Антон Первушин - Отдел «Массаракш»

Колдун, мне нужно знать…

Вы найдете его в Столице…

В Столице?!

Ой-ой, далеко и опасно. Времени уйдет уйма, пока он дотопает до Столицы на своих двоих, пока преодолеет все кордоны и преграды. А Лие сейчас помощь нужна! Вот в этот самый момент!

…Но не стоит забывать, что Мак Сим, вероятно, не единственный пришелец из черной пустыни. Как одна капля воды предвещает начало ливня, так и чужак, пришедший извне, может оказаться лишь первой каплей грядущего нашествия… Позволю себе напоследок дать вам несколько советов. Прежде всего, не пытайтесь добиться ответов силой — боюсь, что в таком случае вы потерпите поражение. Думайте, используйте обстоятельства. И научитесь врать, в конце концов! Загрубеть должна ваша совесть, покрыться коркой!

Птицелов почесал голову.

Спасибо, Колдун.

Ему не ответили.

Я пойду, Колдун?

поднял голову. Птицелов увидел, как отражается огонек светильника в узких зрачках жутковатого обитателя подвала. Мутанта, которому подчиняются и прислуживают животные, птицы, гады. Равно как и жители здешних развалин, окрестных ферм и деревень.

Птицелов! Вы ведь не знаете, почему родители вам дали такое имя? Не знаете… Что ж, идите. Впрочем, погодите. Еще одно. Не заблуждайтесь: железные птицы, которых вы видели — вовсе не железные. Они живые, как мы с вами…

Они сидели у края обрыва. Курили и кидали камни в мясоедов, замерших с открытыми пастями на дне балки.

Я помню Мака Сима, — сказал Бош- ку. — Твердый он был… Как бы сказать… Думал много… Хотя мысли у него были — оторви и выбрось. Вроде и умные, но, если глянешь с другой стороны, так ничего умного не увидишь. Вроде во благо старается, а опять с другой стороны глянешь: так всем только хуже станет… Как будто вчера он родился… Вернее, позавчера, потому что успел смекнуть и про Башни, и про то, что мы — вовсе не злыдни. Вот… Не верится, что повязан он с поганым Лесорубом. Хоть убей — не верится. Такой, как Мак, не может быть заодно с похитителем детей. Птицелов хмуро попыхтел самокруткой, нащупал в траве булыжник. Запустил им в приглянувшегося ящера. Угодил прямехонько в пасть. Глупый мясоед с лязгом захлопнул челюсти и зарылся в жижу по самые глаза.

Да и погиб он наверняка, — продолжил Бошку. — Куда бы его ни понесло — в южную пустошь, к морю навстречу островитянам… Везде — смерть. Никак нельзя уцелеть. Варвары его или рабом сделали, или съели, ежели месяц голодный выдался. А островитяне — они, поговаривают, еще хуже. Они любят глядеть, как люди мучаются. Пытают пленников ради потехи: выпустят мутанту кишки, потом ржут, когда тот силится их обратно в брюхо себе засунуть.

На севере о наших краях небось говорят то же самое, — резонно заметил Птицелов. — Мутанты-людоеды зверствуют… да еще невидимая смерть со Стеклянных Плешей.

А вот и узнаешь. В любом случае, поглядеть на Столицу тебе не повредит, — Бошку прищурился. — Парень ты головастый, от нормального человека ничем не отличаешься… почти. И опять же дар имеется. А с ним, с даром этим, и в Столице не пропадешь. Если Колдун посылает тебя в Столицу, значит, надо идти. И не сомневайся, братец, ведь Колдун — он никогда и ничего не говорит попусту. И не ошибается.

Он меня не обманывал… — задумчиво проговорил Птицелов.

Тем более не сомневайся.

Но Лия! — воскликнул Птицелов и с силой запустил камнем в следующего мясоеда. Камень с глухим стуком врезался в бронированную спину и отскочил. Мясоед спросонья схватил своего соседа за хвост. Несколько ми- I гут мутанты наблюдали за жестокой схваткой ящеров.

Потом Бошку вздохнул.

Что Лия? Ты сам сказал, что в Норушки- ном карьере ее больше нет. Сама по себе Лия в лачугу не вернется. Нужно искать, куда унесла ее проклятая железная птица…

Птица — не железная, птица вроде как живая.

Да? Ну дела… Только вот Мак не поможет найти тебе Лию, если он жив. — Бошку для убедительности постучал по колену ребром ладони. — Не связан он с Лесорубом. Не одна это шайка! Но если Колдун сказал идти в Столицу, значит…

…надо идти, — договорил Птицелов без энтузиазма.

— Надо идти. Пока зима не настала. Пока на границе всем сыто и тепло. А позднее не пропустят. — Бошку вдруг замялся. — Слушай, а табачок у тебя остался? Остался! Вот радость- то… А давай еще по одной, а?

Да тут совсем немного, Бошку.

Ну по последней, а? Птицелов поглядел на другую сторону балки. Как-то по особенному жалко и сиротливо выглядела лачуга колченого Киту в тусклом свете пасмурного дня. Мотались на веревке три пеленки — их Лия повесила сушиться перед тем, как увел ее Лесоруб. Да, наверное, так и случилось: она вышла, а женишок с топором — тут как тут.

Неожиданно дверь домишки Киту распахнулась. Птицелов торопливо сунул в карман жестянку с остатками табака, вскочил на ноги. Некто выбрался, пятясь, из лачуги. Медленно, шажок за шажком, принялся спускаться по ступеням невысокого крыльца. Этот «некто» волок за собой тяжелый диван Лии.

Птицелов уже мчался в обход балки.

Погоди! — крикнул ему вслед Бошку. — Птицелов! Ну погоди же, шестипалый!

…Свинорылая Пакуша наморщила свое и без того не сильно привлекательное лицо. Оскалила желтые зубы, защелкала ими, как давешний мясоед. Растопырила короткие сильные пальцы, которые оканчивались твердыми, как сталь, ногтями. Она собиралась биться за диван до последней капли крови.

Едва Птицелов двинулся вперед, как Пакуша завизжала на всю улицу:

Пошел вооооон!

Птицелов едва успел отшатнуться — когти свинорылой сверкнули у него перед носом.

Помогиииите! — завопила Пакуша. Ей принялся вторить криком младенец в чьей-то лачуге. — Люди! Спасииииите!

Дурачок Рудо уже спешил ей на помощь. Вместо мотыги на сей раз он прихватил загнутый на одном конце обрезок арматуры. Из лачуги Киту выбрался Карлик Прыщ. С собой лжемладенец прихватил всего ничего — кое-что из утвари да зимний плащ. Увидев, что Птицелов и Пакуша сошлись нос к носу, он принялся подливать масла в огонь.

Убивают! — закричал карлик прокуренным басом. — Чужак Пакушу убивает!

Птицелов поглядел на карлика и сплюнул от досады. Как только шестипалый отвернулся, Пакуша ударила его кулаком в больной бок. Птицелов охнул и отступил.

Пошел вооооон! — крикнула ему в лицо свинорылая.

Тут и Рудо подоспел. Замахнулся на Птицелова арматурой, заговорил с напыщенной деловитостью:

Я тебя учил уму-разуму? Учил? — он взмахнул арматурой. — И ты опять?.. Опять?.. — Рудо целил Птицелову в голову; Птицелов же уклонялся и отступал. — Снова мозги тебе, чучело вправить надобно, так? Ну да ладно, научу я тебя, упырище! Научу!

Подбежал Бошку.

Пакуша! Птицелов! Остыньте все! Птицелову снова пришлось отпрыгнуть: арматура врезалась крюком в пыль у его босых ног.

Рудо! — Бошку поймал золотаря за предплечье. — Я тебя сам сейчас учить буду! — он выдернул из рук Рудо арматурину и, не глядя, зашвырнул железяку в балку. Потом вцепился в его грязную рубаху и без обиняков встряхнул пару раз.

Заметив, что Птицелов снова надвигается на Пакушу, Бошку преградил ему путь.

И ты тоже отойди! — он схватил Птицелова за плечи, толкнул его головой, заставляя пятиться. — Уйдем! Уйдем, Птицелов!..

Не успел Птицелов толком возразить, как Бошку заговорил ему на ухо:

Ты чего, дружище?.. Совсем взбесился, да? Ты же знаешь, что никто из них, — он указал рукой на лачугу Киту, — не вернется… Ну в ближайшее время, так точно. Чего бучу поднимаешь? — Бошку отпустил плечи Птицелова, поправил на нем ветровку. — Позволь стае жить по своим законам, Птицелов! Не будь дурнем! Вон народ на тебя глазеет…

На улице действительно стало людно. Мутанты выползали из лачуг, подвалов, шалашей и сходились на шум. Одетые в рванину и обноски, грязные, убогие создания. С выражением обиды на весь мир и жажды справедливости в мутных очах. А неугомонная Пакуша изо всех сил старалась, чтобы шум не прекращался.

Вы поглядите на него! — голосила на весь поселок. — Пригрели упыря на свою голову! Сам почти нормальный, а на честную несчастную женщину руку поднимает! Рожа обнаглевшая! Сейчас мужики подойдут, так хайло тебе начистят еще как начистят!.. — Пакуша зацокала языком, предвкушая расправу над Птицеловом. — Отожрался на наших харчах! Поселок обожрал! Сами не доедали, кормили его — сиротку! А он хайло отрастил на полверсты! И теперь это хайло на честных людей раскрывает! Хамло! Хамло!

Больно было и стыдно Птицелову.

Ему всегда было больно и стыдно, когда он слышал чужую ложь. Вроде врет другой человек, а нехорошо ему — Птицелову.

На том диване остались пятна крови Лии, Пакуша же по-хозяйски расселась на нем, подтянула под себя ноги, одновременно она продолжала говорить, говорить, говорить… наверное, в тот день не отыскалось бы в поселке места, где не был слышен ее визгливый голос.