Борис Тумасов - На рубежах южных

Митрий шагнул к нему.

— Бери меня!

— И я с вами! — раздался голос откуда‑то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.

«Значит, не один! Нашлись друзья». И теперь уже спокойнее, но с болью проговорил:

— Прощевай, Федор, и вы, други! Не гадал, что так случится.

Малов прошёл меж расступившихся казаков. И никто не пытался остановить его.

Вот Леонтий ухватил коня за повод, вот легко перекинул сильное тело через луку седла и, уже трогая коня, крикнул:

— Эх вы, дети малые! Не сносить вам голов!

И потянулись вслед за Маловым сначала те, кто пришёл с ним на Кубань из Закавказья, а потом черноморцы. Сотни три увёл он с собой.

И долго ещё видели, как на запад, к низовьям Кубань–реки, удалялись те, кто не поверил словам полковника Пузыревского.

В большой бревенчатой избе, за сосновым столом чинно уселись черноморцы.

Молодая крестьянка ухватом вытащила из печи чугун со щами, поставила на стол. У печки под потолком в деревянной зыбке лежало дитя.

Достав деревянные ложки, казаки не торопясь, соблюдая очередь, принялись за долгожданный ужин.

— А где ж хозяин твой? — прожёвывая, спросил Ефим.

Скрестив красные, грубые руки, крестьянка ответила:

— Оброк барину повёз, третью неделю… Все ждем… Мы, чай, крепостные…

Поев, казаки вышли из‑за стола и, перекрестившись на иконы, тут же, на полу, улеглись спать. Вскоре раздался храп. Только Федору не спалось. Он ворочался с боку на бок и наконец, не выдержав, встал, сел к столу. Луна тускло освещала прокопчённые стены избы. Блики её купались в жбане с водой. По стене спустился таракан, деловито пробежал по столу, остановился и, поводив усами, направился к подоконнику. Заплакал ребёнок, хозяйка слезла с печи, нагнулась над зыбкой.

Федор смотрел на женщину потеплевшими глазами и вспомнил Анну. Коротки кубанские летние ночи, а сколько счастья они могут дать! Столько, что на всю жизнь хватит…

Хозяйка, шлёпая босыми ногами, подошла к столу, присела на лавку.

— Не спишь?

Думка одолела…

— А далеко ли бредёте?

— К царю с жалобой.

— К ца–рю?! — женщина удивлённо и недоверчиво всматривалась в лицо Дикуна.

Кто‑то осторожно поскрёбся в затянутое пузырём окно. Приглушенный голос позвал со двора:

— Настасья! А Настасья!

Засуетившись, хозяйка вышла. В окно Федор увидел, как к ней шагнул кто‑то большой. Спросил:

— Выведала?

— В Петербурх, сказывают, едут. К царю, жалобщики от черноморских казаков. На жизнь, сказывают, жалуются.

Мужчина глухо и коротко рассмеялся.

— А я думал, уж не нас ли ловить прибыли? А ахвицер ихний штой‑то быстро ускакал. Хотели мы его перехватить, да вырвался, ушел… Касьяну руку рассек… — И немного погодя спросил: — Твой‑то ещё не приехал?

— Нет!

— Приедет, передай, что я был… Завтра уходим…

— Почто же?

— Дальше уйдём. А то, глядишь, на солдат наскочим. Дорога‑то проезжая… Так ты скажи своему, воротимся мы к зиме. — Мужчина помолчал. — Пропадут твои ночлежники!

— Как пропадут? — испугалась женщина.

— Так… Не будет толку с их жалоб. На кого они жалиться идут — на господ?

— Должно, так.

— То‑то!

— Значит, надо упредить их, пускай не идут дале…

— Не лезь не в своё дело! Молчи да дышь, будет барыш…

Мужчина ушёл, скрылся в темноте. Хозяйка вошла в хату и молча залезла на печь.

Федор тоже прилёг на своё место, рядом с товарищами. На сердце было тревожно.

«А что, коли назад повернуть? — подумал он. — Тутошние люди к Петербургу ближе, лучше и царя знают, — размышлял Федор. — Может, правда всех нас в кайданы закуют? Но и вертаться нельзя, черноморцы на нас надежду имеют…»

Погожим сентябрьским утром к Екатеринодару подходили войска. Наказной атаман вёл на подавление мятежа Вятский и Суздальский полки да конных донцов.

В коляске с Котляревским ехал полковник Михайлов. Тучный, затянутый в мундир, полковник, оттопырив губу, брюзжал:

— Это ваша вина, генерал, что у вас нет порядка. Дождались, что четыре полка с артиллерией против бунтовщиков двинуть пришлось.

— А вы б на моём месте что предприняли, полковник? — раздражённо возразил Котляревский. Он с ненавистью смотрел на тучного полковника и думал: «Москаль проклятый, поучать берётся! Взять бы и вышвырнуть из коляски».

Жаль, сделать этого нельзя…

Михайлов снял с мундира налетевшую серебристую паутинку.

— Нет порядка в войске вашем, генерал. Вот отсюда и все. Жестче надо, генерал, жёстче.

Котляревский промолчал. Он понимал всю тяжесть своего положения. От этого полковника сейчас зависела его судьба. Нажалуйся он в Петербург, и тогда быть грозе…

Наказной атаман оглянулся. Длинной лентой растянулись по степи полки. Поблескивая штыками, по четыре в ряд, шли солдаты. За ними ехали чубатые донцы. Покачивался лес пик. Стороной двигались батареи. Сильные лошади тащили пушки, зарядные ящики.

Полковник не успокаивался:

— Ишь, мыслимо ли, какую силу‑то и против кого? Против скопища бунтовщиков!

«Жирная свинья, — думал Котляревский, — тебе ли не знать, что от этого скопища бежали вятцы, а каких‑то три десятка дней тому назад только малая часть этого скопища трепала твоих суздальцев!»

— Виделись ли вы, генерал, с полковником Пузыревским?

— Да! Он заезжал ко мне… Ему удалось войти в доверие к бунтовщикам и услать в Петербург всех вожаков. Только один ушёл. Тот, который осмелился напасть на суздальцев, — незаметно кольнул Михайлова Котляревский.

Делая вид, что не понял намёка, Михайлов спросил:

— А многих он увёл с собой?

— Да сотни три, говорят.

— Гм! Это хуже. Куда ж ушли бунтовщики?

— Говорят, в низовья… В плавни.

Вдали все яснее обрисовывался вал Екатеринодарской крепости, дубовые леса над Карасуном.

— Послушайте, полковник! Только действуйте быстро, без жалости. Не дайте им уйти в крепость. А укроются в крепости, выбить их оттуда будет трудно.

— Послушай, голубчик, — полковник тронул казака–ездового за плечо, — сверни‑ка в сторону.

Коляска, съехав с дороги, остановилась, пропуская полки.

— Так вы, генерал, говорите, что бунтовщики остались без вожаков?

— Да!

— Хорошо… Поручик! — крикнул полковник.

К коляске подскакал молодой поручик, лихо осадил танцующего жеребца.

— Передайте мой приказ: пехоте развернуться и оцепить лагерь бунтовщиков. Донцам рысью выйти вон туда, чтоб отрезать дорогу в крепость. — Михайлов указал на опушку дубового леса. — Пушки направить на бунтовщиков!

Отдав приказ, полковник откинулся на подушки.

Запели трубы. По колонне передавали команду. Полки перестраивались, занимая исходные позиции. Видно стало, как в лагере повстанцев забегали, засуетились. Часть казаков устремилась в крепость, но дорогу им уже преградили донцы.

Загрохотали пушки, засвистела картечь. Казаки заметались по лагерю.

— Так, так, — потирая руки шептал Котляревский.

— Поручик! — снова позвал полковник. — Поезжайте и прикажите бунтовщикам сложить оружие!

Манерно подскакивая в седле, поручик поскакал к лагерю. Вскоре он вернулся:

— Оружие сложить отказались, ваше превосходительство!

— Пушки! — рявкнул Михайлов.

Обстрел убил в казаках страх и пробудил ожесточение.

Пушки умолкли минут через десять.

— Донцов в атаку! — приказал Михайлов.

Пригнувшись к косматым гривам, донцы развернулись лавой и, выставив пики, помчались на казацкий стан.

Земля дрожала от конского топота. Но вдруг из‑за возов раздался дружный казачий залп, вырвавший из сёдел многих всадников. Залп повторился. Донцы смешались, поворотили коней, поскакали назад.

— Позор! — Михайлов покраснел от гнева. Выскочил из экипажа, затопал, ногами. — Пушки! Пушки!..

Котляревский со злорадством смотрел на бесновавшегося полковника.

«Что, выкусил! — думал он, испытывая сейчас странное благоволение к бунтовщикам. — Это тебе не безоружные мужики! Это — казаки–черноморцы».

Вновь загрохотала артиллерия. Ядра падали в казачьем лагере, визжала картечь.

Наконец полковник махнул рукой.

— Прекратить!

И к повстанцам опять поскакал поручик. В ожидании его возвращения Михайлов нетерпеливо выстукивал ножнами шашки по коляске. Поручик скоро вернулся с ответом.

— Просят дать подумать!

— Обождем! Как вы, не против? — повернул полковник к Котляревскому.

Тот пожал плечами.

Заложив руки за спину, Михайлов несколько раз прошёлся около коляски, нетерпеливо поглядывая на казачий лагерь. Наконец из лагеря вышло два казака с пикой, на конце которой болталась белая тряпка.