No One Really Knows (СИ) - "Kri_On_Fire"

— Пит, понимаешь, — начинает он, но у меня внутри сейчас столько всего, что я перебиваю его. Откровенно говоря, я просто даже слышать его не хотел. Сейчас он был мне противен больше, чем когда-либо.

— Нет, пап, не понимаю, в том-то и дело. Теперь я не понимаю тебя ещё больше, чем прошлые 24 года, — договариваю я, а после, попрощавшись со всеми членами семейства, ухожу.

Единственной, с кем я не попрощался, была Китнисс. После застолья она просто закрылась в своей комнате, сказав, что хочет побыть одна. Этот всплывший факт означал только одно — мы не можем быть вместе. И как бы я не хотел этого, несмотря на то, что мы не родные брат и сестра, мне придётся просто-напросто забыть её. А ей меня.

Теперь я действительно не понимал поступок отца. Раньше я утешал себя мыслями о том, что он просто был не готов к рождению ребёнка и поэтому бросил маму. Но раз уж теперь выясняется, что в тот же год у него родилась ещё и дочь… Нет, извините, но не понимаю я. Если он никогда не любил маму, то зачем тогда женился на ней? Зачем тогда было воспроизводить на свет меня?

Заехав в супермаркет, я взял две бутылки виски и пачку сигарет. Да, я, конечно, бросал это дело, но когда меня вгоняли в стрессовую ситуацию, я опять прибегал к курению, даже не задумываясь почему. Мне просто становилось от этого легче.

— Молодой человек, а вам есть 18? — спрашивает кассирша, подняв свои серые глаза на меня. Прямо как у Китнисс, такие же… Нет, не важно. Какие такие глаза? Какая такая Китнисс? О, Боже, мне срочно нужно выпить и забыться, иначе так и до шизофрении недалеко.

— Девушка, сейчас я достану паспорт, вы будете наигранно переводить взгляд с фотографии на меня, попытаетесь найти несоответствие в возрасте, а на вон тех часах будет уже 22:00, вследствие вы мне скажете, что после 10 любая алкогольная продукция не продаётся, — быстро проговариваю, в конце натянуто улыбнувшись. Паспорт я все же достаю, блондинка быстро смотрит на дату рождения и молча пробивает товар. — Души в Вас не чаю, всего хорошего.

Перед тем, как выйти из машины и, наконец, пойти домой, я пытаюсь взять себя в руки, дабы не натворить того, о чем завтра я буду жалеть. Крепко вцепившись в руль, я пытаюсь унять боль, которая всеми усилиями пытается вырваться наружу в качестве моего нервного срыва. Нет, к черту спокойствие. Я не могу быть спокоен в то время, как девушка, которую я так сильно полюбил, оказалась моей сестрой.

Поднявшись в квартиру, я рефлекторно кидаю ключи на тумбу, оставляю бутылки на барной стойке и, развязав галстук, останавливаюсь посреди гостиной, где, черт подери, слишком многое напоминало о ней: ещё пару недель назад мы тихо сидели на этом диване и смотрели какой-то скучный фильм, нудность которого была заменена страстными поцелуями Эвердин; в шкафу-купе мы знатно потрахались на прошлой неделе, а про спальню даже и говорить ничего не надо; на кухне меня всегда по утрам ждал вкусный завтрак, от одного запаха которого уже сносило крышу.

— Прости, мам, — с печалью в голосе произношу я, снимая портрет со стены. — Но папик продолжает портить мне жизнь своей изменой. Мам, я не знаю, что ты в нем нашла. Я не могу тебя осуждать, но неужели ты правда так сильно его любила, что смогла простить? — добавляю я, садясь на диван и, буквально, вжимая рамку себе в грудь. — Свадьба отменяется, — говорю я сквозь зубы, начиная скалиться. — Прости за алкоголь, за сигареты и все, что я здесь могу устроить. Думаю, ты бы не хотела этого видеть, — после я встаю и прячу портрет в коробку с фотоальбомами в кладовке, вновь шепча короткое «прости».

Вернувшись к барной стойке, я откупориваю бутылку и делаю глоток, сморщившись от того, как большое количество жидкости разом жжёт мне слизистую. Сняв рубашку и оставив её вместе с галстуком на столешнице, я вновь отпиваю и ногой швыряю валяющиеся лепестки из стороны в сторону. На журнальном столике все ещё стояли бокалы и свечи. Это могло стать самым лучшим вечером в жизни каждого мужчины, но, видимо, только не у меня.

От одного взгляда на все эти романтичные приготовления мне становится тошно. Со зверским рыком я бросаю один из бокалов в стену, после чего в противоположную сторону летит другой. Я медленно начинаю ненавидеть Эвердин просто за то, что она все это время была моей сводной сестрой.

Телефон начинает вибрировать от пришедшего уведомления. О, вспомни лучик, вот и солнышко. Нет, правда, прямо так она у меня и забита в контактах. «Солнышко».

22:49. И что теперь будет?

22:50. Пиздец теперь будет.

22:51. Очень информативно.

22:53. Чего ты вообще ожидала от бухого брата?

Я вновь вспоминаю то, как открываю дверь и вижу на пороге отца, который оказался не только моим. Телефон отлетает куда-то в сторону спальни. Ненавижу. Как же я вас всех теперь ненавижу. Стоило мне всего лишь один раз полюбить, так вместе со счастьем сразу же пришла боль. Я закрывал глаза, пытаясь убедить самого себя в том, что это сон, но когда я их вновь открывал, Китнисс все ещё оставалась моей сестрой. От всего этого только ещё больше хотелось набухаться и забыться на пару дней, а если можно, то месяцев.

Не выходя на балкон, я втягиваю в себя содержимое сигареты и медленно выдыхаю. В нос сразу же отдает неприятным табачным запахом, но, знаете, меня это ни на секунду не остановило. Зажав сигарету зубами, я выкидываю журнальный столик в прихожую, наслаждаясь звуком битого стекла.

— Не доведёт до добра эта правда, — напеваю я уже в стельку пьяный. Я всегда думал, что алкоголь отключает бушующие чувства, но он лишь ненадолго их заглушал. — Звонить и писать мне не надо, больше с тобою нам не по пути.

23:03. Давай поговорим, пожалуйста.

Я ухмыляюсь, увидев сообщение. Потушив в пепельнице сигарету, я снова беру бутылку и следующим, что отлетает в другой конец комнаты, становится торшер. Скатившись по двери в спальню вниз, я понимаю, что мне дико что-то мешает в кармане брюк. Ах, да, кольцо, как я мог забыть, я же чуть не стал истинным семьянином. Допиваю виски, после чего пустая бутылка звонко бьется о входную дверь.

— Извини, но ты мне больше не понадобишься, — говорю я, и коробочка сразу же оказывается где-то на кухне в лепестках роз и осколках от стекла журнального столика. Хотел жениться, но кому-то сверху показалось, что я стал слишком хорошо жить. Спасибо, так же мне намного лучше, правда?

Зайдя в спальню, я плашмя упал на кровать, после чего достал из пачки ещё одну сигарету. Я смотрел в белый потолок, а в голове уже не было абсолютно ничего. Ничего, о чем бы мне хотелось порассуждать. В душе меня все ещё прожигала обида за то, что все так обернулось. Я возненавидел каждого: и отца за его измену и уход из семьи, и его милую с виду жену, которая на деле оказалась той ещё стервой, сумевшей увести мужа из семьи, и Китнисс за то, что она просто была в моей жизни все это время.

Я с головой оказался в полнейшем бешенстве, которое почему-то все больше начинало мне нравиться.

Спустя минут двадцать я встал для того, чтобы взять вторую бутылку прекрасного алкоголя, но тут же в мое поле зрения попал коллаж наших с Китнисс фотографий. Сняв его со стены, я сел на кровать и стал смотреть на фото так, будто никогда их до этого не видел. Как же сильно я её люблю. Я просто хочу, чтобы все вернулось на свои места, чтобы мы были вместе, как на протяжении этих чертовых 10 месяцев.

Затянувшаяся тишина в квартире резко сменилась звонким ударом, после чего с непривычной лёгкостью на пол я отправил стоявший у стены комод. Со всей злости я бью кулаками по стене. Даже оставленные кровавые отпечатки меня не успокаивают. Даже физическая боль не может в полной мере заглушить то, что является моим раздражителем. Выпуская все, что накипело во мне за этот вечер, наружу, я стал кричать так сильно, как только мог. Мне стало до такой степени обидно за самого себя, что я был готов сорвать себе голосовые связки.

Откупорив новую бутылку, я стоял, держа в окровавленной руке сигарету, посреди изуродованной мной же гостиной, заполненной запахом табачного дыма, лепестками чертовых роз, осколками стекла, сломанной мебелью и воспоминаниями, которые все равно продолжали своё существование.