User - i dfee46a8588517f8

Вполне понятно, что, чем большей властью и влиянием распо­лагает та или иная личность, тем сильнее ее воздействие на ход вещей. Российские самодержцы в этом отношении на протяжении веков были вне конкуренции. Иными словами, для историка, изучающего процесс разложения царизма в последние годы его существования, установление удельного веса носителя верховной власти в этом процессе необходимо независимо от того, каковы были масштабы этой личности самой по себе. Оно необходимо и в связи с имеющимися на этот счет концепциями и суждениями.

Особое место неограниченных монархов в жизни государств, которыми они правили, послужило главным доводом в пользу идеалистической концепции истории как продукта и результата действий отдельных личностей, а не объективных законов. От­ражая именно такой взгляд на ход истории, эсер М. В. Вишняк писал: «...ни одна форма правления не дает стольких оснований для пристального внимания к личности правителей, как абсолю­тизм, ибо самодержец не символ строя, а самый строй. От него исходят и в нем сосредоточиваются формально и фактически все начала и концы государства. Его личностью определяется социальный уклад, быт, иногда самый образ мыслей в стране». Поэтому оправдан интерес к его биографии, важен «анализ его личных пороков и добродетелей» 2.

Такая гипертрофированная оценка личности абсолютного монарха, разумеется, не научна и противоречит фактам. Утверж­дать, что Николай II определил социальный уклад и быт страны, которой он правил,— значит приносить истину в жертву красивой фразе. Однако это не просто риторика. За этой исходной посылкой стоит тезис, объединяющий всю белоэмигрантскую литературу, а впоследствии взятый на вооружение и значительной частью западной буржуазной историографии, который гласит, что, 4 будь в России в рассматриваемый период другой царь, ее история не узнала бы ни Февраля, ни Октября 1917 г. Когда М. Карпович J бросил свою крылатую фразу о человеческой глупости, еделавшей I в России революцию неизбежной, он, конечно, прежде всего адресовал ее царю и его ближайшему окружению. Уже этот историографический факт служит для советского историка осно­ванием для того, чтобы заняться выяснением реальной роль Николая II в крушении трехсотлетней монархии.

Фактическим продолжением той же идеи является утвержденж о решающей роли Распутина. В ходе конфронтации «Прогрес­сивного блока» и царизма утвердилась четырехчленная схема: Распутин — Вырубова — царица — царь. Эту формулу Н. Вран­гель (отец белого генерала П. Н. Врангеля) в своих воспоминаниях выразил в следующих словах: «Государством правила его (царя.—

А. А.) жена, а ею правил Распутин. Распутин внушал, царица приказывала, царь слушался»3. Согласно этой схеме, советы Распутина, которым безоговорочно следовала царская чета, и по­губили монархию. Иначе говоря, будь в то время другой царь или, что равнозначно, обладай Николай II волей и характером, ход российской истории и судьба монархии были бы иными.

Подвергнуть обстоятельному разбору эту теорию необходимо еще и потому, что в 1920-х годах она отразилась в той или иной мере и в советской историографии. Тезис о Распутине как подлин­ном руководителе политики царизма в годы войны был широко распространен. Его усиленно пропагандировал М. Н. Покров­* ский4. Для В. П. Семенникова он был той осью, на которой вращались все его аргументы о реакционной и германофильской политике царизма в период войны. В последние годы в советской литературе наметилась тенденция развенчать тезис о главен­ствующей роли Распутина как несоответствующий действитель­ности. Наиболее решительную попытку в этом плане предпринял Е. Д. Черменский в своей последней работе 5. Указанная тенденция наблюдается и в работах некоторых западных буржуазных исто­риков.

Таким образом, в целом нет единства взглядов на роль лич­ности Распутина, а между тем выяснение этой роли связано с принципиально важным вопросом о случайности или закономер­ности падения царизма.

Сказанным определяется задача последующего анализа. Следует установить: а) что представлял собой Николай II как политическая фигура, включая сюда не только его политические взгляды, но и характер, поскольку пресловутое «слабоволие» выдвигается в качестве основного аргумента в политическом поведении царя; б) насколько верна указанная четырехчленная схема, т. е. насколько реальным и значительным было влияние «темных сил» и Распутина — идет ли здесь речь о подлинном факте или преувеличениях белоэмигрантской и иной литературы, пытающейся представить гибель царизма результатом случайных обстоятельств, появлением непригодных людей, «слабостью одних и злонамеренностью других»; и если схема верна, дает ли она тем не менее право на утверждение, что главная причина гибели самодержавия заключалась именно в пагубном влиянии «темных сил». Иначе говоря, следствием каких более глубоких причин было само это влияние.

Говоря о личности Николая II, историк сталкивается с обшир­ной белоэмигрантской литературой, посвященной размышлениям о причинах, приведших к гибели романовскую династию, и уде­ляющей много места характеристике указанной «великолепной четверки», царю и царице прежде всего. Литература эта разных жанров (мемуары, публицистика, исторические сочинения) и достоинств, начиная от грубой и примитивной апологетики, не останавливающейся перед подтасовкой фактов и просто ложью, и кончая серьезными попытками более или менее глубоко разоб­раться в характере и мотивах поведения царской четы. Какой же представляется фигура царя по наиболее надежным из этих свидетел ьств?

К числу последних принадлежит небольшая, но содержатель­ная книга В. И. Гурко, само название которой свидетельствует о точной локализации объекта исследования 6. Сын фельдмаршала и брат генерала, командовавшего армией в годы войны, в 1906 г. товарищ министра внутренних дел, вынужденный покинуть свой пост в связи с нашумевшей «лидвалиадой», в которой он оказался непосредственно замешанным, затем член Г осударственного со­вета и активный деятель «объединенного дворянства», Гурко был весьма правым человеком, но «распутинщина» и тяжелые военные поражения весной—летом 1915 г. привели его в «Прогрессивный блок». Он был, несомненно, умным и наблюдательным человеком. К близкому окружению царя Гурко никогда не принадлежал, но его положение открывало ему доступ к самой широкой и достоверной информации, связанной с двором.

Характерно, как Гурко формулирует цель своего исследования. Необходимо, пишет он, установить причины крушения старой России, «но разобраться в сложных и разнообразных причинах разрушения русской государственности без выяснения основных свойств Николая и его супруги невозможно. Участие в государст­венной жизни России и влияние на ход событий не только царя, но и покойной царицы слишком для этого значительны; они должны быть признаны едва ли не решающими» 7. Как видим, исходная позиция автора полностью укладывается в приведенную выше схему. Каковы же были, по мнению Гурко, основные «свойства» Николая II? На первое место он ставит безразличие царя к государственным делам. Царь «принуждал» себя зани­маться ими, но они его не интересовали. Доклады министров ]были для него «тяжкой обузой». «Опять министры с их доклада­/ ми»,— записал он однажды в дневнике. Министры, зная эту черту, стремились при аудиенциях сокращать свои доклады, а некото­рые — вставлять в них забавные случаи и анекдоты. Особенно преуспевал в этом «известный анекдотист Н. А. Маклаков» — министр внутренних дел. Любимая сфера, где царь, по его собст­венному признанию, отдыхал душой, была среда гвардейских офицеров, где он с удовольствием слушал беседы об охоте, лошадях, мелочах военной службы, солдатские песни, военные рассказы и анекдоты.

Хотя, как отмечает Гурко, государственными делами царь занимался «с необыкновенной усидчивостью», творческий подход был ему совершенно чужд — «синтез по природе был ему недосту­пен». Кто-то метко заметил по этому поводу: «миниатюрист», накапливаемые за годы правления сведения не претворялись у него в знание.

Подробнейшим образом автор характеризует ту черту харак­тера последнего самодержца, которая квалифицировалась как «слабоволие» и по понятным причинам оказалась в центре вни­мания помещичье-буржуазной общественности. Гурко указывал, что это слабоволие «было своеобразное и одностороннее». Состояло оно в том, что царь «не обладал даром повелевать», чем в большинстве случаев и обусловливалась смена им минист­ров: не умея заставить их осуществлять свои собственные идеи, он надеялся, что преемник найдет более послушных исполнителей. Царь «отнюдь не был безвольным, а, наоборот, отличался упорным стремлением к осуществлению зародившихся у него намерений». Он был настолько упрям, что сотрудники ни в чем не могли его переубедить. Лишь однажды ему была навязана чужая воля — манифест 17 октября 1905 г.