Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Однако уже явственное у Франса 80-х — начала 90-х годов сатирическое отношение к буржуазной современности сочеталось в нем с отрицательным отношением к революции, что особенно чувствуется в сборнике «Перламутровый ларец». Здесь во многих рассказах идет речь о французской революции XVIII века, и Франс нередко с чувством симпатии или даже восхищения изображает не деятелей революции, а ее жертвы — французских аристократов («Мадам де Люзи», «Дарованная смерть», «Обыск»). Настороженное, недоверчивое отношение к революции надолго еще останется у Франса, постоянно вступая в борьбу со все нарастающим социальным недовольством писателя, со все нарастающей силой его социальной сатиры, со все крепнущей приверженностью гуманическим идеалам.

Многие черты, присущие художественно-прозаическому творчеству Франса 80-х годов, можно проследить и в его литературно-критических статьях, печатавшихся в периодической прессе и вышедших отдельным изданием в 1888 году под общим заглавием «Литературная жизнь».

В «Литературной жизни» обнаруживается и скептицизм, свойственный Франсу-художнику, и его жизнеутверждающий гуманизм, — и в лучших статьях жизнеутверждающее начало побеждает, заставляет служить своим целям и самый скептицизм.

Давая волю своей склонности к парадоксу, автор «Литературной жизни» утверждает, что «хороший критик — тот, кто повествует о приключениях своей души в мире шедевров», а по поводу собственного своего искусства критики Франс замечает, что оно «сводится к писанию каракуль на полях книг».

Но было бы неосмотрительно доверяться подобным заявлениям писателя. Правда, критика у Франса носит подчеркнуто субъективный характер. Правда, в изящных и капризно-непринужденных критических статьях Франса разбираемое произведение нередко служит только поводом для общих рассуждений, для воспоминаний детства, для всевозможных парадоксов, прихотливых суждений вкуса и т. п. Но за подчеркнуто-субъективной формой критического эссе чувствуются твердые убеждения критика-гуманиста. Анатоль Франс убежден в том, что искусство не может расти на нездоровой почве декаданса, он упорно поддерживает французскую реалистическую традицию и умеет, говоря, например, о Бальзаке, стать выше своего придирчивого эстетизма, умеет понять всю титаническую силу зачинателя французского реализма XIX столетия. Как широко и как по существу объективно, несмотря на очень капризный способ выражения, судит Франс о Бальзаке: «Пускай даже Бальзак меня порою пугает, пускай даже иногда мысль его мне кажется тяжеловесной, а стиль пошлым — но нельзя не признать его мощи. Это бог. Попробуйте упрекнуть его в том, что иногда он бывает груб, — его приверженцы ответят вам, что, занимаясь сотворением мира, нельзя быть слишком нежным». Наряду с традициями французских реалистов XIX века, Франс так же настойчиво и убежденно поддерживает и столь дорогие ему традиции французских просветителей XVIII века и гуманистов XVI века во главе со своим любимцем Франсуа Рабле. Любовь к народному творчеству, к его нравственной и художественной чистоте, к его здоровому, жизнеутверждающему началу, проявленная Франсом в «Книге моего друга» и в «Перламутровом ларце», вдохновляет и Франса-критика. Целая серия статей в «Литературной жизни» посвящена народным рассказчикам, народной песне. В Ги де Мопассане Франс высоко ценит живую связь его с народным повествовательным искусством. А как любит Франс свой родной язык, с каким увлечением может он говорить о словарях — ибо видит в них прежде всего сокровища народной речи!

В «Харчевне королевы Гусиные Лапы» и «Суждениях г-на Жерома Куаньяра» (обе книги вышли в 1893 г.) рамки социальной сатиры Франса значительно расширяются по сравнению с предшествующими книгами. Жером Куаньяр — центральный персонаж этих двух книг — многими своими чертами напоминает Сильвестра Бонара; это, как и Бонар, настоящий энтузиаст гуманистической науки, верный последователь заветов гуманизма, свободомыслящий человек, полный презрения ко всяческой косности и обскурантизму. Присуща Куаньяру и едкая ирония — даже куда более едкая, чем у Сильвестра Бонара. Но если по складу своего мышления эти два персонажа схожи между собою, то совсем не схожи те жизненные обстоятельства, в которых их показывает Франс. Жером Куаньяр лишен домашнего покоя и кабинетной тишины, характеризующих обычный образ жизни Бонара. Это — мудрец-бродяга, не имеющий ни кола, ни двора. Избрав такой образ жизни для своего нового героя, А. Франс получил возможность расширить и обобщить его жизненный опыт, создать своего рода сатирическое обозрение жизни. Авантюрная фабула «Харчевни» служит скрепляющей нитью для целого ряда тем. И в композиционном отношении, таким образом, Франс здесь тесно примыкает к вольтеровской традиции (вспомним авантюрную фабулу повести «Кандид»). Случайные встречи, стычки, любовные истории, разговоры в книжной лавке — все это дает аббату Куаньяру возможность выступить в роли наблюдателя и критика действительности. Притом, надо помнить, что, хотя книги об аббате Куаньяре воссоздают королевскую Францию XVIII века, но историческая тематика тесно сплетается в них со злободневной тематикой времен Франса. В рукописи «Суждений» имеется отрывок, не вошедший в окончательный текст, — не вошедший, может быть, именно потому, что он слишком прямолинейно подчеркивал злободневную заостренность книги: «Мы свободны, потому что наши господа нам это говорят. И именно ради нашей свободы полицейские убивают людей на улицах. Конечно, гораздо больше чести в том, чтобы тебя убили во имя республики, чем во имя короля. Но господину аббату слишком недоставало своего рода трансцендентности в чувстве порядка, так что едва ли можно предположить, чтобы он восхищался нашей полицией».

Заканчивая печатание своей второй книги о Куаньяре, Франс сообщил читателям, что теперь он собирается расстаться на некоторое время с Эзопом ради Боккаччо. Здесь уже совершенно ясно намекает он на злободневное содержание высказываний аббата. Куаньяр говорил о колониальной политике королевской Франции XVIII века, но кто из тогдашних читателей не понимал, что Франс метит в колонизаторов конца XIX столетия, истреблявших целые племена ради своих хищнических целей, кто не вспоминал при этом колонизаторской деятельности Жюля Ферри, получившего презрительное прозвище «тонкинец». Куаньяр вышучивал беспринципность «государственных мужей» своего времени, а читатель узнавал в них членов министерства Бриссона, прославленных своей беспринципностью. Книги о Куаньяре — не аллегория, не каждый образ, не каждую страницу можно в них истолковать применительно к 90-м годам XIX столетия, но в основных своих темах они представляют собою сатирическую энциклопедию франсовских времен. И эзопов язык служит здесь Франсу не только для прикрытия от цензуры, — писатель умеет извлечь из печальной необходимости новые художественные возможности, придать при помощи эзопова языка еще большую памфлетную остроту своему сатирическому обозрению. В жанровом отношении книги о Куаньяре сильно отличаются друг от друга: вторая книга почти лишена фабульного начала и представляет собою собрание размышлений и высказываний аббата, но внутренняя связанность этих размышлений и высказываний, быть может, еще крепче, чем в первой книге. Бродяга-аббат, при всем своем внешнем авантюризме, придерживается твердых убеждений и умеет их сохранять среди всех жизненных передряг. Это — убеждения гуманиста, это отвращение к фанатикам, к гасителям жизни, к распространителям всяческих суеверий, унижающих свободную мысль.

Аббат Куаньяр ничего не ждет от революции. В «Предисловии издателя» к «Суждениям господина Жерома Куаньяра» Франс прямо замечает: «Пожалуй, среди мыслителей XVIII века аббат Куаньяр больше всех расходился в своих принципах с принципами революции. Он не подписался бы ни под единой строкой из „Декларации прав человека“. В том же предисловии, уже от своего имени, „издатель“ высказывается по поводу философии Руссо: „Она абсурдна и жестока. Это стало ясным, когда государственные люди захотели применить „Общественный договор“ к лучшей из республик“». Эти строчки не оставляют никаких сомнений в том, что Франс, как и его герой, был в те времена далек от революционных выводов из сатирического обозрения своей современности. Надо лишь заметить, что и Вольтер, быть может, не подписал бы «Декларации прав человека», — меж тем несомненно, что он, вместе с другими французскими просветителями, подготавливал эту Декларацию всей своей деятельностью.

«Харчевня» и «Суждения» убедительно свидетельствуют о том, как ясно видел Франс уже в самом начале 90-х годов, что Третья республика — это лжереспублика, попирающая самые основы республиканского строя. В особенно систематизированном и обобщенном виде социальная разочарованность Франса обнаруживается во второй из книг, посвященных Куаньяру. Франс всегда любил парадоксы, они помогали ему вскрывать и противоречия мысли и противоречия социального бытия. В книгах о Куаньяре вся современная Франсу действительность возникает как воплощенное, вопиющее противоречие, — и никогда еще до того к иронии Франса не примешивалось столько горечи, никогда еще его парадоксы под забавной своей оболочкой не таили таких глубоких социальных раздумий. В этих книгах министры не заслуживают ни похвалы, ни порицания, потому что не они управляют министерствами. Борьба цивилизованных народов с дикарями сама оказывается лишь усовершенствованным дикарством. Богатство государства покоится на нищете бедняков. Знатность человека в культурных странах измеряется количеством убийств, совершенных его предками. Законы не могут быть справедливыми, потому что они закрепляют за каждым то, чем он пользуется.