Джек Лондон - Письма Кэмптона — Уэсу

И до этого яркого, страшного утра, когда женщина пожалела меня, я знал, что мне нужно от нее отказаться. В первую же встречу их души устремились друг к другу. Джон долго был в отсутствии, страстно изучая искусство и науки и переезжая из страны в страну. Он обладал великолепной живописной наружностью. Я же был двадцатитрехлетним юнцом, моложе его на десять лет. Во мне кипели неопределенные стремления и едва намеченные силы, а он являлся осуществлением нашего идеала. Эллен ожидала его приезда и решила встретить моего единственного друга в своей любимой обстановке — в моих комнатах, дышавших, по ее мнению, преданиями старины. Итак, они встретились у меня за чайным столом, и на твоего отца повеяло неотразимым теплом. Он говорил, не глядя на нас, а у Эллен был вид человека, услышавшего голос судьбы. За окном шел дождь. Я отошел к окну и невидящими глазами всматривался в свет фонаря, храбро дразнившего кого-то своим язычком в ночной темноте. Почему он издевался надо мной? Нет, насмешки не было. Откуда же горечь? Через некоторое время и от горечи не осталось следа.

Эллен положила руку мне на голову, и во мне проснулся первобытный человек. С меня соскочила вся веками привитая культура. Я был отброшен в каменный век. Кровь забытых предков, пещерных, доисторических людей взяла верх над современной этикой. Я повернулся к ней и увидел ее пылающие щеки, волнение и зарю нового дня в ее глазах. Я сравнил свою силу с силами Эллен и твоего отца, Герберт. В моей страсти была громадная сила, и я легко мог увести Эллен с собой.

И у тебя бывали минуты подъема, когда ты прислушивался к рычанию медведя и тигра, когда дикий зверь хотел одержать в тебе победу над человеком. Твоя душа корчилась в насмешке, и ты издевался над тем, что считал благородством души, глумился над типом современного человека.

Затем жизненный порыв превращался в фарс, небеса обрушивались над твоей головой, и на твоих устах звучало «безумец»! О, эти бури, проносящиеся над душой, обманутой в своем ожидании счастья! В первые минуты равнодушия Эллен ко мне, когда я почувствовал себя устраненным из ее жизни, я забыл обо всем, кроме своего желания. Я не мог отказаться от нее. Я мучился в страстном стремлении к нераздельному обладанию.

Между нами были до сих пор дружеские нежные отношения. Милая девушка! Как часто мы толковали с ней (мы оба были очень молоды) о наших возможностях и превосходстве над другими людьми, как часто рисовали себе трагедию покорности при отказе, и эти беседы возвеличивали нас в наших глазах. Да, все это исполнилось. Для нее и для меня должно было осуществиться чудо, и оно осуществилось. Так была доказана сила духа, сила «чистого порыва воли». Так укрепился я в символе веры, утверждающем, что мы должны потерять, чтобы найти, и умереть, чтобы жить. Так я убедился в том, что существует всего лишь один путь — путь служения.

Я удержался и не схватил ее страстно в свои объятия. Я удалился и сделал все, что в моих силах, чтобы облегчить ей уход от меня. Если бы не мои страдания, ей гораздо труднее было бы исполнить веление судьбы. Она не могла заглушить в себе старый пуританский голос, звучащий авторитетом традиций и не допускающий измены данному слову. Да, я помог ей. Терзай мою душу теориями подбора и переживаниями приспособленных, если посмеешь!

В те дни купола храма сверкали золотом, а алтарь — белизной. Двери храма были видны со всех концов окутанного туманом мира. Мы, молящиеся, не знали сомнений. Возбужденные рокочущими звуками органа, мы с радостью приносили в жертву наши жизни. Первосвященники идеала, мы кадили в храме и поднимались вверх вместе с облаком фимиама. Эллен, Джон и я славили Бога, возносили благодарения Ему и преклонялись пред идеалом человечества, гигантской воплощенной душой человека. В наших сердцах жила религия, понуждавшая нас служить идеалу. Мы старались стать тем, чем, по-нашему, должен был стать человек, «умеющий проливать горячие слезы».

Мы были знаменосцами передового отряда. Мы были той чертой, к которой должны были стремиться все приливы. Мы были воинами и жрецами.

Итак, когда Эллен полюбила и не решалась отдаться своему чувству, я помог ей. Прошлое, полное нежности и сердечного пыла, привязывало ее ко мне. Она понимала, что ее любовь к Джону порывает создавшуюся между нами связь, и боролась со своей молодой любовью. Два года мы были связаны прекрасными узами; она была моим лучшим другом, и в своем девическом милосердии она не могла и не хотела быть причиной моего страдания. Мой взгляд, первый проникший в чудо ее очей, разбудил ее дремлющую душу. Она была для меня пылающим огнем и росой, светом солнца и горным цветком. Без моей помощи она не могла меня покинуть.

Повелителю материи такое обращение с духовными отвлеченностями может показаться жонглированием. И все же я утверждаю, что жизнь создана только для неосязаемых побед. Непостижимые ароматы вкрадываются в наши чувства, и душа радуется и растет. Невидимые руки влекут нас в далекие миры, и мы преисполняемся достоинством человеческого духа.

Неведомые мысли привлекают и поддерживают нас, и мы занимаем во вселенной свое место духовных факторов развития. Отдавая Эллен, я помог ей и — больше того — послал в мир неокрепших мыслей и действий импульс служения осознанной истине.

У нее была милая привычка сидеть у моих ног, положив мне голову на колени. Однажды она просидела так целый день, и я мог думать, что она спит, если бы не смена чувств, отражавшихся на ее лице. Наконец она подняла голову. Ее лицо и глаза экстатически сияли: «Дэн, я люблю тебя, Дэн!» Все мое существо было потрясено ее голосом. Она была знакома с Джоном три месяца; ее любовь к Джону, налетевшая неожиданно, была еще молода и еще не вылилась в слова. Ее страсть к нему побуждала ее быть нежной ко мне, и хотя она опомнилась от мечтаний, как просыпаются от сна, — те часы, что мы провели с ней точно два бесплотных духа, часы любви, когда душа обращалась прямо к душе, — эти часы были мои. Это только и было даровано мне судьбой.

Воспоминания и отзвуки прошлого, аромат фиалок с могилы твоей матери — для пророка материи все это не существует, и я боюсь, что он пожалеет меня за мою приверженность к былому. Но я принадлежу также и тебе, мой дорогой мальчик, и желал бы быть тебе полезным.

Ридж.

Беркли — Калифорния.

20 января 19… г.

Я не знаю, смеяться мне или плакать. Я только что прочел ваше письмо и едва могу собраться с мыслями. Мои слова кажутся мне утратившими свое значение, а слова, употребляемые вами, теряют под собой всякую почву. Вы говорите на языке, который напоминает мне что-то знакомое, но все же остается совершенно непонятным. Я не могу разобраться в ваших словах, как вы не можете разобраться в моих.

И неудивительно, что мы не понимаем друг друга. Различие между нами сразу бросается в глаза, и с научной точки зрения его можно определить так: человек познает внешний мир посредством ощущений и представлений. Ощущения перерабатываются в чувства, представления — в мысли. Таковы две стороны человеческой природы, и индивидуум определяется и строит свою жизнь в зависимости от преобладания в нем той или другой. Я уже определял вас как мечтателя, а себя как мыслителя. Я думаю, что это правда. Вы, я уверен, чувствуете, что это правда, вы на веру принимаете это за правду, сейчас же теряете из виду все доводы, и в вашей речи начинают звучать термины эмоциональные — иными словами, вы принимаете это близко к сердцу и чувствуете неловкость, смутно ощущая мою правоту.

Вы делаете вид, будто вам знаком новый научный способ выражений, но на самом деле вы его презираете, так как не знаете его. Употребляемые мной слова не доносят до вас никаких понятий. Для вас это лишь ритмические музыкальные звуки, но ни в коем случае не символы идей. Вы не схватываете их значения. Например: хватательные органы насекомых, громадная нижняя челюсть жука-рогача, влюбленное стрекотание самца-цикады и немота его подруги — все эти факты вы не можете сопоставить друг с другом и на их основании вывести общее заключение.

Какие мысли вызывает у вас порхание бабочки, покрытой пурпуром и золотом, роскошно сверкающей всеми цветами радуги? Ее красота заставляет вас обращаться к божеству, она пробуждает в вас религиозное чувство, вот и все. То же происходит с вами при виде сверкания полированной серебряной чешуи рыбки колюшки. Какие выводы делаете вы из хриплого голоса гориллы? Не является ли необъяснимым подгрудок быка? Грива льва? Клыки вепря? Мускусные мешки оленя? Вы не находите смысла в аметистах и сапфирах павлиньего хвоста; для вас это лишь чудо, и на это чудо вы накладываете табу. И так вы смотрите на всех птиц, распускающих пышно перья, проделывающих ряд странных танцующих телодвижений и изливающих сердце в песне. Я же осмеливаюсь объединить все эти явления и вывести из них общую истину, общий закон, — это называется обобщением или наукой. Я узнал, что все живущее подчинено одному закону и обязано выполнять две главные функции — питаться и размножаться. И я узнал, что все живые существа выполняют закон жизни приблизительно одинаковым образом. Улитка должна добывать себе пищу, иначе ей грозит голодная смерть: то же грозит и мне. Улитка должна размножаться, иначе ее роду грозит гибель; то же грозит и роду человека. Потребность та же — вся разница в способах удовлетворения. Приходит время, когда всякая особь ощущает в себе неясные стремления. Ее куда-то влекут слепые силы и покоряющие ее волю желания. Призыв рода бодрит и приподнимает ее. И так же, как рыба или земноводное похожи в общих чертах на человека, так и эти стремления и желания напоминают то, что человек называет «Любовью» с заглавной буквы. Потребность та же, повторяю я. Начиная с амебы и добираясь по ступеням развития до вас и до меня, мы всюду находим страстную потребность продолжать себя. И в вас, в утонченной и возвышенной форме, мы встречаем то же слепое, нерассуждающее повелительное чувство.