Виталий Каплан - Масть

Ну и глупо, – хмыкнул я. – Это в тебе прежняя масть говорит, а только надо же иногда и мозгами шевелить. Думаешь, если придётся мне помирать, так уж меня обрадует мысль, что и ты тоже?

Вот и в тебе тоже сейчас прежняя масть разевает пасть, – отбрил меня Алёшка. – О себе думаешь. Да только будет, как я сказал. И вот ещё одно: раз уж можем мы оба рассвета не увидеть, то хочу, чтобы ты знал. Мне всё ведомо, как Даша померла. Отшельник, тварь такая, открыл… тогда, в Сиянии. Мол, крепко у меня рычаг заело, одними волками не вышибить. И всё рассказал… и показал. Но взял с меня слово, что ни тебе, ни его сиятельству мстить не стану. Потому что, сказал, Дашку тем не вернёшь, а месть разъедает душу. А ещё сказал, что меняемся мы, и коли мстишь, то уже не тому. Другой он теперь, лучше ли, хуже…

Мне казалось, что все звёзды неба разом обрушились на меня – и не ягоды они уже, а ледяные иглы. Протыкают – и ни вздохнуть, ни крикнуть.

Выходит, он знал. С января по май… был рядом, слышал мой голос, глядел в глаза, шутил, ругался, помогал – и знал! Как только не раздавило его это знание? Хотелось ли ему наперекор слову сразиться со мною и с дядюшкой? Или смирился?

Вот, значит, как, – протянул я. – И что… теперь?

А что теперь? – пожал он плечами. – Теперь дядюшку твоего ждём. Недолго нам осталось.

А если выживем? – осторожно спросил я.

Тогда будем жить, – просто сказал он. – Как и жили. Что ж тут сложного-то?

Но почему?

Он понял, о чём я.

Потому что лучше, если у меня будешь ты, чем у меня не будет никого. Потому что он прав, Отшельник. И не в том дело, что слово я ему дал… а просто ты же не тот уже сейчас, как раньше. Да и я не тот.

Ничего я ему не сказал. Только смотрел в чуть посветлевшее небо, откуда внимательно наблюдали за нами звёзды. Которые тоже решили промолчать.

Глава 8

Пахло дымом, пшёнкой и жареным луком. В походном лагере, на который смотрели мы с вершины невысокого холма, назревал завтрак. Очень кстати случился здесь этот холмик – двести саженей до ближайшего ряда шатров, и вся человеческая суета видна как на ладони. Нам с Алёшкой заметно всё, а вот нас надёжно оберегает Круг Невнимания. Сейчас уж незачем скупиться на магию, сейчас если и предпримут что-то их сиятельства, то уж точно не про нашу честь.

До рассвета сидели мы с Алёшкой в ночном поле, вымокли от росы, наговорились, наслушались птичьих трелей и шорохов – но дядюшки так и не дождались. Видно, вкралась в замысел старого лиса какая-то помеха, и лишь потому все они – три тысячи копошащихся внизу – до сих пор живы.

– Может, у него всё-таки совесть проснулась? – предположил Алёшка. – Может, пожалел семёновцев твоих?

– Это вряд ли, – охладил я его надежды. – Дядя Яник от своего не отступится, и не знакома ему жалость. Надо будет – и меня раздавит, и тебя, и всех тверских Иных, невзирая на масть. А уж их-то, людишек, и подавно.

– Виктория Евгеньевна тоже не отступится, – проворчал Алёшка. – И коли уж явится сюда с «убедителем», то лучше места, чем этот холм, не найти. Всех отсюда видно, даже летать не надо. Как мыслишь, мы вдвоём её одолеем?

– С «чёрной стрелой» может получиться… – задумался я. – Хотя и то вилами по воде. Без неё же – никак.

– А придётся, – заявил Алёшка. – Её сиятельство – это тебе не его сиятельство. Убивать не дам. Понимаешь хоть, почему?

– И почему же? – Мне и впрямь стало любопытно. – Чем одно сиятельство лучше другого?

– Да потому что, коли твой дядюшка в Сумраке сгинет, по нему никто не прольёт слезы. Даже ты, единственный родич. Может, и поскорбишь чуток, но переживёшь, я тебя знаю. А вот коли Виктории Евгеньевны не станет – всё Журавино осиротеет. Не один Костя, а вся школа… их там, между прочим, триста пятнадцать душ!

– Значит, – догадался я, – ты потому и князя упокоил? Вовсе не из мести, а для пользы человечества?

– Ага, – признал он. – Слишком ядовитый крокодил, слишком опасный. Моя Дашка-то не первая у него была… и не последней бы оказалась. И раз уж нельзя его унять по закону, пришлось вот так… мухой.

– Ну а с графиней что думаешь делать? – напомнил я о главном. О том, что куда важнее князя, принявшего смерть от медведя своего.

– Попробую её убедить, – вздохнул Алёшка. – Вдруг всё же отступится? Сердце-то у неё доброе. А ты тоже… в Дозор к ней согласись пойти. Пусть хоть что-то у неё выйдет, пусть хоть какой-то пряник.

Я тоже вздохнул. Не верилось мне, что вот так просто, по мольбе рыжего мальчишки, изменит Высшая Светлая своим высоким целям. Рыжий-рыжий, конопатый, что мы барыне с лопатой? Я не выкрал, не убил, ты ни в чём не убедил…

Там, внизу, заливисто прозвучал рожок. Сигнал к трапезе. Скоро полковой священник прочитает молитву, и у каждого костра наступит самое приятное время воинской жизни. Если графиня и впрямь появится – то лучшего момента не найти. Сейчас легче завладеть их вниманием, нежели потом, когда начнут они складывать шатры и готовиться к новому маршу.

Скоро начнётся, чую! – шепнул Алёшка по Тихой Связи, хотя с такого расстояния никто не мог нас услышать. Вдобавок выставили мы Круг Невнимания.

И впрямь, началось. Разорвался в пяти саженях от нас воздух, вспыхнуло перламутровое сияние, и оттуда выметнулась высокая фигура.

Нет, не графиня – Костя! Одет парадно – зелёные панталоны, зелёный же сюртук с галунами, излюбленная его английская шляпа, шпага на боку. Ни меня, ни Алёшки он не замечал – похоже, все помыслы его устремлены были к лагерю семёновцев. А в правой руке его…

Двумя пальцами крепко, до белизны, сжимал он кристалл. Небольшой, с младенческий кулак, и солнце отражалось мириадами бликов в его гранях. Где-то я его уже видел. Ну, точно! Середина декабря, вечер, метель стучится в ставни, а я, стараясь не выказать любопытства, разглядываю диковины в кабинете графини Яблонской. И кристалл в цветочном горшке – уж явно не самое интересное.

Так, значит, это и есть «убедитель»?! Не в хранилище, под защитой мощных заклинаний, а вот прямо так, на виду у всех? В кабинете, куда всякий в Журавино мог невозбранно зайти?

– Костя! – вскричал Алёшка и бросился к нему. – Не надо! Не делай того! Не смей!

Теперь не оставалось сомнений, как распорядился наш образцовый Светлый Алёшкиной щедростью. Ограниченный унизительным шестым рангом, не смог бы он прокинуть сюда Врата… да и вряд ли сумел бы завладеть кристаллом. Выкрал, должно быть. Значит, и Светлым не чужды сии способы. Если очень надо, если припёрло…

Тут только Костя соизволил заметить нас.

– Не подходите! Не мешайте! – Голос его дрогнул, щёки покраснели – и чудовищный ветер отшвырнул нас назад, бросил на землю. «Непускающая стена», в обиходе – «непускайка», заклятье простое, доступное даже магу седьмого уровня, но если подпитана огромной силой, то справиться с ней невозможно. Это сколько же Алёшка сцедил в Костин стакан? А потом ведь ещё Врата открывал… Видать, и впрямь будет он Высшим, Великим, Величайшим. Если, конечно, вообще будет. Если сей день для нас не последний.

Не удовлетворившись достигнутым, Костя взмыл в воздух сажени на три и завис там горизонтально, раскинув руки, точно плыл сейчас в тёплой озёрной воде. Шляпа его немедленно свалилась, да и шпага, сохраняя верность закону всемирного тяготения, свесилась вниз.

– Воины! – возгласил он, и юношеский голос его устремился к вкушающим походный завтрак семёновцам. – Именем Света взываю к вам и повелеваю! Безбоязненно идите, куда велено, выполняйте приказы Высоких Братьев, скиньте кровавое ярмо бесчеловечной царской власти! Все силы свои, все умения, всю жизнь отдайте святому делу освобождения народа!

– Сейчас разломит «убедитель», – прошептал я лежащему рядом Алёшке. – И всё… и уже ничего не поделать.

Впрочем, кое-что ещё оставалось. Продолжая лежать в траве, сунул я руку за пазуху, нашарил на тонкой нитке рядом с нательным крестом медную пульку «чёрной стрелы». Рванул.

– Ты что, сдурел?! – Алёшка рысью бросился на меня, перехватил руку с артефактом. – Не смей!

– Лучше так, – огрызнулся я, пытаясь высвободиться. – Он всё одно не жилец. От «стрелы» ли помрёт, от «убедителя»… но хотя бы Россию спасём.

Алёшку, однако же, довод мой не убедил, и руку с пулькой держал он крепко. Как тут нацелишься? Ещё, пожалуй, заряд стрелы по нему же и шарахнет.

– Воины! – продолжал заклинать Костя. – Да войдёт в сердца ваши слово моё, и никто уже более не поколеблет вас! Быть же по слову моему!

И он с натугой, точно барабанную палочку, разломил кристалл пополам. Тут же хлопнул воздух… почему-то не вверху, а сзади, а мгновение спустя вспыхнул на всех гранях пронзительный голубой цвет – точно солнце превратилось в миллион полевых васильков. Костя же сверзился с вышины, упал на вытянутые руки, мгновенье молчал – а потом взвыл от боли.