Разыскивается невиновный - Эдуард Михайлович Кондратов

думаю, будем перебирать четки с еще одной бусиной. Остальные же наши дни и недели различаются только датами. Знаете, будто километровые столбики на хорошей шоссейке — когда жмешь на мотоцикле, взгляд цепляет только круглые цифры. Не жизнь, а скрипящая на зубах тянучка. Я жую ее уже четвертый год. Еще полтора — и точка. Та й до хаты...

Сапар увез жену к ее родным, куда-то под Ашхабад. Я знал, что теперь он месяца три будет холостым Сапаром. А холостой Сапар озабочен только нашим хозяйством. Опять наденет замызганную тюбетейку, ну а плетеную шляпу спрячет до следующей жены. Эта — жена, а не шляпа — была явно неудачной. Она страдала эпилепсией, и после второго припадка Сапар неохотно подчинился начальнику — вернул казашку в ее семью. Сапар — оптимист. Он верит: будет у него постоянная жена, не сейчас, так потом. Он прямо-таки чокнулся на идее мирного семейного очага. Судя по его рассказам, он разжигал его уже раз десять, да все не везло. Хватало максимум на полгода. Я хорошо помню ту, самую терпеливую Сапарову жену — некрасивую, темнолицую, словно высохшую на солнце. Звали ее Дурсун. Она, как и Сапар, родилась в песках, только лет на шесть пораньше, так что жизнь в Каракумах ее не смущала. Она была терпеливей и неприхотливей верблюдицы, да только вздорный характер Сапара осилил и ее азиатскую выдержку. Было бы еще туда-сюда, если бы он ограничился тем, что командовал и помыкал женой. Муж он и есть муж, хозяин, царь и бог. Но Сапар извел ее дикой ревностью. Он заползал за барханы, чтобы выследить Дурсун, когда она собирала сушняк. Чертом выскакивал из юрты, стоило ей зайти в наш домик или станцию. Даже грозил ей ножом — длинным, пуще бритвы наточенным, настоящим туркменским пычагом. Он им бреет голову дважды в месяц. Что ни вечер, то концерт: в юрте вопят наши супруги. По-моему, он больно поколачивал жену. В конце концов начальник поговорил с Дурсун, и она уехала в аул. Сапар бесился дня три, уволиться хотел, мы его еле успокоили.

Иногда мне казалось, что сам Сапар немного того. Но только иногда. Пожалуй, наш Сапар — как бы это лучше сказать? — дурачок в житейском смысле, добрый и преданный, вполне счастливый, если друзья им довольны. Друзья, но, разумеется, не жены, они не в счет... Он и к Айне моей относится с полупрезрением, хотя не считаться с тем, что она моя жена, Сапар не может. Меня и Старого он уважает и побаивается, а вот к нашему дохленькому Юрику испытывает, по-моему, жалостливую симпатию. У нас на Украине пожилые бабы в деревнях так привечают убогих. Что-то у них общее — у этого каракумского туземца и городского меланхолика, но что именно, не знаю, только чувствую.

Я как раз размышлял над этим, когда возился в сарае, и вдруг над ухом раздалось:

— Собираешься куда?

Я поднял голову. У очкарика всегда на лице нарисовано, что бурлит внутри. Сейчас он старательно напускал на себя спокойствие, вот и спросил равнодушно и про ерунду, но разве Шамару надуешь? По тому, как он дергал облупленным носом, как он гладил ладошками свои тусклые, давно не мытые патлы, я понял, что на него накатил псих. «Ну, валяй, я помолчу, поманежу тебя», — подумал я и опять углубился в дело — я осматривал карбюратор. Он переступил с ноги на ногу, потом вошел в сарай и присел рядом.

— Поговорить надо, — отрывисто буркнул он. — На твоем месте я бы... Не понимаю, как ты можешь так вот...

Эти недомолвки начали меня злить. Я подозревал, что он хочет, да не решается завести речь об Айне. Однажды я его уже отшил, когда он сунулся с наставлениями, как, дескать, я должен позаботиться о судьбе Айны... Не его собачье дело. И вообще — ничье.

— Я насчет Айны... — наконец выдавил он.

Отложив карбюратор, я нарочито медленно вытер руки тряпкой.

— Понимаешь, — мямлил Юрик, — поганый он человек... Я бы на твоем месте...

— А на моем месте ты никогда не будешь, заруби на носу, — перебил я его, почти догадавшись, что произошло. — По существу: что случилось?

— Да ничего! — Он досадливо махнул рукой и снова вцепился в немытую гриву. — Я зашел на станцию... Карандаш сломался, а там, значит, Айна была. А Старый...

Он запнулся, а я, чтоб взбеленить его, с нарочитым хладнокровием спросил:

— Тискал он ее, что ли? Ну так что?

Я даже зевнул, но это был перебор.

— Ты не притворяйся. Врешь, тебе не все равно. Я не видел, что он там с ней делал, зато слышал. Он ей сказал, что ты ее заложишь, я так понял...

Вот как! Старая перечница: идет ва-банк. Что ж, Петрович, поглядим, кому будет хуже.

— Не трепись, — бросил я небрежно. — Ну-ка повтори... только дословно.

— В общем-то... Он говорил, что будет поздно, когда она вспомнит его предупреждения. А она говорит...

— Стоп! — резко оборвал я. — Какие такие предупреждения?

Юрик задергал носом.

— Вообще-то... я не слышал... Айна кричала, что, мол, он не отдаст.

— Кто? И что не отдаст?

— Кто, что! — рассвирепел Юрик. — Ты, наверное, не я же! Я бы не отдал, не то что...

— Договаривай!

Он, видно, струсил. И совсем другим тоном, чуть не извиняясь, забормотал:

— Мне все равно кажется, что ты совсем не боишься ее потерять. Я бы, знаешь, трясся за нее, а ты... Не любишь, что ли?..

Он проговорил последние слова, не глядя на меня. Он совсем сник.

— Ладно, спасибо тебе, — сухо ответил я. — Больше на эти темы совещаться с тобой не будем, понял? Что надо, учту. Отойди-ка от света.

Услышанное мне очень не понравилось. Объясняться со Старым мне нынче было не с руки. Похоже, он уже теряет над собой контроль. Жаль. Хотя, может, и к лучшему. Неизвестно, чем еще обернется дальнейшая проволочка. Сегодня-завтра к нашему колодцу должен наведаться с отарой чабан Клычдурды. Если он хоть что-то прознал о появлении брата Айны или этого... бывшего ее жениха... как его?... Вели, да-да, — Вели, то надо рубить срочно.