Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

А в небесах такое спокойствие, такое веселье! Смотрите, как ясен облик благословенных, как соединены руки, сердца, души тех, что жили не только себе и для себя, что не боялись ума, работы и страдания.

В сердце Отца отбивается каждая их мысль, а жизнью Его живут духи, под одеждами Предвечного отдыхающие. Все есть одним, каждый чувствует себя в целом, целое – в себе. И нет там таин, потому что мысль родится тут заметно, ощутимо, взлетает над сияющей головой, обегает все сферы и нет там изменения, потому что нет ничего другого и борьбы; любовь скрепляет золотой цепью каждое звено бессмертного целого.

Почему же взгляд ангелов из края спокойствия обращается так часто на чёрные земли и останавливается на мелких, населяющих её, существах? Потому что там внизу они видят попытки жизни, которые окончились победой, а сердце их скорбит, жалеет и в помощь братьям летит сердечной молитвой.

Один из безупречных духов смотрел на маленький мирок и смотрел на него долго, долго, пока не нахмурилось его чело, пока не затуманились глаза, пока слеза милосердия и вместе возмущения не упала с сапфирового глаза на облачение, белое, как снег. Та слеза выпустила из себя крылья и взлетела в высшие круги, падая у Божьего порога. Все духи заплакали той слезой возмущения и сожаления и, как собственного ребёнка, привели её.

А Отец пожал плечами, движущими миры, и отозвался голосом, что слился с гармонией миров:

– Слеза ужаса и возмущения, откуда же ты прилетела ко мне?

– Я родилась ниже, Отец, святое чувство – моя мать, а ангел – родитель мой.

Затем обратились лица и глаза духов к Отцу и сказали:

– Тяжкая есть жизнь на земле, тяжкие испытания тела, всё-таки Ты дал им силы, а не борются, дал им крылья, а не взлетают. И вот один снова упал навеки!

А Отец ответил:

– Не осуждайте, не возмущайтесь, потому что и это дети мои, даже в грехопадении.

– Ты дал им силы, дал им мощь, а не используют их, поэтому мы плачем и удивляемся! Может ли человек, чувстую щий себя бессмертным, продать себя за минуту, может ли считать за жизнь, что есть только ступенью, к ней ведущей? Мы заплакали, потому что видели падение, а понять его нам трудно!

– Не порицайте и не судите, потому что все одинаково являются моими детьми! Не осуждайте! – сказал голос сверху. – Тот, что упал, разве не может подняться? Или один из вас не упал бы также на месте человека?

– Нет! Нет! – пели духи. – Так как земная жизнь есть моментом и проходящим сном только.

Они замолчали, а тот, который первый заплакал, покраснел престыженный, поглядывая на Отца.

– Дитя, – сказал Бог, – осуждаешь, потому что не понимаешь падения, потому что не боролся никогда. Душа моя засияла в вас и вы не были в теле и на земле, только чувством, состраданием и взглядом. Не возмущайся, ибо грех стирает покаяние и за ним идёт отпущение греха.

– Нет! Нет! Отец, – сказал дух взглядом.

Наступило молчание, а слеза, лежащая у трона Бога, шелестела серебряными крыльями у подножья.

– Поэтому спустись, пытайся и живи! – сказал великий голос. – Дабы понял испытания жизни.

Едва слово это было брошено, круги расступились, и ангел начал скользить к земле. А за ним неотступным товарищем сбегал другой, посланный Божьим кивком, чтобы сопровождал его в паломничестве, чтобы присматривал за ним.

И снова небо спокойно засияло, а глаза всех духов опустились следить за изгнанным на время братом.

Златовласое дитя играло на зелёном газоне и, глубоко задумавшись, положило головку на руки матери.

– Ангелочек мой, что с тобой? – спросила женщина.

– Мамочка, – зазвучал милый голосок, – не знаю, что со мной, но беспокойство меня охватило, я хотел бы заснуть. Во сне вижу другую, лучшую жизнь и более светлый мир, к которому тянется моё сердце. Тут холодно, тут темно, тут пусто.

– При мне? – спросила мать.

– А даже при тебе.

– Дитя моё, дорогой ангелочек, это не мир снов и грёз, но мир жизни тебе улыбается, хочешь отлететь от меня и не вернуться больше?

– О нет! О нет, мамочка. Боюсь отдалиться от тебя и ничего не желаю, только мечтать и спать моими снами.

– Бедное дитя, – и мать заплакала, но не над ним – над собой.

Златовласый сынок закрыл веки, уснул и оказался в родном небе.

– Как тебе на земле? – спросили его духи, прижимая головки к нему.

– Грустно и тяжко, братья, потому что ещё молодая душа всё время к вам срывается. Такие там долгие минуты, когда наша вечность так коротка и быстра!

– И уже, уже твои крылья испачканы! – воскликнули испуганные братья.

– Так они у меня отяжелели! – вздохнул посланец. – Едва на них к вам долетел. Обогрейте меня, прошу, обогрейте.

Обняли его, овеяли тёплым дыханием небес ангелы, пока сон не прервался и снова на землю должен был вернуться. Проснулся, чтобы увидеть текущие ещё слёзы матери. Сердце тянулось его к ней, а тело отрывалось к бьющей молодыми обещаниями удовольствия природе. От слёз матери побежало дитя к благоухающим цветам, к играм, к подруге их черноокой.

И развлекались дети, а мать плакала.

И развлекались они очень долго, долго, пока, развлекаясь, не подросли и забава их не переменилась в жизнь.

Тогда стали друг против друга, взаимно притягиваемые непонятной силой, и говорили в восхищении: «Мы одно в двух».

В земной любви ангел почувствовал как бы отзвук и воспоминание небесной и своего первородного бытия, а слёзы матери по-прежнему текли, текли, пока широкой, как море, рекой не разделили двух влюблённых, руки которых напрасно вытягивались ещё друг к другу.

Посмотрел ангел на реку слёз и бросился в неё, проплыл её, страстный!

А когда уснул и проснулся в небе, духи его спросили, поглядывая на почерневшие от слёз крылья:

– Что случилось?

Он молчал, а голос сверху произнёс:

– Он первый раз упал в грехе, не осуждайте его, однако, не возмущайтесь, милости, сожаления для него!

Дух-изгнанник очутился снова на земле. Высохла широкая река слёз и зазеленела могила: матери не было в живых. Их двое осталось с рукой в руке, сами с собой, как хотели. Почему же им так себя мало, так много ещё не хватает? Почему почувствовал ангел, что ему не доставало полного счастья, о котором мечтал, на которое рассчитывал? Упал, и упал напрасно. Взгляд его подруги бегал по земле, когда его зрачки шли к небесам. Они не понимали друг друга и не были одним, как хотели. Два сердца бились в двух грудях, не одно. Он поднимал двойную тяжесть: своего запятнанного тела и своей подруги, которую только жалел.

Но жалость не спасает.

– Расстанемся!

Расстались, посмотрели, заплакали, ушли.

Ангел посмотрел на широкий мир, на людей и на их спутниц, его сердце начинало биться не раз, но глаза уже лучше видели будущее, не мечтал о любви и единении для счастья, потому что ни во что на земле не верил.

– Тут нет двух сердец, как одно! – воскликнул он с болью. – Соединимся не с одним ограниченным существом, но с душой святой.

И ладонью, обогретой ещё рукой женщины, взял в руки книгу.

Книги не научили его ничему, кроме того, что предчувствовал, и убили в нём врождённые знания и веру. Разум поднимал его к божеству, но вместе делал более заблуждающимся, чем животные. И засомневался, забывая своё прошлое, говоря в себе: «Я существо, посланец небес? Я дух? Не тело ли это думает и живёт во мне только одно? Не умру ли я с телом?»

Чем дальше он шёл в науке, тем ему становилось темней и непроходимей. Мгновениями, как огромной молнией, прояснялся мир, что угасал снова в сумерках.

Когда во сне залетел на небо, не узнал себя в нём, сомневался, было ли прошлое настоящим прошлым, не обманчивым сном только, не грезил ли, что был ангелом!

А братья духи спрашивали его напрасно, потому что им отвечал только стоном либо болезненным смехом сомнения и отчаяния.

Великим и безбрежным есть море науки и проплыть его безопасно только тот может, кто пустится в него со светом, что принёс с неба; те, что в себе его погасили, плывут, борясь с волнами, и никогда не увидят берега, пожалуй, их ветры на него выбросят. На сухом, каменистом песке долго лежал он, потерпевший кораблекрушение, прежде чем пришёл в себя и открыл глаза. Зелёные воды, бездонный океан обмывали ему ещё стопы: он бросил на них тоскливый взор и встал, ослабевший.

А в небесах голос изрёк:

– Упал в грехе второй раз! Не осуждайте падения.

Почему же сердце ангелов и сердце людское так всегда, так постоянно желает любви и слияния? Потому что это чувство говорит ему о небесной родине, оно выражает бессмертие, единение всего, слияние в целое. Она есть божественной в нас искоркой, по образу Отца созданной. Бой происходит из тела, любовь – из духа.

Раненый и разбитый ангел положил руку на сердце, поднял глаза в небо и спросил себя:

– Куда вернусь? Куда пойду?

Страж с неба, ему данный, вытянул пальцы и указал на толпу людей, к ним его возвращая.

– Да, пойду к ним, – воскликнул ангел, – и объединюсь с ними, полюблю их всех сердцем, страдающим прибавлю отваги, в слабых волью силу, упавших возьму на крылья и унесу наверх.