Грант Матевосян - Буйволица

— Да ведь тебя на мясопродукты сдали, откуда ж ты снова тут взялась?

Буйволица взревела, сорвалась и пошла по свежей борозде.

— Нет, — сказал пахарь, — это не тебя мы на мясопродукты сдали. Ты буйвола, я вижу, ищешь.

Бедная скотина, — пожалел её пахарь, — как раз буйвола-то и погнали на мясопродукты.

Когда одноглазый выбрался из лужи — он учуял запах своего племени и сразу же вслед за этим услышал грустный зов этого племени. Его товарища по ярму угнали на бойню, а его самого впрягли с самым озверелым из волов — цепь на них двоих надевали с таким расчётом, чтобы буйвол не мог дотянуться до этого несносного вола, чтобы, наоборот, вол слегка тормошил это сильное, ленивое, требующее ухода создание. Сильно выгнув шею, буйвол наконец увидел свой род, и в нём всколыхнулась тоска по этому роду — он замычал и шагнул навстречу буйволице. Они приблизились, подошли совсем близко, и он понял, что это не товарищ для ярма. Положив голову ей на спину, он захотел было пожаловаться богу и попросить воскресить ему его прежнего напарника по ярму, но клич его застрял где-то на половине, потому что в эту минуту в нём зажёгся и тут же испепелился то ли знакомый, то ли незнакомый — он не успел понять — трепет своего, мужского начала. Но нет, не мужское начало в нём заговорило, а только крупица раздражённости проснулась и слегка встревожила его многопудовую тушу. С головой на её спине он замычал что было силы, воззвал к дальним далям и к богу — со стороны слепого глаза была тьма одна, другим глазом он увидел волов, которые шли запрягаться.

Буйволица подождала немножко. Но он только ревел. И она погладила его своими тёплыми боками, погладила, обласкала, а потом всё его могучее тело, его ноздри, его брюхо — всего его окутала, обволокла своею сутью самки и вскричала, позвала его за собой, куда-нибудь, подальше от глаз людских. Но он стоял посреди пашен такой весь тягловый и невозмутимый, такой весь — для ярма.

Буйволица просила у этих пахарей — просила на один день и одну ночь их буйвола, чтобы потом подарить им славного большеголового буйволёнка, но они схватили уже своего буйвола за ухо и тащили его запрягать, а он спокойно подставлял свою немужскую голову — так сам и лез под ярмо.

Буйволица прошла с пахарем до конца борозды, вместе с плугом повернула назад и снова, враскачку, дошла до конца борозды, потом подошла к упряжному близко, прильнула к нему и позвала его из-под ярма, но, помахивая хвостом, он спокойно и равнодушно тащил плуг. Тогда она легонько толкнула его рогами, и он глянул из-под ярма, жалкий-жалкий, слепой на один глаз, шея твёрдая, огрубелая. Буйволица ещё раз прошла с плугом до конца борозды и обратно — он не был буйволом, он был таким же волом, как эти, рядом с ним. Буйволица остановилась, поглядела им вслед — плуг удалялся.

Буйволица пошла по тропинке, дошла до кустов, остановилась и посмотрела — волы неторопливо двигались вдоль борозды, за ними тянулась полоска рыхлой свежевспаханной земли, и всё это было каким-то умершим, умершим и незахороненным — вот каким всё это было. Подминая кусты, буйволица метнулась прочь отсюда, и снова под ногами её земля сменилась камнем. На секунду буйволица потеряла тропинку, потом опять нашла. Тропинка вела к роднику, но была старая и то и дело терялась. Перед буйволицей возникла скала. Тропинка огибала скалу, круто сбегала в овраг и там обрывалась у источника. А дальше начиналась речка. В речке тихонечко себе живёт-поживает христианская община речных форелей. Одна поверженная камышина, два стебелька повилики, изумрудный песок под водой, два луча солнца и четыре мошки на глади воды, и мать-рыба, отец-рыба, девочки-рыбки, мальчики — с десяток детей. Но… но… но… но…

Но родника буйволица не нашла, родника не было. Где-то рядом прятались, сплетаясь, его запахи и его тихое шелестение, но его самого не было. Буйволица покрутилась немного, вроде набрела на след, но тут же снова потеряла его, родник уходил прочь, ускользал от неё. И вдруг под ногой звякнул чугун. Конечно, родник бежал под чугуном. Буйволица опустилась на колени испить воды — чугун оттолкнул её морду. Буйволица поднялась, огляделась — больше нигде родника не было, и она снова опустилась на колени, чугун оттолкнул её, чугун сидел в земле тяжело и безжизненно. Она решила сразиться с чугуном — рога глухо стукнулись об него. Чугун мог лежать так тысячу лет. Буйволица слизала с краёв чугуна запах воды и чуть не ослепла от ярости, но запах всё равно оставался только запахом, и чугун мешал ему превратиться в воду. Буйволица упёрлась в чугун, помотала головой, чтобы продеть свои рога в рога чугуна, но чугун был гладкий, уцепиться было не за что. Буйволица боднула его как следует, но до воды опять не добралась, то есть вода была и её не было — буйволица покрутилась-покрутилась на этом чугуне, упёршись в него рогами, и вдруг рога соскользнули, и она шмякнулась, растянулась на цементной плите, окружавшей чугун.

Потом — под заходящим солнцем шла усталая буйволица, она пересекла шоссе, вошла — будто канула — в ущелье и потом, немного погодя, обозначилась синеватым силуэтом на гребне этой горной страны. Потом из всех кустарников разом выпорхнули все благоухания угасающего дня, но ни один ветерок не донёс до буйволицы запаха буйвола. В долине растворялись печальные сумерки, на горных вершинах погасло по холодному солнцу, буйволица, стоя на гребне холма, промычала, воззвала к неизвестности и спустилась, ступила в ночной мрак, окутавший долину.

Тишина была пропитана звуками воды. Через несколько шагов буйволица поняла, что вода эта тёплая и протухшая. Дальше — стояла лошадь с высоко задранной головой, она стояла так, пока не увидела, что приближающееся создание — буйволица. Но и после этого лошадь стояла неподвижная, не паслась и была печальная в ночных сумерках. Вода, проходя между грядками, выкопала лужицы, и они то блестели, то пропадали, затеняемые маслянистым полётом летучих мышей. И то ли буйволица ошиблась и зашла нечаянно в огород, то ли изгородь в этом месте разошлась, была рваная, под ногами у буйволицы хрустнула какая-то колючка.

— Ты кто там?

Буйволица остановилась в нерешительности.

— Ты не лошадь?

Буйволица нагнула голову и хотела пройти через щель в ограде, но тут затрещали переплетённые между собой сухие ветки.

— Отвечай же, кто ты?

Пахло прокисшим арбузом, потом выстрелило ружьё.

Однажды ночью — дело было к осенним заморозкам — буйволица забрела в капустное поле. Крепко свернувшиеся от холода кочаны были сочные, сладкие и тёплые, и вдруг рядом метнулась чья-то тень, и взорвался на спине у буйволицы гибкий прут. Человек долго гонялся за ней, так и норовил ударить по брюху и не давал уйти в открытую калитку, пока она наконец не разнесла грудью изгородь, очутившись после этого на соседнем дворе.

Тропинка под ней неожиданно оживилась, двумя короткими петлями вывела её на кручу, оттуда прямиком к роднику, потом завернула к обвалившимся хлевам и нырнула в лес. И то ли из лесу, то ли из хлевов заплакала, как ребёнок, сова, потом залилась жутким, сатанинским прямо, смехом. За живым буком, наполовину виднеясь, стояла женщина, одетая в белое, поджидала буйволицу. В неведомом месте снова заплакал заплутавший ребёнок, свечение за живым буком погасло, и буйволица увидела там гнилой пень. Потом пень снова стал женщиной, и эта женщина молчаливым взглядом проводила буйволицу к опушке светлячков.

С болтающимися по бокам сосцами от куста бесшумно отделилась длинноногая волчица с широкой грудью и худым крепким черепом — двумя прыжками она оказалась у начала теснины и там припала к камню, припечаталась прямо. Земля мерно покачивалась в такт чьих-то шагов, потом шаги замедлились, стали раздумчивыми, потом вовсе замерли. Волчица закрыла глаза, крепко зажмурилась, чтобы обрести вид совершенно мёртвый и незаметный.

Шаги в нерешительности потоптались. Потом буйволица двинулась вперёд. Да, но в теснине была засада. Буйволица снова остановилась. Теснина была тесниной, а тропинка к ней что-то горбатилась. Буйволица шагнула — горб дышал, постояла, подождала — горб дышал, а теснина вся была пропитана прогорклым волчьим запахом. Буйволица с отвращением фыркнула и, разбивая себе копыта, раздавливая щебень под ногами, соскочила с тропинки, взобралась на большой ровный камень и, набычившись, стала вглядываться — она различила волчью морду, но только морду, и пока никто, кроме самой волчицы, не знал ещё, что лежавший на плите камень — не камень, а волчица. Взгляд буйволицы прошёлся по этому камню, обследовал тропинку, снова скользнул по камню, быстро прозондировал всё кругом и вернулся, тяжело опустился на волчье темя. И, медленно покрываясь мурашками, медленно поднялась с места и, раскорячившись на четырёх лапах, качнулась над тропой волчица, — оскалив зубы, она решила постоять за себя.