Цилия Лачева - Виновата любовь

— Куда клали бетон?

— Куда положено — в фундамент литейного цеха. Здание большое, работы много, потому и торопились, бетон ведь как тесто, прозеваешь — негодным станет.

— Ну, дальше.

— А дальше — то же самое. Копаю я и копаю. И вдруг вижу — идет кто-то ко мне, и не просто идет, а почти бежит. Остановилась, гляжу — инженер Христов. Что-то у меня кольнуло под ложечкой, ведь начальник от нечего делать не побежит бегом через все поле. Слезла с машины, а он, разъяренный, открывает передо мной карту стройки. Говорит мне: «Зря здесь копаешься, Цана. Вместо этого давно бы надо было копать у цеха номер два, где фундамент заливают. Беги туда, вот где ты должна быть! — И пальцем тычет в карту, где мое место. — Роешься тут понапрасну, как жук какой-то!..» Ну, я сказала, что бригадир бай Стамен распорядился здесь копать, я ему и подчиняюсь. А он: «Я начальник этого объекта! И ты и он мне подчиняетесь!..» Хотела сказать, что начальники лезут в дела друг друга и путают людей, но смолчала и подогнала экскаватор.

— Видела ты инженера после этого?

— Нет. Евдокима видела. Половину работы сделала, остановила машину, чтобы хоть голос свой услышать. В такие ночи я иногда разговариваю сама с собой… Откуда-то из темноты возник Евдоким, подошел ко мне, говорит: похоже, мол, что ночи конца не будет. Закурил сигарету. Лоб потный, сам весь дрожит. «Не заболел ли ты, Евдоким? — сказала я. — Что-то тебя трясет…» А он ответил, что здоров и вообще не помнит, чтобы когда-нибудь болел. Смотрел на поле, как во сне, и я ему сказала: иди в тепло и согрей немного ракии, помогает в такие пагубные ночи. Он опустил голову, пошел через поле, как конь стреноженный, один раз даже упал на колени, но сразу же вскочил.

— Слышала ты о ссоре между инженером и этим Евдокимом?

— Да о какой ссоре! Инженер заботился о нем, точно курица о цыпленке.

— Может, женщина стояла между ними? — размышлял вслух Климент.

Цанка опустила голову.

— Никакой женщины, — сказала твердо. — У инженера была Мария. Ухаживал, правда, и за Фани — понимаешь, дело мужское…

— А Евдоким?

— А он, бедняга, по уши втрескался в нашу Драгану Митрову. Хорошая женщина, да слух пошел, что выходит она за Димо Радева. Оба они учатся на инженеров, их на стройке первыми людьми считают.

— А Димо что за человек?

— Ничего особенного не могу сказать, крепкий да расторопный парень, только есть у него слабость к этому делу… — Цанка щелкнула себе по горлу. — Но и это прошло, чего с людьми не случается!

Следователь кивнул понимающе и, пожелав Цанке успехов в труде, зашагал к только что начавшемуся строительству второго цеха, который уже возвышался над полем. Кран, медленно поднимая панели, подавал их, точно равные порции бисквита, здоровенным парням в спецовках и огромных рукавицах. Вытащив ключ из кармана, Климент постучал по бетону, плотно уложенному в фундамент. Тонко и живо отозвался ему бетон — это был голос железа, которое будет вековать, намертво вкопанное в землю, как якорь в скалу.

Неужели, думал Климент, дело здесь не в несчастном случае? Неужели это не нелепая случайность, которая может настигнуть тебя на улице, в саду или в собственном доме? Сколько раз в его практике бывало так, что самый, казалось бы, запутанный, таинственный на первый взгляд случай оборачивался обыкновенным происшествием. Скользкая дорога, рассеянность, нервозность, переоценка собственной ловкости и силы — и человек под колесами трамвая, или падает на асфальт с пятого этажа, или тонет в глубоком омуте. Может быть, инженер нечаянно упал в вязкое тесто бетона и тело его, сплющенное, замурованное, сохранится на вечные времена, словно насекомое, угодившее в мертвый капкан янтаря?.. А может быть, самоубийство? Но почему? У него были планы на жизнь — разумные и реальные планы, которым он следовал спокойно и методично… Был весел, любил женщин, обладал хорошим здоровьем и нормальной психикой. Где же тут причина для самоубийства? Но разве на все должна быть видимая причина? Недавно вот произошел случай: здоровый молодой человек, отец двоих детей, проводив гостей после хорошего ужина, возвратился домой и застрелился у себя в комнате. Почему? Может быть, без причин. Бывает, человек в деталях обсуждает с женой какую-либо мелкую покупку и колеблется и сомневается, как перед жизненно важным шагом. И вот этот же человек — или какой-нибудь другой — стреляется или глотает яд, когда все вокруг него так хорошо и весело, по крайней мере на первый взгляд. Непонятна человеческая душа, странны ее лабиринты, которые иногда вслепую выводят к смерти.

Климент ощутил голод и следом — удовольствие, что у него такое сильное тело и такая здоровая, устойчивая нервная система. Он осторожно прошел через котлован, выбрался к лавке, купил два бутерброда и проглотил их стоя, вглядываясь в нежное и влажное небо, усыпанное белыми звездами, точно каплями извести на стекле. Короткий день переливался в ночь, от которой здесь, на большой стройке, веяло чем-то необъяснимым и таинственным. Четыре тысячи незнакомых мужчин и женщин, и рядом — город, откуда каждый может прибежать за полчаса. Любой, кто пожелает, если ему понадобится…

Высокий худой мужчина в полушубке с поднятым воротником подошел, представился:

— Инженер Денев. Я замещаю моего исчезнувшего друга. Надеюсь, это ненадолго?

— Боюсь, что это будет не так быстро, как бы нам хотелось.

И озабоченно замолчал. Вытерев руки бумажкой, следователь бросил взгляд на собеседника. Крепкие скулы и подбородок, волевые губы, но глаза — в тени козырька.

— Вы знали его?

— Давно. Учились вместе в институте, я на три года старше его. Я был учителем, собирал каждый лев на ученье. Иногда он кормил меня, ему посылки присылали. Такой хороший, добрый парень! Как он мог…

— Как он мог погибнуть, хотите сказать?

Тот взволнованно смотрел в глаза Клименту.

— Действительно нет надежды?

— На что? На то, что оживет? Никакой, на мой взгляд. Скорее всего, это убийство.

— Нет, — с болью выкрикнул инженер. — Я убежден, это несчастный случай. Может быть, сердечный приступ? Он страдал сердечной недостаточностью.

— Вы уверены, что никто не посягнул на его жизнь?

— Уверен! Все его любили, он всем был нужен. Он был верным другом.

— И неверным любовником.

— Может быть, — проговорил заместитель. — Он был внимательным к женщинам. Может быть, вы не поверите, но он их даже боялся.

Климент медленно, словно в раздумье, кивнул.

Темная аллея, покрытая щебнем, усаженная молодыми деревцами, вела в город. Ее спроектировали для пешеходов и многочисленных велосипедистов, которые медленно двигались по ней в город и обратно, к стройке. Климент шел, глядя под ноги — везде еще были разбросаны камни, — и вдруг услышал быстрые шаги и приглушенные всхлипывания. Он обернулся.

— Я… я… — тяжело дыша, говорила девушка, — я дочь бригадира Юрукова.

Она схватила Климента за руку, изнемогая от бега, запыхавшаяся и, как ему показалось, даже озлобленная. Оглядываясь назад, в темноту аллеи, девушка сказала:

— Кто-то напал там на меня… Я своего отца искала.

— Кто это был?

— Не знаю. Бормотал что-то неразборчиво, схватил меня сзади, но я вырвалась и убежала.

— Где это произошло?

— Вон там! Около железяк.

Проводив девушку до первого же фонаря, Климент бегом вернулся, сознавая, что напрасно. У кучи старого железа никого не было. Поблизости остановился автобус, поглотил очередную толпу пассажиров. Легкая мгла, призрачно-неподвижная, окутывала холмы, здания, молодые деревья. В наступившей тишине журчала вода, поблизости монотонно начинал постукивать дождь по влажной почве да слышалось вдали рычание экскаватора. Стройка затихла на час-другой, чтобы проснуться и заново впрячься в работу ночной смены.

Однако почему дочка бригадира Юрукова не выглядела испуганной? Почему ее глаза возбужденно и как-то мстительно сияли, будто там, за спиной, кто-то ускользнул от нее вопреки ее желанию?

— А вот и Зефира Стаменова Юрукова! — крикнул бригадир, подавая руку своей дочери.

Девушка принужденно ее взяла, выдержала отцовский поцелуй в лоб и опустилась на диван, бросив свою сумку на пол. Отец, подняв сумку, пристально посмотрел в лицо дочери.

— Что ты такая бледная?

— За мной гнались, — ответила Зефира. — Кто-то хотел свалить меня на землю, я его как толкнула…

Отец, как подкошенный, упал на колени.

— Кто?! — клокотало у него в горле.

Девушка молчала, скривив губы, словно испытывая свою силу над отцом, раздавленным чрезмерной родительской тревогой.

— Кто? — выкрикнул он снова, стискивая ее руку. — Отвечай же!

— Откуда я знаю? Было темно.

— Что ты делала в темноте? Что, черт возьми, ты ищешь на стройке?

— Тебя искала. Хотела напрямик пойти.