Hairuzov - Tochka vozvrata

– Да нет, зачем мне торчать в автомобильных пробках. На метро быстрее.

Зина молча посмотрела на меня, слабая улыбка тронула ее губы, но она сдержалась.

– Если надумаешь – позвони.

Она встала, и тут же к ней с просящей улыбкой на лице бросилась «шаманка».

– Зинаида Егоровна, как я вас рада видеть! Вы меня помните? Я по поводу квартиры, – голос у «шаманки» стал жалобным и просящим. – Мы с мужем двадцать лет отработали на «Востокзолото». Он теперь инвалид.

– Мне сейчас некогда, – сухо прервала ее Зина. И, видимо, учитывая мое присутствие, теплее добавила: – Напишите письмо на мое имя. Я постараюсь разобраться.

– Я как раз этим и занимаюсь, – расцвела «шаманка». – Я могу прямо сейчас вам его передать.

– Извините, с рук не принимаю.

Я не стал провожать ее, сидел, смотрел на осчастливленную «шаманку» и думал, что действительно цвет времени бытия течет.

Зина стала работать в компании после того, как Ельцин расстрелял парламент. Работа была, как она говорила, на износ, в год у нее набиралось до двенадцати командировок. Однажды Зина сообщила, что собралась отдохнуть в Прибалтике. Сказала она об этом буквально за несколько дней до отъезда. Туда был необходим заграничный паспорт, и она рассчитала, что за оставшиеся дни я не успею его оформить. Я молча проглотил эту новость и остался с Мишуткой дома. В следующий раз она вроде бы полетела в командировку в Магадан, а через неделю вернулась загорелая и довольная, как с Канарских островов.

Нередко можно услышать: чужая душа – потемки. А вот ум человека всегда на виду. Обычно его не прячут, а выставляют напоказ. Он как инструмент, которым пользуются для обслуживания человеческих желаний, а когда это необходимо, уберегает или выбирает для хозяина самый безопасный путь. Зина была умна, но тем изворотливым умом, который был для нее скорее дворником, чем садоводом. Глядя на нее, я думал, что квартиру можно убрать, вымести пыль из самых дальних уголков. Но вот что делать с душой, где поселились ложь и изворотливость? Можно перед сном прочитать молитву, а на другой день, поцеловав на дорожку, накрасить губы и улететь в зарубежную командировку. Однажды, когда, сорвавшись, я пытался докричаться до нее, она вдруг сразила меня неожиданной фразой, сказав, что дни недели заканчиваются воскресеньем, а не наоборот.

– Я хожу на исповедь и каюсь в наших с тобой грехах, – добавила она.

– В твоем понимании добродетель – это то, что при случае можно продать. Ты как матрешка – двойная, тройная, многоликая! А по сути липовая! – выпалил я.

От этой лингвистической находки, которая, по моему мнению, выражала Зинину сущность, у меня тут же поднялось настроение, ну точно маслом себя помазал.

– Тебе бы, Гриша, не за штурвалом сидеть, а на токарном станке из липы матрешки точить, – спокойно ответила она. – Если захотел выяснять отношения с женщиной, то не бери к себе в помощники плотницкий жаргон. Ты же летчик, а не краснодеревщик.

Зина умела ударить быстро и больно, в этом ей не было равных. Но так же быстро, точно замазывая на лице морщинки кремом, она могла сгладить неприятный разговор, нащупать ту верную тропку, которая примирила бы обе стороны.

– Я не летчик, а воздушный извозчик! – буркнул я.

– Это заметно. Ты сердишься, значит, ты не прав. Мы с тобой далеко не ангелы. В том, что происходит, есть, милый мой, и твоя вина. Я не прячу, как ты, голову под подушку, а хочу прожить свою жизнь, а не чужую, кем-то придуманную. И каждый день прошу об этом Спасителя. Я за тебя молилась и молюсь. Раньше, когда ты улетал, я молилась о твоем благополучном возвращении, молилась за нашего сына. Все пройдет и все придет. Чем сильнее Господь нас любит, тем строже испытывает.

Вот под этими словами я готов был подписаться. Но эти слова оставались всего лишь словами, хорошо продуманными, отглаженными и выстроенными в том порядке, который был ей выгоден. Недаром говорят: кто думает, что он имеет, всего лишается.

Вечером я позвонил Саяне, и мы встретились с ней, как и в первый раз, возле памятника Жукову. Была она одета в белые туфли, черную в клеточку юбку и белую кофту. Вспомнив наш поход по грибы, испачканные болотной глиной резиновые сапоги, мокрую одежду, я некоторое время молча рассматривал ее, затем развел в сторону руки и сказал, что хоть сейчас бы снял ее на обложку глянцевого журнала. Теперь-то я знал, что впечатление от города, от улиц и домов напрямую зависит от цвета платья и выражения глаз стоящей рядом с тобой любимой женщины, поскольку ты смотришь на мир ее глазами. У Саяны было хорошее настроение, она улыбнулась и сама прижалась своей щекой ко мне. Я взял кофе, воду, еще какую-то легкую закуску, и мы сели у стены, прямо под декоративным деревом, за накрытый фирменными салфетками столик.

Я хотел расспросить ее о предстоящей поездке, виделась ли она с Катей, но слова не шли, почему-то в своем новом наряде Саяна казалась мне необыкновенно красивой и недоступной.

– Я уже поговорила с мамой. Пусть забирают, – сказала Саяна, выслушав предложение Котова. – Мне покой и безопасность детей дороже каких-то бумажек. – И, кивнув на бутылочку с водой, добавила: – В жизни бывают моменты, когда тонны золота не стоят и стакана воды. И то, и другое может убить, одно – своим отсутствием, другое – избытком. Золото – всего лишь красивый металл и не более. От него человеку нет пользы – одни проблемы. А вот без воды не проживешь. Она, как и любовь, очищает, смывает, лечит, успокаивает. Природной, чистой воды на земле уже почти не осталось. Когда я на уроках говорю, что из Байкала и впадающих в него рек можно зачерпнуть воду и тут же выпить, мне не верят. Вот об этом нужно говорить всем, а не о золоте. Когда нас крестят, то в купели окатывают водой, а не золотым песком. Для здоровья и чистой жизни.

Повернувшись ко мне, Саяна после небольшой паузы неожиданно добавила:

– Я все эти дни думала о тебе. И, пожалуйста, не переживай за меня. С тобой я никого и ничего не боюсь!

– А я и не переживаю, – быстро ответил я, хотя тут же поймал себя на том, что конечно же переживал, только не предполагал, что она сумеет прочитать мои мысли.

– Ты знаешь, режиссерше не понравился мой сценарий, – сообщил я. – Она его забраковала.

– И что? – подняла брови Саяна.

– Я вернул ей аванс.

Говорить Саяне о том, что меня решили использовать как подсадную утку, не хотелось. И что, отказавшись от дальнейшей работы с Потоцкой, я ничего не потерял.

– В Тунке отбывал ссылку будущий польский диктатор Юзеф Пилсудский. Буряты к нему относились хорошо, приносили мясо, грибы, орехи. Чтобы не мерз от сибирской стужи, они ему овчинную шубу подарили. Он вел там свои записи и общался с местными. Потоцкая упорно настаивала, чтобы я включил его в сценарий. А мне будущий польский диктатор, как она сама любит выражаться, был по барабану. Буряты говорят: любая овца должна знать свою кошару. Потоцкая ведет свою игру, мы будем вести свою. Твоя мама была права, когда рассказывала легенду про бегущего лося и налима, – я, улыбаясь, ткнул себе пальцами в лоб. – И плакал я, как тот лось, до тех пор, пока не выплакал два своих верхних глаза. Выплакал, но так и не понял, почему в фильме должен быть Пилсудский. Вот с Торбеевым все понятно, кто платит, тот и заказывает музыку.

– Только заказывают музыку не Торбеевы, а те, кто за ними. И делают это за наши деньги. Для поляков Пилсудский – миф, а мифы имеют свойство воплощаться в реальной жизни. Патриотизм возникает из любви и к ней должен вести. Но любовь не приемлет корысти.

– Потоцкая точно не станет петь, что там наш Сталин любимый живет, – засмеялся я. – Сразу же после приезда из Прудова я ходил в авиакомпанию, которая выполняет рейсы на Байкал. Там генеральным директором работает мой друг, мы с ним вместе создавали авиакомпанию «Иркут». Он следом за мной ушел от Торбеевых в «Сибирь». Представляешь, ему понравился мой сценарий о летчиках и о женщине, которая прыгнула в тайгу. И он предложил мне свою помощь. Деньги мы, говорит, найдем. И со съемочной группой договоримся.

– Ты же никогда не делал фильмы, – засомневалась Саяна.

– В детстве мы вообще ничего не умели делать, – ответил я. – Конечно, надо иметь некоторую наглость, чтобы ввязаться в эту драку.

– Вот с этим у нас проблем нет, – засмеялась Саяна. – Москва – хороший город, здесь слишком много чего оседает. И хорошего, и плохого.

– Но и всплывает. Вот я и решил, надо уехать и посмотреть на себя как бы со стороны. Я хочу доказать себе, что я это могу. Ведь делают это другие.

– Но ты должен осознавать, что тебя может постигнуть неудача.

– Для этого надо начать. Ты, надеюсь, мне поможешь?

– Только своим присутствием, – улыбнувшись, развела руками Саяна. – Завтра мы улетаем.

– Я звонил в Тунку Шувалову. Он ждет вас на аэродроме. Я прилечу следом.

– Ты мне сегодня нравишься как никогда, – вновь рассмеялась Саяна. – Деловой, напористый. Скажи, ты прочел Доржи Банзарова?