Артур Уолтермайр - Женщина в черном и другие мистические истории

Но вернемся к м-ру Додсворту, ведь нужно сказать ему несколько слов на прощанье. Мы просим его более не хоронить себя в безвестности; если же он из скромности сторонится общественной жизни, умоляем его свести знакомство с нами лично. Нас тяготит тысяча незаданных вопросов, неразвеянных сомнений, неустановленных фактов. Если он страшится того, что старые привычки и странный внешний вид сделают его смешным для привыкших к с современной изысканности, мы заверяем его, что не станем высмеивать его наружность и что достоинство и душевное совершенство всегда будут вызывать наше уважение.

Мы говорим это на тот случай, если м-р Додсворт жив. Но, возможно, он вновь расстался с жизнью. Возможно, он открыл глаза лишь для того, чтобы закрыть их еще плотнее. Возможно, его древнее тело не сумело приспособиться к пище наших дней. Ему, с содроганием обнаружившему себя в положении живого мертвеца, так и не нашедшему общности между собой и нынешней эпохой, предстояло еще одно последнее прощание с солнцем. Возможно, его спаситель и озадаченные местные жители проводили его в последний путь до могилы, где он смог уснуть истинным смертным сном — в той же долине, в которой уже так долго отдыхал. Д-р Хотэм мог бы установить простенькую табличку над его дважды погребенными останками с надписью:

Памяти Р. Додсворта,

Англичанина.

Родился 1 апреля 1617 года,

скончался 16 июля 1826 года

в возрасте 209 лет.

Если эта надпись сохранится после неких ужасных потрясений, которые заставят мир начать жизнь заново, она может стать основой для множества научных исследований и изобретательных теорий о расе, оставившей подлинные свидетельства о людях, достигших такого немыслимого возраста.

Одним из множества эпизодов войны с индейцами, овеянной теперь романтическим ореолом, была экспедиция, предпринятая в 1725 году для защиты границ и завершившаяся достопамятной «Битвой Лоуэлла». Опустив некоторые обстоятельства, можно увидеть много достойного восхищения в героизме маленького отряда, который дал бой численно вдвое превосходящему противнику в самом сердце вражеского края, и само рыцарство могло, не стыдясь, увековечить их деяния. Сражение, хотя и роковое для его участников, оказалось благоприятным для страны, ибо сломило сопротивление индейцев и привело к миру, державшемуся на протяжении нескольких последующих лет. История и традиция сберегли все в мельчайших подробностях, и командир отряда разведчиков из числа жителей пограничья стяжал не меньшую славу, чем полководец, предводительствующий многотысячной армией. Некоторые из описанных ниже событий, несмотря на замену подлинных имен вымышленными, будут знакомы тем, кто слышал из уст стариков рассказы о судьбе немногих бойцов, уцелевших после «Битвы Лоуэлла».

Лучи раннего солнца весело играли в кронах деревьев, под которыми накануне вечером устроились на ночлег двое ослабевших от ран мужчин. Они растянулись на ложе из сухих дубовых листьев посреди небольшой ровной площадки у подножия скалы — одного из тех природных возвышений, которыми разнообразится здесь лик земли. Гранитная глыба, вздымающая свои гладкие склоны над их головами, походила на огромный надгробный камень, прожилки на котором, казалось, образовывали надпись на давно позабытом языке. В радиусе нескольких акров обычные для этой местности сосны сменили дубы и другие деревья с твердой древесиной, чья молодая, крепкая поросль окружала путников, устроившихся у подножия скалы.

Тяжелые раны старшего из мужчин не давали ему уснуть, и, едва только первый солнечный луч коснулся верхушки самого высокого дерева, он с трудом приподнялся и, выпрямившись, сел. Резкие морщины и пересыпавшая волосы седина свидетельствовали, что он уже миновал средний возраст, но крепко сложенное тело, если бы не рана, способно было еще выдерживать значительные нагрузки. Однако теперь измученное, осунувшееся лицо и потухший, безнадежный взгляд, устремленный в глубь леса, выдавали убежденность в том, что его странствие подошло к концу. Потом он перевел глаза на лежавшего рядом товарища. Юноша, уронив голову на руку, забылся беспокойной дремотой. Его пальцы сжимали мушкет и, судя по дрожи, то и дело искажавшей его черты, его сны были еще полны видений минувшего боя. В какое-то мгновение крик — яростный и громкий в сонной фантазии — сорвался с его губ в виде неразборчивого шепота, и, выхваченный из забытья звуком собственного голоса, юноша внезапно проснулся. Очнувшись, он первым делом с тревогой справился о самочувствии товарища. Тот покачал головой.

— Ройбен, сынок, этой скале, у которой мы сейчас сидим, суждено стать могильным памятником старому охотнику. Перед нами многие и многие мили дикой, безлюдной глуши. Но даже если бы по другую сторону этой возвышенности поднимался дым из трубы моего собственного дома — индейская пуля натворила беды куда больше, чем я думал.

— Вы просто ослабли за те три дня, что мы здесь скитаемся, — возразил юноша. — Но немного более продолжительный отдых вас подкрепит. Посидите тут, пока я поищу в лесу съедобные коренья и ягоды, которые могут поддержать наши силы, а потом обопритесь на меня, и мы снова двинемся в путь. Я не сомневаюсь, что рано или поздно нам удастся добраться до какого-нибудь из пограничных гарнизонов.

— Жизни во мне не хватит даже на пару дней, Ройбен, — спокойно ответил старший из мужчин, — и я не стану обременять тебя моим бесполезным телом, когда ты сам едва держишься на ногах. Раны твои глубоки и силы быстро убывают. Однако, если ты продолжишь дорогу один, у тебя есть еще шансы спастись. А для меня больше нет надежды и я буду дожидаться смерти здесь.

— Если так, я останусь подле вас, — решительно заявил Ройбен.

— Нет, сынок, — возразил его товарищ. — Уважь волю умирающего: пожми мне руку — и в путь. Или ты думаешь, будто мои последние минуты облегчит мысль, что я обрек тебя на бессмысленную гибель? Я всегда любил тебя, как сына, Ройбен, и сейчас располагаю в некотором роде отцовской властью. Прошу тебя: уйди, чтобы я мог умереть с миром.

— Но раз вы были мне отцом, как я позволю вам погибнуть и лежать непогребенным в этой глуши?! — воскликнул юноша. — О нет, если конец ваш и вправду близок, я останусь при вас до последнего вздоха. Здесь, возле утеса, я вырою могилу, в которой, если слабость возьмет надо мной верх, мы будем покоиться вместе, или — если Небо даст мне силы — попытаюсь отыскать дорогу домой.

— Повсюду, где живут люди, — спокойно проговорил мужчина, — они хоронят своих мертвецов в земле, скрывая от взгляда живых. Но здесь, где нога человека не ступит, быть может, еще целую сотню лет, отчего бы мне не покоиться под открытым небом, укрытым только листьями дуба, когда их стряхнут осенние ветры? А вместо надгробия послужит эта серая скала, на которой моя умирающая рука нацарапает имя Роджера Малвина, чтобы случайный путник знал — тут лежит охотник и воин. Так что не мешкай из-за подобной глупости, но поспеши прочь — если не ради себя, то ради той, которая будет безутешна…

Последние слова Малвин произнес запинающимся голосом, тем не менее на его спутника они оказали сильное действие. Они напомнили ему о других обязанностях, более осмысленных, нежели разделить судьбу человека, кому твоя смерть все равно не принесет пользы. Возможно, в сердце Ройбена закралась и некоторая доля эгоистического чувства, однако совесть заставляла его с еще большей горячностью противиться уговорам товарища.

— Как жутко ожидать медленного приближения смерти да еще в полном одиночестве! — воскликнул он. — Конечно, смелый человек не дрогнет в бою, и когда друзья стоят вокруг смертного ложа, даже слабая женщина может побороть страх, но здесь…

— Я не дрогну и здесь, Ройбен Борн, — прервал юношу Малвин. — Как тебе известно, я человек не слабодушный, а это более надежная опора, чем поддержка пусть и самых преданных друзей. Но ты еще очень молод, и жизнь тебе дорога, а, значит, в свои последние минуты будешь нуждаться в помощи и утешении гораздо больше моего; и, может статься, когда опустишь меня в могилу и окажешься среди этой глуши в темноте и одиночестве, ты почувствуешь весь ужас и горечь смерти, от которой сейчас мог бы спастись. Я знаю, что твоя великодушная натура чужда эгоизма, поэтому прошу: оставь меня ради меня самого, чтобы, не тревожась о твоей безопасности, я имел время подвести итог своей жизни, не отвлекаемый мирскими заботами и печалями.

— Но ваша дочь… — пробормотал Ройбен. — Я не осмелюсь посмотреть ей в глаза. Ведь она спросит меня о судьбе отца, чью жизнь я поклялся защищать даже ценой собственной! Как я скажу Доркас, что после боя мы три дня и три ночи брели бок о бок, а потом я оставил вас одного умирать в безлюдной глуши? Уж лучше мне лечь в могилу рядом с вами, чем вернуться к ней и сказать такое!