Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)

Но что теперь? Не в первый раз

Он замечал за этот месяц

Повтор полузабытых фраз,

Давнишних баек, околесиц,

Но тем-то зрелость и грозна,

Что перемены не спасают

И пропадает новизна,

А память свой же хвост кусает.

Все это можно перенесть.

Равнина все-таки не бездна.

Пускай уж будет все, что есть,

И все, как было. Худо-бедно

Лошадки вязли, но везли.

Да и откуда в частной жизни

Искать какой-то новизны,

Коль нету нового в отчизне,

Судьба которой, несмотря

На наши снежные просторы

И многоцветные моря,

Повторы, вечные повторы.

Что будет - будет не впервой.

Нас боги тем и покарали,

Что мы идем не по прямой,

А может, и не по спирали

По кругу, только и всего,

В чем убеждаемся воочью.

Но что-то мучило его.

Он испугался той же ночью.

...Она сказала: "Посмотри,

Вон самолет мигает глазом.

А кто-то спит себе внутри"...

Он понял, что теряет разум:

Он вспомнил горы, водопад

И костерок перед палаткой,

Внутри которой час назад

Метался в судороге сладкой.

Потом из влажной, душной тьмы

Он выполз на блаженный холод

Негрозной ялтинской зимы.

Он был невероятно молод,

И то был первый их отъезд

Вдвоем, на юг, на две недели,

На поиск неких новых мест...

Потом они вдвоем сидели

И, на двоих одну куря,

На небо черное смотрели.

Тогда, в разгаре января,

Там было, как у нас в апреле:

Плюс семь ночами. Перед тем,

Как лезть в надышанную темень,

Он посмотрел в другую темь,

Где самолет летел, затерян.

Она сказала: "Погляди

Он нам подмигивает, что ли?".

И вот опять. Укол в груди,

Но он не думал об уколе.

Она давно жила не здесь

Жила, по слухам, безотрадно.

Его затягивала взвесь

Случайных связей. Ну и ладно,

Но чтобы десять лет спустя,

Буквально, точно, нота в ноту?

Чтоб это бедное дитя

Тянуло руку к самолету,

Который ночью за окном

Летит из Внукова туда же,

Где мы с другой, в году ином,

В иной ночи, в ином пейзаже...

Не может быть. Такой повтор

Не предусмотрен совпаденьем.

Он на неё смотрел в укор.

Спросила курева.

- Поделим.

И понеслось! Сильней тоски,

Грозней загульного угара...

Он понял, что попал в тиски.

Всему отыскивалась пара.

Но нет: поправка. Не всему,

А лишь каким-то главным вехам

Гора, палатка, ночь в Крыму,

Рука, скользящая по векам,

Холодный воздух, капли звезд,

Далекий щебет водопада...

Но будет и великий пост.

Есть вещи из другого ряда:

Когда-то друг, а нынче враг,

Лишь чудом в драке не убивший

Другой, но бивший точно так,

Другой, но в то же время бывший;

Скандал на службе - тот же тон...

И он, мечась, как угорелый,

Завыл - но суть была не в том,

Что он скучал от повторений.

Так бабочка, сложив крыла

На тех же бурых скалах Крыма,

Столь убедительно мала

И для прохожего незрима!

Вот так наложится - и нет

Тебя, как не бывало сроду.

Теперь, ступая в свой же след,

Он, видимо, придет к исходу

И перестанет быть, едва

Последний шаг придется в точку.

Меняя вещи и слова,

Он думал выклянчить отсрочку:

Сменил квартиру (но и там

Сосед явился плакать спьяну,

Как тот, из детства, по пятам

Пришедший бросить соль на рану).

Друзей покинул. Бросил пить.

Порвал с десятком одалисок

Но все вотще. Уставши выть,

Он, наконец, составил список.

Там было все, что он считал

Важнейшим - все, чем люди живы.

Но, пряча в голосе металл,

Судьба вносила коррективы:

Порою повторялось то,

Что он считал третьестепенным:

Из детства рваное пальто

(Отец купил в Кривоколенном,

А он в игре порвал рукав;

Теперь рукав порвался в давке).

Но в целом он казался прав:

Учтя новейшие поправки,

За восемь месяцев труда

Он полный перечень составил

И ставил галочки, когда

Бывал игрушкой странных правил.

Сошлась и первая тоска

Весной, на ветреном закате,

И шишка в области виска

(Упал, летя на самокате,

И повторил, скользя по льду,

Опаздывая на свиданье).

И в незапамятном году

Невыносимое страданье

Под кислый запах мышьяка

В зубоврачебном кабинете...

сошлось покорное "пока"

От лучшей женщины на свете

И снисходительное "будь"

От лучшей девушки недели

(Хотя, целуя эту грудь,

Он вспомнил грудь фотомодели

на фотографии цветной

В журнале, купленном подпольно,

То был десятый, выпускной).

Бессильно, тупо, подневольно

Он шел к известному концу

и как-то вечером беспутным

врага ударил по лицу,

покончив с предпоследним пунктом.

Одно осталось. После - крах,

Предел, исчерпанность заряда.

В душе царил уже не страх,

Но лишь скулящее "не надо".

В районе двадцати пяти,

Гордясь собой, играя силой,

В ночной Гурзуф на полпути

Он искупался вместе с милой.

Вдыхая запах хвои, тьмы,

Под неумолчный треск цикады

Он понимал: должно быть, мы

не вкусим впредь такой отрады,

Слиянья чище и полней.

Нагой, как после сотворенья,

Тогда, у моря, рядом с ней,

Он не боялся повторенья,

А всей душой молил о нем

И в постоянстве видел милость.

Ну ладно, пусть хотя бы днем!

Не повторилось. Обломилось.

Теперь он избегал воды,

Купаться не водил подругу

(И вообще, боясь беды,

Весь год не приближался к югу).

А эта девушка была

Последний - так, по всем раскладам,

Сама судьба его вела;

И, засыпая с нею рядом,

Он думал: риска больше нет.

Сплошные галочки в тетради.

Он так протянет пару лет,

Покуда ждут его в засаде.

Но доктор был неумолим:

Ее точило малокровье.

На лето - Крым, и только Крым.

Какое, к черту, Подмосковье!

Капкан захлопнулся. И пусть.

Взамен тоски осталась вскоре

Лишь элегическая грусть

О жизни, догоревшей в хоре.

И сколько можно так юлить,

Бояться луж, ступать по краю,

О снисхождении молить?

Довольно. К черту. Догораю,

Зато уж так, чтоб до конца,

Весь тот восторг, по всей программе.

Он ощутил в себе юнца

И хохотал, суча ногами.

...кончалось лето. Минул год

С тех пор, как рыжая собака,

А после дальний самолет

Ему явились в виде знака.

В Крыму в такие времена

(О край, возлюбленный царями!)

ночами светится волна

Серебряными пузырями:

планктон, морские светляки,

Неслышный хор существ незримых

Как если б сроки истекли

И в море Млечный путь низринут.

Он тронул воду, не дыша.

Прошедший день был долог, жарок.

Вода казалась хороша

Прощальный, так сказать, подарок.

Чего бояться? Светляка?

Медузы ядовитой? Спрута?

- не заходи со мной пока.

Дно опускалось быстро, круто,

И он поплыл. Такой воды

Он не знавал еще. Сияя,

Родней любой другой среды,

Ночная, теплая, живая,

Она плескалась и звала,

Влекла, выталкивала, льнула...

Жена, послушная, ждала.

Вот не хватало б - утонула

Из-за него. Пускай уж сам.

Отплыв, он лег, раскинул руки

И поднял очи к небесам,

Ловя таинственные звуки

перекликался ли дельфин

С дельфином, пела ли сирена...

Ей ни к чему. Пускай один.

Но никакая перемена

не замечалась. Голоса

звучали радостно и сладко.

Взлететь живым на небеса

Иль раствориться без остатка

в стихии этой суждено?

Какая прелесть, что за жалость

А впрочем, ладно. Все равно.

Но ничего не совершалось.

Его простили! Весь дрожа,

навеки успокоив душу,

Как бы по лезвию ножа,

Он вышел из воды на сушу.

Он лег у ног своей жены

(Смерть, где твое слепое жало?)

И в мягком шелесте волны

Услышал, как она сказала,

Ручонку выставив вперед

(Он, вздрогнув, приподнялся тоже):

- Смотри, мигает самолет!

И тут он понял. Боже, Боже!

Чего боялся ты, герой?

О чем душа твоя кричала?

Жизнь, описавши круг второй,

Пошла по третьему, сначала.

И он, улегшись на живот,

С лицом счастливым и покорным,

Смотрел, как чертит самолет

Свой третий круг над морем черным.

ПОЭМА ОТЪЕЗДА

...на что похожа наша встреча? На

видение из давешнего сна:

Двадцатый год, гимназия, и в ней

Какой-то орган новоразмещенный,

Совдеповский и сложносокращенный,

С названием из десяти корней.

Я прихожу за визой... или нет

Какой-то бумаженцией, потребной

Для выезда в Париж на пару лет.

Еще остался в классах сор учебный:

Помятый глобус, классная доска,

На коей уцелела надпись мелом

(Стереть не дотянулась ВЧК

Им многое в новинку, неумелым,

Их главные деянья впереди):