Том Смит - Колыма

Взбешенные его попыткой скрыться от правосудия, бойцы сопротивления схватили его и принялись жестоко избивать, пока он отчаянно цеплялся за двери. Карой протолкался вперед, отпихнув в сторону Льва, прорвался сквозь кольцо повстанцев и обнял сына. При виде отца тот растерялся и заплакал, надеясь, что свершится чудо и отец сможет защитить его. Карой обернулся к толпе и что-то крикнул. Они пробыли вместе всего несколько секунд, отец и сын, прежде чем Кароя оторвали от молодого человека и швырнули на землю, не давая подняться. Кароя заставили смотреть, как с его сына сорвали форму, так что пуговицы брызнули в разные стороны, и разодрали на нем рубашку. Юношу перевернули вниз головой, захлестнули веревочной петлей лодыжки и понесли к деревьям на площади.

Лев повернулся к Фраерше, собираясь просить ее спасти молодому человеку жизнь, но увидел, что Зоя уже держит ее за руки, умоляя:

— Остановите их! Пожалуйста!

Фраерша присела перед ней на корточки, словно заботливая мать, втолковывающая что-то маленькой дочери:

— Вот это и есть ярость.

С этими словами Фраерша достала свой собственный фотоаппарат.

Карой наконец вырвался и заковылял вслед за сыном. Он зарыдал, увидев, как его вздернули на ветке вниз головой, еще живого: лицо юноши налилось кровью, на висках вздулись жилы. Карой схватил сына за плечи, поддерживая его вес, но в следующий миг его ударили прикладом винтовки в лицо. Он отлетел в сторону, а юношу облили бензином.

Лев стремительно подскочил к одному из воров, который отвлекся, глядя на казнь. Он ударил его в горло, перебил трахею и завладел его винтовкой. Упав на колено, Лев прицелился. У него оставался один-единственный шанс, и второй раз выстрелить ему не дадут. Кто-то поджег бензин, и юношу охватило пламя. Лев закрыл левый глаз, ожидая, когда толпа расступится, а потом выстрелил. Пуля угодила молодому человеку в голову. Его тело обмякло, объятое чадящим огнем. Повстанцы обернулись, глядя на Льва. Фраерша уже целилась в него из револьвера.

— Положи винтовку на землю.

Лев бросил оружие.

Карой поднялся и вцепился в тело сына, пытаясь сбить пламя, словно надеясь спасти ему жизнь. Огонь перекинулся уже и на него, и кожа на руках пошла волдырями. Но он не обращал внимания на боль, не замечая, что на нем вспыхнула одежда. Повстанцы молча смотрели, как заживо сгорает скорбящий отец. Льву хотелось крикнуть: «Да сделайте же что-нибудь!» Наконец мужчина средних лет поднял пистолет и выстрелил Карою в затылок. Тот упал лицом в костер, прямо под телом сына. Огонь охватил обоих, и повстанцы сначала отвели глаза, а потом стали поспешно расходиться.

Тот же день

Когда они вернулись обратно в квартиру, где их ждали похмельные повстанцы и радостно возбужденные венгерские студенты, Малыш в поисках уединения сбежал на кухню и соорудил там под столом постель. Он ни на минуту не выпускал рук Зои из своих, а девочка дрожала мелкой дрожью, словно никак не могла согреться. Когда в комнату вошла Фраерша, он почувствовал, как напряглась Зоя, словно рядом оказался опасный хищник. В одной руке Фраерша держала револьвер, в другой — бутылку шампанского. Она присела на корточки перед столом. Глаза у нее покраснели и налились кровью, а губы потрескались.

— Сегодня вечером на одной из площадей будет народное гулянье, туда придут тысячи людей. Крестьяне из деревень привезут угощение. Поросят будут жарить на кострах целиком.

Малыш ответил:

— Зоя неважно себя чувствует.

Фраерша протянула руку и потрогала лоб девочки.

— Там не будет ни полиции, ни государства, лишь граждане свободной страны, расставшиеся со своим страхом. Мы тоже должны быть там.

Не успела она выйти из комнаты, как Зою вновь начала бить дрожь: сказывалось нервное напряжение, поскольку во время разговора она старалась сдерживаться. Солдаты, лежавшие на улицах, покрытые грязью и нечистотами, были для нее не живыми людьми, а символами вторжения. А погибшие венгры, могилы которых были усыпаны цветами, напротив, олицетворяли собой благородное сопротивление. Повсюду, куда ни глянь, взгляд натыкался на какие-либо символы. Вот только Карой в первую и главную очередь был отцом, а повешенный за ноги офицер — его сыном.

Малыш прошептал Зое:

— Мы убежим сегодня вечером. Я еще не знаю, куда мы пойдем. Но мы справимся: я умею выживать. Это — единственное, что у меня хорошо получается, не считая умения убивать.

Зоя ненадолго задумалась, а потом спросила:

— А Фраерша?

— Мы не можем рассказать ей обо всем. Подождем, пока все уйдут на гулянье, а потом сбежим. Что скажешь? Пойдешь со мной?

***

Зоя то забывалась тяжелой полудремой, то вновь просыпалась. Ей снилось место, где они будут жить, где-нибудь далеко-далеко, на затерянном хуторе, в свободной стране, в окружении густых лесов. Земли у них будет немного: ровно столько, сколько нужно, чтобы прокормиться. Рядом обязательно будет течь речка, не слишком широкая, глубокая или быстрая, в которой они станут купаться. Она открыла глаза. В комнате было темно. Не зная, сколько времени она спала, Зоя посмотрела на Малыша. Тот прижал палец к губам. Она заметила рядом с ним какой-то узелок и поняла, что в нем лежат их вещи, еда и деньги. Должно быть, он собрал их, пока она спала. Выйдя из кухни, они увидели, что гостиная пуста. Все ушли на гулянье. Они сбежали вниз по лестнице и оказались во дворе. Зоя помедлила, вспомнив о Раисе и Льве, запертых в комнате на верхнем этаже.

Из-под арки раздался чей-то голос:

— Они будут тронуты, когда я расскажу им, что ты заколебалась, вспомнив о них, перед тем как убежать.

Из темноты к ним шагнула Фраерша. Зоя быстро сказала:

— Мы идем на гулянье.

— А зачем вам тогда узелок? И что в нем лежит?

Фраерша покачала головой. Малыш шагнул вперед, загораживая Зою собой:

— Мы больше тебе не нужны.

Зоя подхватила:

— Вы все время говорите о свободе. Позвольте нам уйти.

Фраерша кивнула.

— За свободу нужно драться. Я дам вам шанс. Пролейте кровь, и я отпущу вас обоих. Порез, царапина, рана, что угодно. Пролейте капельку крови.

Малыш заколебался, не зная, как себя вести. Фраерша зашагала к ним.

— Ты не сможешь подрезать меня без ножа.

Малыш выхватил клинок, оттеснив Зою за спину. Фраерша, безоружная, приблизилась к ним почти вплотную. Малыш чуть согнул ноги в коленях, готовясь нанести удар.

— Малыш, я-то думала, что ты поймешь. Привязанность — это слабость. Только посмотри на себя, как ты нервничаешь. А почему? Потому что на карту поставлено слишком многое, ее жизнь и твоя тоже: вы мечтаете о том, чтобы быть вместе, и от этого тебе страшно. Ты чувствуешь себя уязвимым и проиграл заранее.

Малыш атаковал. Фраерша легко уклонилась от его клинка, перехватила его запястье и ударила мальчика в лицо. Он упал на землю, а нож оказался у нее в руке. Она остановилась над ним:

— Ты очень меня разочаровал.

***

Дверь открылась, и Лев обернулся на звук. Первым вошел Малыш, за ним — Зоя, к шее которой был приставлен нож. Фраерша убрала клинок и втолкнула девочку в комнату.

— На вашем месте я бы не слишком радовалась. Я поймала их, когда они собирались удрать вдвоем, даже не сказав вам на радостях последнее «прощай».

Раиса шагнула вперед.

— Что бы ты ни говорила, это не изменит нашего отношения к Зое.

Фраерша парировала с насмешливой искренностью:

— Похоже, это действительно правда. Что бы Зоя ни вытворяла, даже когда держала нож над вашей кроватью, даже когда убежала, притворившись мертвой, вы по-прежнему верите, что когда-нибудь она полюбит вас. Вас обуял сентиментальный романтизм. Но ты права: мне больше нечего сказать. Впрочем, я хочу добавить кое-что, что может изменить твое отношение к Малышу.

Она выдержала точно рассчитанную паузу.

— Раиса, он — твой сын.

Тот же день

Лев ждал, что Раиса попросту рассмеется Фраерше в лицо. Во время Великой Отечественной войны она родила сына, но тот умер. Когда же Раиса все-таки заговорила, голос ее прозвучал едва слышным шепотом:

— Мой сын мертв.

Фраерша повернулась ко Льву, самодовольная обладательница чужих тайн, и заговорила, размахивая в такт ножом:

— Раиса родила мальчика. Он был зачат во время войны, когда солдат вознаграждали за то, что они рискуют своими жизнями, позволяя им брать то, что им хочется. Вот они и взяли ее, причем неоднократно, произведя на свет внебрачного сына Советской Армии.

Раиса ответила невыразительным и едва слышным голосом, но он не дрогнул и не сорвался:

— Мне все равно, кто оказался его отцом. Ребенок был моим. Клянусь, я любила бы его всем сердцем, несмотря на то что он был зачат самым чудовищным образом.

— Если не считать того, что ты оставила своего ребенка в детском доме.

— Я была больна и не имела крыши над головой. Не имела вообще ничего. Я была не в состоянии прокормить даже себя.