Gradinarov - bratia

– Мне всю жизнь хотелось пожить в тепле, походить в легкой одежде, косить сено и молотить цепами зерно. Это то, что я полюбила с детства. И еще – лошадей! А я половину жизни провела среди снега. Обидно.

– Не обижайся, Катюша! Вырастим детей и уедем с тобой в Енисейск, где ты исполнишь желания, возникшие в детстве, – заверил муж.

Подошли к экипажу.

– Это ты, Аким, размахнулся! Шестерку заказал! В копейку, наверное, кортом обошелся! – упрекнул хозяин.

– В копейку не в копейку, но лошадей выбрал лучших. По хорошему тракту за двое суток будем дома! – ответил за Акима верзила.

– А ты не вступайся за него! Деньги я плачу! – остановил верзилу Киприян Михайлович.

– Да ладно уж, Кипа, не гневайся на Акима! Старался мужик нам угодить, чтобы меньше в дороге трястись, – сказала Екатерина.

Открыли кибитку. На сиденьях лежали две подушечки.

– Вот за это молодец, Аким! Даже подушечки добыл, чтобы не так трясло, – похвалил Киприян Михайлович.

– На них можно сидеть и лежать, если сон сморит, – озвался на похвалу Аким.

Его теперь не тяготили упреки хозяев. Он проигрывал в голове картину скорой аварии, намечал, куда поставить левую ногу, чтобы успеть оттолкнуться и спрыгнуть, не попав под колеса кибитки, как резко дернуть вожжи влево, чтобы верзила не успел вывернуть вправо свою пару «Не успеет! Моя четверка налетит на первую пару и сомнет ее, летя с обрыва!» – мысленно успокаивал Аким себя.

Несется шестерка по тракту, скачут колеса по выбоинам, кидает из стороны в сторону кибитку Сидит Аким на облучке, оглядывается. Смотрит, не пристроился ли кто в хвост или не мчится навстречу. Внизу Енисей очерчен заберегами. Кто-то по заберегам ставит сети. «Проскочим дальше, может, там пустынно. Главное, без свидетелей. А верзилу, если что, сам в расход пущу!» – думал он и щупал нож за голенищем. Пролетели еще несколько верст. Аким привстал на облучке, окинул округу. Ни души! Щелкнул кнутом. Кони несутся, как прокаженные. Форейтор от скорости отпустил уздечку. Аким смекнул и потянул поводья влево. Кони сначала словно повисли в воздухе над обрывом, подняв высоко вверх оглоблю, а затем рухнули, ломая шеи и хребты, выворачивая ноги. Раздались треск, тяжелое падение лошадей и удары кувыркающейся кибитки. Столб снежной пыли поднялся над обрывом.

Испуганный Аким, охая, привстал с земли и, прихрамывая, подошел к краю. Долго стоял, пока осела пыль. Теперь он увидел разбросанные по склону трупы лошадей, похожие на ребра дуги разбитой кибитки, два колеса, лежащие у самой забереги.

– Где же хозяева? – спросил Аким сам у себя. – Может, вон за теми валунами, о которые разбилась кибитка?

Припадая на правую ногу, батрак спустился по косогору к воде, смахнул с шаровар грязь, умыл лицо, сел на прибрежный камень лицом к обрыву. Его начинало трясти. Он сразу не мог понять, то ли это сон, то ли это явь. Неужели совершилось, о чем он думал дни и ночи в течение последнего месяца? Неужели всесильна месть Петра, страшного человека? Он задал себе еще вопрос: а зачем он лишил жизни троих? Заплакал. Но в какой миг в ушах загремел голос Петра:

– Что раскис, как хлеб в молоке? Кандалы по тебе плачут! Одиночка по тебе стонет! Виселица по тебе сохнет! Поднимайся и иди завершай мою месть!

А вокруг гробовая тишина! Он прислушался к ней. Ни стонов, ни мольб, ни криков. Обрыв вмиг поглотил жизни людей и животных. Он встал, повинуясь голосу Петра, и покарабкался к двум огромным валунам, белеющим у покатого склона. Это, ударившись о них, разлетелась на части кибитка. Двигался на четвереньках. Добрался до торчащего из-под трупа лошади тела верзилы. Его глаза, выскочившие из орбит, застыли на скулах, словно яичные желтки на сковородке, а рядом с ними зияли пустотой глазницы. Он наклонился, вставил глаза на место и полез в карман верзилы. Вытащил свой задаток, его паспорт, подержал в руке:

– Прости, верзила, твоя жизнь не стоила и пяти рублей.

У валунов лежал с разбитой головой Киприян Михайлович, а рядом – сломанная пополам Екатерина. Аким взял за руку остывающую купчиху, попытался выровнять прижатое к боку плечо. Из разорванного бока хлынула кровь, обдав сапоги батрака красными брызгами. Аким снял золотые сережки, перекрестил все, что осталось от женщины, и подошел к умирающему купцу. Киприян Михайлович лежал, раскинув руки, и стекленеющими глазами смотрел в небо. Волосы на голове слиплись от крови. Выше уха зияла огромная рана, и кусочки черепа торчали в желтоватом мозгу. Батрак с опаской заглянул в холодеющие глаза хозяина. Киприян Михайлович успел уловить тухнувшим сознанием лик своего батрака и чуть шевелящимися губами прошептал:

– Вот и Петрова подножка.

Губы застыли с чуть заметной улыбкой. Аким закрыл веки, перекрестился сам и наложил крестное знамение на покойного. Потом встал на колени перед распластанным телом. Достал из кармана ассигнации, отстегнул часы на золотой цепочке и вытащил маленькую круглую печать с вензелем: купец второй гильдии «КМС». Аким поднялся на угор, нашел большое дупло и спрятал там ассигнации, свой паспорт, серьги Екатерины Даниловны, нож. Все прикрыл кусками коры, присыпал вытаявшими из-под снега листьями и, хромая, вышел на тракт. Остановил попутный экипаж и вернулся в Енисейск. Заказал три гроба, нанял могильщиков и похоронил погибших прямо у обрыва, где он им уготовил внезапную смерть.

Первым пароходом Аким вернулся в Дудинское. Вернее, не пароходом, а баржей шкипера Гаврилы. Ни на пароходе, ни на первой барже мест не было. И шкипер Гаврила взял на свой страх и риск малознакомого человека.

– Я ж батрак Киприяна Михайловича Сотникова! – пояснил он шкиперу Гавриле, чтобы тот доверился и взял на баржу.

– Да будь хоть родным братом енисейского губернатора, и то бы я не взял тебя. У меня на барже клади на тысячи рублей, у меня порох, патроны, свинец. Не положено чужих брать.

– Возьми, Гаврила! Я с горя еду. Схоронил Киприяна Михайловича и Катерину Даниловну.

– Как? – открыл от ужаса рот шкипер. – Им бы жить и жить. Дети остались. Кешке лишь шесть лет. Убил ты меня вестью, незнакомец! Но взять тебя не могу.

И он ударил кулаком по сходням.

– Ну что ж ты, мил человек! Неужели ты не понимаешь, мне спешить надо в Дудинское с плохой вестью. Сейчас, смотри, на первой барже сколько сезонников. Кто ими будет заниматься, коль Киприян Михайлович умер?

– Так-то оно так! – ответил Гаврила. – Но не могу я нарушить свои устои! Для меня болезненно отказываться от своих задумок.

Тогда Аким использовал последний шанс.

– У тебя есть часы, Гаврила?

– Какой же шкипер без часов! Я их в Англии брал, когда по морям ходил.

– Давай махнемся на мои! У меня швейцарские! – и он подкинул на ладони круглые часы с золотой цепочкой. – Идут минута в минуту. Ни разу сбоев не было. И бой: утром, в полдень и вечером. Я понял, как подарок ты не примешь. Больно гонористый! А на обмен, думаю, пойдешь. Мне-то куда они? Печь топить да собак кормить. А тебе по службе положено.

Аким нажал кнопочку, и послышался звон колоколов.

– Проверь – полдень!

Гаврила взглянул на свои карманные – точно двенадцать ноль-ноль.

– Ладно! Давай меняться! Но только чтобы на барже лишний раз не маячил. Спускайся в трюм, увидишь левые полати. Будешь спать на них. Припаси провизии в дорогу. О Сотниковых расскажешь, как на стрежень выйдем. Я думаю, через пару недель будем дома.

Пароход с баржами шел вслед за ледоходом. И 12 июня 1875 года пришвартовался к берегу у Старой Дудинки. Аким медленно шел к дому Сотниковых, будто придавленный горем. Стоявшие на берегу люди не узнавали когда-то общительного сотниковского батрака. Из толпы навстречу выбежали Сашка с Кешею.

– Дядя Аким! А где тятя с мамою? – спросил старший.

Аким остановился, перекрестился, снова взял кладь и сказал:

– Пойдемте домой! Там все расскажу!

Петр Михайлович стоял на крыльце и биноклем выискивал в толпе Акима. Нашел. Поискал брата с Екатериной. Не нашел. Бинокль задрожал в руках, когда он снова увидел бредущего к дому батрака с сыновьями Киприяна. У Петра невольно опустились руки, пудовым показался бинокль.

– Значит, все! Не видать старшего брата! – и он навзрыд заплакал, роняя слезы на ступеньки крыльца. В катухе снова завыли собаки. Они начали выть еще в начале апреля. Петр стегал их кнутом, матерился, но собаки не унимались. Отец Даниил, как-то проходя мимо, спросил:

– А что это они частенько подвывают? Не случилось ли чего с Киприяном? До сих пор никаких вестей.

– А какие вести, отец Даниил? Распутица! Будем ждать первый пароход, авось явятся! – ответил Петр Михайлович. – А воют по Акиму. Видать, соскучились.

Петр Михайлович отправил Сашку за дедом Даниилом и бабушкою Аграфеной. Вскоре все собрались за большим столом. Аким стоял и подробно рассказывал, как случилась авария.