От Адьютанта до егο Превосходительства - Владимирова Елена Викторовна

Надо сказать, что с Сергеем Бондарчуком жизнь сводила меня несколько раз, хотя вместе поработать не довелось. Он любил приходить в наш театр. Был у нас на премьере «Дяди Вани». Как только меня избрали художественным руководителем театра, я предложил ему поставить спектакль. Он сказал, что очень занят, заканчивает картину, но очень хочет поработать в Малом. К сожалению, он так и не успел этого сделать. В последний раз я встретил его совершенно случайно на улице Горького. Он уже садился в машину, но увидел меня, остановился и стал что-то говорить о своем последнем фильме.

Видимо, ему надо было выговориться. В нем чувствовалась огромная обида и боль. Буквально через месяц его не стало. Таким смертельно раненным человеком он и остался в моей памяти. Недавно в очередной раз по телевидению показывали «Ватерлоо». Я смотрел и думал, как же здорово фильм снят. Сейчас все взахлеб говорят о «Титанике», а какие великолепные планы в картине Бондарчука, какие массовые сцены, какие актерские работы, какая потрясающая операторская работа. Сколько вкуса, исторической точности. Я вспоминаю нашу последнюю встречу, и у меня в горле встает комок.

Вера Николаевна отличалась кипучей энергией. Еще молодой актрисой во время отпусков она каждый год ездила на периферию, организовывала гастрольные поездки. Добралась даже до Арктики и выступала в таких местах Заполярья, где до этого не появлялась ни одна профессиональная труппа. С ее помощью в столице Заполярья — Игарке — создали профессиональный театр.

Внешне Вера Николаевна казалась простой русской женщиной. Только глаза — необычайно глубокие, умные — отличали в ней человека необыкновенного. Сама небольшого роста, она тем не менее казалась очень мощной. Ощущение мощи шло от ее внутренней силы.

Вера Николаевна, вероятно, чтобы скрыть полноту, всегда носила длинные, летящие блузки. Она обладала удивительным голосом. Необычайно красивым и мягким, абсолютно обработанным и послушным, выражающим любую интонацию. Она в совершенстве владела им. В жизни никогда не повышала голоса, но сила его воздействия была поразительна. Когда мы готовили дипломный спектакль, вовремя не приготовили один из костюмов. Она сказала только одно слово: «Что?» — и медленно привстала. Жен-щипа, которая не приготовила этот злосчастный костюм, чуть не упала, а Вера Николаевна сказала всего лишь одно слово, причем не повышая голоса.

Вера Николаевна отдавалась педагогической деятельности со всей своей энергией и темпераментом. С каким упорством она добивалась от пас приемлемого качества работы — будь то этюд, сценка, отрывок из пьесы или просто небольшая реплика! Мы осознавали необходимость упорнейшей работы.

Помочь разобраться в роли, показать кусок, проиграть его, заразить своей огромной эмоциональностью и страстностью, вдохновить па исполнение роли она могла как никто другой.

Сейчас, когда я сам преподаю в училище и репетирую со студентами, я не могу на месте сидеть. Она этого не делала. Она вставала очень редко, может быть потому, что была очень мощной, но уж если она показывала, то… показывала. Репетировали мы дипломную «Чайку». Я играл Треплева, моя жена — Аркадину, а Надя Аниканова — Нину Заречную. Последняя сцена у нас была с Надей, и Вера Николаевна ей объясняла: «Надя, пойми, Нина входит, и в глазах у нее лучи». Все подумали, ну как это «лучи», как могут глаза что-то «излучать». У Нади ничего не получалось, тогда Вера Николаевна встала и сказала: «Смотри!» Она вошла, и мне показалось, что это не семидесятилетняя грузная женщина, а молоденькая и худенькая девушка. Все даже привстали, потому что ее глаза действительно лучились. Как сейчас модно говорить, у нас отпали челюсти. Конечно, никто из нас этого тогда не мог — нужно было прожить такую жизнь, как прожила Пашенная.

Верили мы Вере Николаевне безоговорочно. Конечно, срабатывали и ее значимость, и ее авторитет, и ее роли. Но был и какой-то магнетизм. Талант Веры Николаевны, ее неиссякаемый темперамент и страстность на сцене органично соединялись с простотой и естественностью. Любые формальные ухищрения режиссера отскакивали от нее, как от каменного, монолитного утеса. Она сочетала дар актерский и педагогический и в изобилии обладала всем тем, чему хотела научить нас.

Она не могла понять, как это у кого-то что-то может не получиться. Ей казалось, что творческая возбудимость и, как она любила выражаться, «включение себя эмоционально» — вещи само собой разумеющиеся. Приступая с нами к какой-нибудь новой работе, она обычно заявляла: «Ну, много говорить не будем. Материал вы прочли. Давайте работать. Включайтесь!» — и проводила аналогию с электричеством: «Проводка сделана, надо только включить вилку в штепсель, и лампочка загорится». Она считала, что студент с первых шагов должен творчески «гореть». И как пример творческого горения всегда приводила пример Остужева. Она говорила: посмотрите, как он играет Отелло. Он горит, пылает, как пламя, по рисунок его роли всегда точен. Я беспрекословно по сегодняшний день выполняю ее заветы. Она говорила: на сцене нужно оставлять кусочек своего сердца в каждом спектакле.

Пашенная потрясающе умела держать паузу. Как-то я спросил ее, как этому научиться, что нужно делать. Она мне сказала: «Считай до пяти». Конечно, она пошутила, но через несколько лет я это понял. Сейчас, когда об этом у меня спрашивают студенты, я им тоже советую: «Считай до пяти», потому что словами это объяснить невозможно. Происходит накопление, и в какой-то момент ты смотришь человеку в глаза, думаешь о чем-то и у тебя получается именно такая наполненная пауза.

Два раза Пашенная приглашала нас к себе домой репетировать отрывок, который у нас никак не шел. Жила она на улице Огарева. Большая квартира с добротной мебелью. Мебель в чем-то походила на свою хозяйку — такую же основательную. Я запомнил большой стол. Мы знали, что Вера Николаевна любила играть в карты. Играла она с близкими друзьями. У нас преподавал ее ученик, режиссер Малого театра Михаил Николаевич Гладков, он был одним из ее партнеров по преферансу.

Вера Николаевна очень любила цветы. Ее дом напоминал оранжерею. Репетиция проходила очень своеобразно — Вера Николаевна прежде накормила нас, напоила чаем. Жила она вместе с дочерью — Ириной Витольдовной Полонской. Отец Ирины Витольдовны, первый муж Веры Николаевны, был знаменитый артист немого кино Полонский. Она вышла за него замуж в семнадцать лет, еще будучи ученицей школы Малого театра. Ирина Витольдовна тоже преподавала в училище. Она была очень доброй — оберегала нас, подкармливала.

Вера Николаевна всячески старалась помочь нам. На экзамены по мастерству приносила целый ворох своей одежды.

Мы узнавали о ней какие-то вещи постепенно. Многих людей она поддерживала, опекала, заботилась о них, причем так, что они порой даже не догадывались об этом. Только после окончания учебы мы узнали, что на курс положено было набирать двадцать пять человек, но, кроме этого, разрешалось брать еще двоих дополнительно, потому что на первых курсах кто-то обычно отсеивался. Стипендию же платили только двадцати пяти. Произошла какая-то ошибка, и один студент как раз из основных двадцати пяти остался без стипендии. Как только Вера Николаевна узнала об этом, она сказала: «Ничего. Он будет получать стипендию» и платила ему сама. Никто из нас этого не знал. Этот студент, впоследствии известный артист Леша Эйбоженко, расписывался в кассе так же, как и мы, и получал свою стипендию. Обо всем этом мы узнали случайно и значительно позже, после ее смерти.

В нашем театре в свое время работал и внук Веры Николаевны, сын Ирины Витольдовны, Володя Сверчков. Конечно, он от бабушки способностей взял мало, но, как и она, был широким, добрым человеком. Помню, понадобились мне срочно сто рублей. Я никогда в жизни не просил и не занимал ни у кого, а тут шел после репетиции, смотрю — сидят ребята и среди них Володя. Я, ни к кому не обращаясь, просто так говорю: «Где бы раздобыть деньги?» Вдруг Володя спрашивает: «Сколько тебе надо?» — достает и дает.