Грация Деледда - Мать

Лиловые, покрытые серебристой пыльцой фиговые деревья, груши и гроздья золотого винограда виднелись в сверкающей листве деревьев и виноградных лоз. Зачем же Пауло послал в подарок фрукты человеку, у которого их и так много?

И сейчас еще в неровной полутьме лестницы мать видела насмешливый и мягкий взгляд, который молодая женщина, прощаясь, обратила к ней, вспомнила, как она быстро опустила тяжелые веки, будто не знала другого способа скрыть чувства, которые выдавали глаза.

Этим взглядом и этой своей манерой открыть в порыве искренности душу и тут же скрыть ее она необычайно походила на ее Пауло. Настолько, что потом, когда его поведение еще больше обеспокоило ее и стало пугать, она все равно не могла думать со злобой об этой женщине, вовлекавшей его в грех, а думала о том, как спасти и ее тоже, словно это была ее дочь.

Осень и зима прошли без каких-либо событий, которые подтвердили бы ее подозрение. Но с возвращением весны, когда подули мартовские ветры, дьявол вновь взялся за работу.

Пауло уходил ночью и направлялся в старинный дом.

«Как же мне спасти его?»

Ветер отвечал ей снаружи, как бы насмехаясь над ней, и толкал дверь.

И она вспоминала, что и тогда, когда ехала сюда со своим Пауло, только что положенным в священники, — после того как она двадцать лет была служанкой и отказывала себе во всех радостях жизни, лишая себя любви и хлеба, чтобы только поставить на ноги своего бедного мальчика и подавать ему хороший пример, — неистовый ветер застал их в пути.

Тогда тоже была весна, но всю долину, казалось, внезапно снова охватила зимняя тоска. Все листья скручивались, деревья изгибались и словно озирались по сторонам, напуганные черными и светлыми тучами, которые быстро двигались отовсюду, устремляясь навстречу друг другу, словно сражающиеся армии. Крупные градины сыпались, как пули, пробивая нежные листья.

На повороте дороги, откуда открывается вся долина и начинается спуск к реке, ветер налетел на них с такой силой, что лошади остановились, заржали и от страха навострили уши. Ветер и в самом деле рвал уздечки, подобно бандиту, который хватал их, чтобы напасть на путешественников. Даже Пауло, которого, казалось все это только забавляло, с некоторым суеверием воскликнул:

— Да это же взбесившийся дух прежнего священника, который хочет прогнать нас отсюда!

Ветер рвал его слова и относил далеко в сторону. И он попытался насмешливо улыбнуться. В этой полуулыбке лишь приоткрылись зубы, но взгляд его был печален, когда он смотрел на маленькое село, явившееся перед ним, словно на картине, приставленной к зеленому склону горы, над беспокойной лентой реки, в тени окутанной облаками скалы.

Когда перебрались через реку, ветер немного успокоился. Все жители маленького села, ждавшие нового священника, как мессию, собрались на площади у церкви.

И вдруг самые молодые решили спуститься навстречу путешественникам к самому берегу.

Они слетели с горы, словно стая орлят, — воздух оглашали их крики.

Встретив священника, они окружили его и с ликованием повели дальше, радостно паля время от времени из своих ружей. Вся долина эхом откликалась на их крики и выстрелы. Даже ветер успокоился и небо прояснилось.

И сейчас, в этот тревожный час, мать снова испытала гордость, заново переживая тот, другой час триумфа. Ей казалось, будто она опять движется как во сне и шумная молодежь влечет ее с собой, словно какое-то пылающее облако, и рядом с нею ее Пауло, и все эти сильные люди вокруг кланяются ему, и он, еще такой юный, обретает почти божественный облик.

Вот они поднимаются все выше, выше. В самых высоких и пустынных местах гор сверкают приветственные выстрелы, и костры, полыхающие на фоне черных туч подобно красным знаменам, освещают серое маленькое село, поросшие травой склоны гор, тамариск и ольхи, растущие вдоль тропинки.

Вот они поднимаются выше, еще выше. Над невысокой каменной оградой у площади встает другая стена. Это теснятся люди, на лицах которых написано нетерпеливое ожидание. Издали видны островерхие мужские шапки, отороченные волнистой бахромой женских платков. Блестят глаза у девочек, счастливых этим зрелищем. И на фоне скалы худенькие черные силуэты мальчишек, зажигающих костры, кажутся фигурками чертенят.

В распахнутой двери церкви видны дрожащие, словно нарциссы на ветру, огоньки свечей. Протяжно звонят колокола. И сами облака на бледном серебристом небе сгрудились вокруг колокольни, будто остановились специально, чтобы посмотреть и подождать.

В редкой толпе раздается крик:

— Вот он! Вот он! Он похож на святого!

Однако от святого у него было только внешнее спокойствие: он ничего не говорил, не отвечал на приветствия, даже не казался взволнованным этим проявлением общего почитания. Он только сжимал губы и опускал глаза, сдвигая брови, как будто лоб давил на них. Вдруг, когда они оказались среди толпы, мать увидела, что он клонится набок и вот-вот упадет. Кто-то поддержал его. Он сразу же выпрямился, быстро прошел в церковь, опустился на колени перед алтарем и принялся читать молитву.

Женщины вторили ему со слезами.

И мать почувствовала, что и теперь, в этот тоскливый час, в ней вновь поднимается откуда-то из самой глубины души этот плач несчастных женщин, выражавший любовь, надежду и желание неземного блага. Ее Пауло! Ее Пауло! Ее любовь, надежду, желание неземного блага — вот что отнимал у нее злой дух. А она сидела тут недвижно на лестнице, словно в глубоком колодце, и даже не пыталась спасти его.

Ей показалось, что она задыхается. Твердое как камень сердце защемило, заныло. Она встала, чтобы сделать глубокий вздох, поднялась наверх и взяла лампу. Высоко держа ее, осмотрела свою голую комнатку, где только деревянная кровать да источенный жуком шкаф и составляли друг другу компанию, как старые друзья.

Это была комната служанки — она никогда не пыталась изменить свою судьбу, довольствуясь только одним богатством, которое состояло в том, что она была матерью своего Пауло.

Она прошла в его комнату. Беленная известью, с небольшой узкой кроватью, прежде эта комнатка была прибранной и скромной, словно девичья. Он любил покой, тишину, порядок и всегда держал цветы на небольшом письменном столе у окна. С некоторых пор, однако, он ни о чем больше не заботился, оставлял ящики открытыми, книги на стульях и даже на полу.

Вода, которой он умывался перед уходом, сильно пахла розами. Какая-то его одежда лежала на полу, словно тень — тень упавшего сына.

Этот запах и эта тень снова побудили мать к действию. Она сердито подняла брошенную одежду и ощутила в себе столько силы, что могла бы точно так же поднять и его самого. Потом навела в комнате порядок, шумно двигаясь и не заботясь больше о том, чтобы не стучать своими деревенскими башмаками. Пододвинула к столу кожаный стул, на котором он сидел, когда занимался, и стукнула его ножками об пол, как бы приказывая стоять на своем месте и обещать ей, что сын скоро вернется домой. Потом посмотрела на маленькое зеркало, висящее у окна…

В доме священника не дозволяется держать зеркала. Он должен жить, не вспоминая о том, что у него есть тело. В этом отношении, по крайней мере, прежний священник соблюдал порядок. С улицы было видно, как он брился, глядясь в стекло открытого окна, за которым вешал какую-нибудь черную одежду! Пауло, напротив, зеркало привлекало, словно вода в фонтане, где виднеется улыбающееся, манящее и заставляющее упасть в него лицо.

И она сорвала с гвоздя маленькое зеркало, которое отражало ее темное и сердитое лицо и грозные глаза, — гнев постепенно брал верх. Она распахнула окно, впустив воздух, чтобы проветрить комнату. Книги и бумаги на столе, казалось, ожили, и листы разлетелись во все стороны, даже в самые дальние уголки комнаты. Бахрома покрывала на кровати затрепетала, огонек лампы в испуге наклонился.

Она собрала бумаги и положила их на столик. И тут увидела открытую Библию с цветной картинкой, которая ей так нравилась, и, она наклонилась, чтобы получше рассмотреть ее. Вот это Иисус — пастырь с овцами, утоляющими жажду в лесном источнике. Среди стволов деревьев у голубого горизонта виднеется красный город, освещенный закатом, — святой город, город спасения.

Да, в прежние времена он занимался ночи напролет. Окно его выходило на скалу и на усыпанное звездами небо над ней. Соловей пел для него.

В первый год жизни в селе он говорил, что надо уехать отсюда, вернуться в мир. Потом словно бы уснул в тени скалы под шелест деревьев. Так и прошло семь лет, и мать не напоминала ему о его желании уехать, потому что они были так счастливы здесь, в этом маленьком селе, которое казалось ей самым прекрасным местом на земле, потому что ее Пауло был тут царь и бог.

Она закрыла окно и повесила на место зеркало, которое отражало ее побледневшее лицо с затуманенными от слез глазами.