Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Мистер Майверс приехал. Шестнадцать лет, протекшие с тех пор, как он впервые был представлен читателю, мало изменили его наружность. Он любил говорить, что в молодости светский человек должен казаться старше своих лет, а в среднем возрасте и до самой смерти – моложе. И сам открывал секрет, как этого достигнуть: «Надевайте пораньше парик, и вы никогда не будете седым».

Не в пример большинству философов, Майверс применял свои теории на практике. В расцвете юности он стал носить парик такого фасона, которому не страшно было время, то есть не кудрявый и щегольской, а с прямыми волосами и без всяких претензий, С того дня, как он надел этот парик – ему тогда было двадцать пять лет, – он стал казаться тридцатипятилетним. Таким он казался и теперь, когда ему уже стукнуло пятьдесят.

– Я намерен, – говорил он, – оставаться тридцатипятилетним всю жизнь. Прекрасный возраст! Пусть говорят, что мне больше, но я не стану в этом признаваться. Никто не обязан сам себя обличать.

У мистера Майверса были еще другие афоризмы на эту серьезную тему. Один из них гласил: «Никогда не соглашайтесь быть больным. Никогда не признавайтесь ни себе, ни другим, что вы больны, и никогда не признавайтесь в этом самому себе. Болезнь – такая вещь, которой человек обязан противиться с самого начала. Не давайте ей пробраться в ваше тело. Но сообразуйтесь со своим здоровьем и, выяснив, какой именно образ жизни для вас полезнее, соблюдайте его в точности». Майверс ни за что не пропустил бы своей обычной пешей прогулки в парке перед завтраком, хотя, поехав в Сент-Джайлс в экипаже, он мог спасти бы этим Лондон от гибели.

Другой афоризм Майверса таков: «Если вы хотите всегда быть молодым, живите в столице и никогда не оставайтесь в провинции больше чем на несколько недель. Возьмите для сравнения двух человек одинакового сложения и возраста, скажем, лет двадцати пяти. Пусть один живет в Лондоне и ведет регулярный образ жизни английского клубмена, другой же проводит все время в какой-нибудь сельской местности, какую обычно нелепо называют здоровой. Взгляните на обоих, когда они достигнут сорокапятилетнего возраста. Лондонец сохранил фигуру – у сельского жителя образовалось брюшко. У лондонца прекрасный, ровный цвет лица – кожа на лице сельского жителя обветренная, а может быть, и дряблая».

Третья аксиома Майверса была такого рода: «Никогда не обзаводитесь семьей – ничто так не старит, как семейные радости и родительские узы. Не множьте своих забот и замкните жизнь самым тесным кругом. Зачем прибавлять к чемодану ваших неприятностей еще шляпные картонки леди и целый фургон для детской? Не будьте честолюбивы – это приводит к подагре. Честолюбие требует от человека больших лишений и ничего не дает ему взамен до той поры, когда он уже перестает чему-либо радоваться».

Интересно еще такое его изречение: «Свежий ум способствует физической свежести. Впитывайте в себя лишь сегодняшние идеи, вчерашние отбрасывайте. А что касается завтрашних, то будет достаточно времени обдумать их, прежде чем завтра превратится в сегодня».

Сохранив здоровье и молодость соблюдением всех этих правил, Майверс появился в Эксмондеме lotus, teres[26], но не rotundus[27]. Это был человек среднего роста, стройный, прямой, с правильными четкими, хотя и мелкими чертами лица, тонкими губами и превосходными зубами, ровными и белыми, чему был обязан отнюдь не зубному врачу. Ради зубов он избегал кислых вин, особенно рейнвейна, сладких блюд и горячих напитков. Он даже чай пил холодным. «Есть две вещи в жизни, говорил Майверс, – которые мудрец должен сохранять ценой всевозможных жертв: здоровый желудок и эмаль зубов. Для многих бедствий есть утешение, но при несварении желудка и зубной боли вас не утешит уже ничто».

Литератор, он в то же время оставался человеком светским и в той и другой деятельности достиг таких результатов, что его боялись как литератора и любили как светского человека. Как литератор он презирал свет, как светский человек – литературу. Но себя уважал как представителя того и другого.

Вечером третьего дня после приезда Майверса он сам, пастор и сэр Питер сидели в гостиной. Пастор расположился в кресле у огня и покуривал коротенькую пенковую трубку. Майверс растянулся на кушетке, с наслаждением вдыхая аромат одной из своих отборных «трабукос». Сэр же Питер не курил никогда.

Пастор славился искусством приготовлять пунш. Поэтому была заранее приготовлена горячая вода. На столе стояли спиртные напитки, лежали лимоны. Бремя от времени пастор прихлебывал из стакана, сэр Питер делал то же, но несколько реже. Само собой разумеется, Майверс пунша не пил: возле него на стул поставили стакан и большой: графин с ледяной водой.

Сэр Питер. Кузен Майверс, у вас было достаточно времени, чтобы присмотреться к Кенелму и составить себе мнение, соответствует ли его характер описанию директора.

Майверс (вяло). Да-а…

Сэр Питер. Я обращаюсь к вам как к светскому человеку: что, по вашему мнению, надо делать с мальчиком? Послать его к такому наставнику, какого предлагает директор? Кузен Джон не согласен с директором, он полагает, что странности Кенелма по-своему совсем неплохи и что их вовсе не следует преждевременно подавлять соприкосновением со светскими наставниками и лондонскими мостовыми.

– Да, – еще более вялым тоном повторил Майверс. После некоторого молчания он добавил: – Давайте послушаем пастора Джона.

Пастор отложил трубку, осушил четвертый стакан пунша и, откинув назад голову, принял задумчивый вид – как великий Колридж, когда произносил монолог. Потом он начал, немного гнусавя:

– На заре жизни…

Тут Майверс пожал плечами, заворочался на кушетке и закрыл глаза со вздохом человека, готового покорно выслушать скучную проповедь.

– На заре жизни, когда роса…

– Я так и знал, что выпадет роса, – не выдержал Майверс. – Дорогой, осушите ее, пожалуйста, скорей – ничего не может быть вреднее росы. Мы понимаем, что вы хотите сказать, а именно: «Мальчик в шестнадцать лет юн и свеж». Ну, он действительно юн и свеж; продолжайте, что дальше?

– Если вы намерены перебивать меня своими обычными циничными замечаниями, – сказал пастор, – зачем тогда вы просили меня говорить?

– Это была ошибка, прошу прощения. Но кто мог знать, что вы станете говорить так пышно и цветисто? «Заря жизни». Что за вздор на самом деле!

– Кузен Майверс, – вмешался сэр Питер, – вы сейчас не критикуете слог Джона в своем «Лондонце». Прошу вас помнить, что заря жизни сына – пора, серьезная для отца, и нельзя губить дело в зародыше. Продолжайте, Джон!

Пастор добродушно продолжал:

– Я постараюсь приспособить свой слог к вкусу моего критика. Когда мальчику шестнадцать и жизнь его только началась, встает вопрос, должен ли он так рано менять взгляды, присущие юности, на взгляды людей зрелых? Следует ли ему уже приобретать знание света, обычное в людях зрелого возраста? Я этого не думаю. По-моему, гораздо лучше оставить его подольше в обществе поэтов. Пусть он наслаждается великолепными надеждами и чудесными грезами, мечтает о героях, которых будет ставить себе в образец, когда придет его пора вступить в свет взрослым мужчиной. Есть две великие школы для воспитания характера: реалистическая и идеалистическая. Я сторонник второй. Она делает человека смелее, свободнее, выше, когда он займет место в обыденной жизни, которую называют реальной. Поэтому я не советовал бы отдавать потомка сэра Кенелма Дигби до поступления в колледж светскому человеку, весьма вероятно – какому-нибудь цинику вроде кузена Майверса, живущему в лабиринте каменных лондонских улиц.

Мистер Майерс (понемногу разгорячаясь). Прежде чем погрузиться в трясину споров о преимуществах реалистического и идеалистического воспитания, мне кажется, надо решить, кого вы хотите сделать из Кенелма. Когда мне приходится заказывать обувь, я заранее решаю, будут ли это лакированные туфли для придворного бала или прочные башмаки для прогулки, и я не прошу сапожника прочесть мне вводную лекцию о различных видах передвижения, для которых может быть использована кожа. Если вы желаете, сэр Питер, чтобы Кенелм сочинял чувствительные стишки, – послушайтесь пастора Джона, если вы желаете набить ему голову всяким пастушеским вздором о невинной любви, что может кончиться его женитьбой на дочери мельника, послушайтесь пастора Джона, если вы желаете, чтоб он вступил в жизнь слабоумным простофилей, который будет подписывать векселя, когда какой-нибудь молодой бездельник попросит поручиться за него, – послушайтесь пастора Джона. Словом, если вы желаете, чтобы способный малый вырос невинной горлинкой, легковерным простаком или сентиментальной бабой, – можете вполне довериться советам пастора Джона.