стояли час, другой, пятый. Из воздуха выкристаллизовывались и быстро сгущались сумерки. На гребле иногда поигрывала губная гармошка, слышались голоса, потянуло запа­хами свежеприготовленной горячей пищи. Взвилась первая осветительная ракета, и опять ударил пулемет. Опять всплакнуло дитя, да быстро, моментально умолкло. Но в это место густо полетели мины, забил пулемет. Через полчаса опять наступи­ла тишина. И снова детский голосок - и сразу свинцовый шквал по болоту. Так минула ночь, стало светать. И вдруг, передаваемый шепотом от одного к другому, поступил приказ командира соединения: детей в возрасте до трех лет утопить как демаскирующих своим криком месторасположение. Немедленно.

В темноте холодная ладонь одного из рядом стоящих легла Софе на рот, а кто- то другой попытался разжать ей руки, но сделать это оказалось невозможно - ее пальцы словно окостенели. Тогда сверху надавили ей на плечи, и она почти без сопротивления погрузилась в воду с головой. Затем за волосы приподняли ее лицо над водой - Софа была без чувств - а ребенка, которого она сжимала в своих ру­ках, оставили там, в воде, да еще придержали, чтоб случайно не всплыл. Все это молча, без звуков.

Дина стояла одеревенев - ни звука, ни движения.

Им обоим дальше было бы легче жить, если б они сошли с ума. Но этого не случилось. Они выстояли в болоте еще двое суток и потом вместе со всеми - а это были сотни людей - выползли на сушу. Жили в какой-то деревушке, не понимая зачем, для чего. Работали, выполняя что от них требовали, и ни с кем ни о чем не говорили. Не смеялись, не улыбались. Так проходили недели. Когда в июле при­летела радостная, такая долгожданная весть, что наши пришли, наши - Красная Армия - гонят фашистов и уже освободили Минск, и территория, где они теперь обитают, освобождена, они двинулись в ближайший поселок, где уже находились советские войска. Шли огромной толпой, образовавшейся из семейных отрядов, беженцев из других деревень. Люди спешили увидеть солдат Красной Армии- освободительницы. Дина и Софа тоже шли, чтоб их увидеть, но не знали уже, зачем им это надо, как и не знали, зачем, для чего им теперь жизнь, в которой они не видели смысла.

В деревянном городке, местном Полесском райцентре, слезами радости и сча­стья вскипал митинг в честь проходивших через городок героических советских танкистов-освободителей. Танкисты - все в пыли, грязи, чумазые - весело свер­кали зубами и, заправляя танки с колесных заправщиков, с удовольствием и сами заправлялись всем, что им подносили, - сметаной, яйцами, салом, молоком, моло­дой вареной бульбой, рыбой.

На броне танка стоял статный офицер в невиданной Диной форме - гимнастер­ке со стоячим воротничком, с погонами на плечах и золотыми орденами на груди. В коротких, энергичных выражениях он благодарил собравшихся у танков лю­дей за сердечную встречу и говорил, что недалек тот день, когда они, гвардейцы- танкисты, будут бить ненавистного врага в самом его логове - в Берлине.

- И тогда, когда гусеницы наших танков загремят по дорогам фашистской Германии, - взмахивая рукой, громко и зло говорил офицер-танкист, - немецкие сучки-матери кровавыми слезами зальются, глядя на то, как мы станем рвать и да­вить всех гитлеровских выродков-людоедов, которых они произвели на свет, - этих кровавых фашистских гадов! Мы станем разрывать их на куски, вдавливать в зем­лю! Уничтожать всех подряд - от мала до велика! И ни одного фашиста не оставим на земле! Ни одного! Мы так будем их бить, так бить, чтоб сгинуло навсегда это чертово гитлеровское племя! Смерть немецко-фашистским оккупантам!

Люди хлопали, утирали слезы на лицах, а офицер, тряхнув золотистым чубом, уже ловко спрыгнул с танка.

Дина смотрела на его энергичное, волевое лицо, золотистый вихрастый чуб и вдруг сказала:

- Здравствуй, Леша Пятаченков, потомственный казак.

Капитан-танкист, резко повернув голову, глянул на нее, потом на Софу. И снова на Дину. Шагнул к ней ближе, вплотную подошел, глянул в лицо - не узнавал.

- Я вот не забыла тебя, а ты помнишь переправу через Неман? В том июне со­рок первого? - говорила ему Дина.

В жар бросило танкиста.

- Яркая?! - закричал он. - Дина! Ты! - И потрясенно замолчал. Ибо совсем уже не яркой была та самая красавица, которую он встретил впервые три года на­зад на левом берегу Немана под Мостами.

- Товарищ капитан! «Первый» приказал немедленно выдвигаться по направле­нию на северо-запад! - докладывали офицеру.

- По машинам! - крикнул комбат Пятаченков, ловко надевая свисавший на по­ясе полуснятый, перепоясанный в талии офицерским ремнем черный комбинезон. Команду немедленно продублировали по колонне.

- Напиши мне, Дина, напиши, вот мой адрес. - Он сунул ей в руку листок, вы­нутый из планшетки, чиркнув там карандашом. - Полевая почта. Напиши. И все поправится. Я буду ждать, слышишь! Я помню тебя, всю войну помнил! Главное, что мы живы!

Танк, на который он вскочил, мощно рыкнул, выбрасывая клубы дыма, и пом­чался по песчаной дороге, увлекая за собой всю танковую колонну. А с башни танка, сколько видела Дина, все махал ей рукой золотоволосый танкист. Война продолжались, продолжалась и жизнь, а значит, оставались и надежды.

Но встретиться им больше не пришлось - потомственный казак, золотоволосый герой-танкист Пятаченков погибнет в битве за Берлин. И Пранягина Дина боль­ше не видела до той самой поры, пока летом 1992-го года к ней в Нью-Йоркскую квартиру не принес почтальон письмо-приглашение на торжественное открытие памятного знака в честь 50-летия со дня штурма Коссово и освобождения, избав­ления от гибели белорусскими партизанами узников Коссовского гетто. Она про­читает почти забытые, а некогда такие родные русские слова и зарыдает, вспомнив все, - зарыдает, как по самой дорогой утрате, по собственной молодости, жизни и жизни всех молодых, героических и не очень, но таких близких друг другу по духу человечности, боевого братства и одновременно ненависти к единому врагу бело­русских партизан. И она враз оставит и забудет все и всех - детей, внуков, дела и хлопоты, суету - и легко, по-молодому, сорвется и прилетит в далекую озерную, лесную Западную Беларусь, край ее молодости, ее любви, край Великой войны с фашизмом, в том числе и ее войны, в которой она была отважным бойцом. При­летит в Беларусь к своему Павлику - это его силами и на его средства скромного учителя будет установлен памятный знак в честь партизанского, человеческого подвига сотен людей, не пожалевших жизни ради спасения обреченных. Приле­тит на встречу с лучшим временем своей жизни. И они соберутся - в последний раз - те, кто еще остался жив из их героического отряда партизан Великой Отече­ственной. И выпьют по русскому обычаю поминальную чарку за всех своих това­рищей, кого уже нет вместе с ними, выпьют за Победу, а Дина с Павликом, то есть Павлом Васильевичем, и за любовь. Единственную, настоящую, случившуюся в их жизни именно в те далекие военные годы.