Александр Руджа - Хеллсинг: Моя земля (СИ)

Вокруг, кстати, сверхъестественно тихо. Тут хорошая звукоизоляция, наверное — ни с других этажей, ни с улицы не доносится ни единого звука. Можно сказать, тихо, как в могиле, и да, заранее типун мне на мой чересчур болтливый язык.

Второго охранника я, в общем, бездарно прошляпила, и плохо бы мне было, но, по счастью, он оказался почти таким же тупым, как и я, и открыв дверь из коридора на балкончик, буквально остолбенел. Наверное, он не ожидал увидеть дырчатый цилиндр глушителя, направленный ему прямо в лицо. А я, если бы ожидала чего-то подобного, лучше бы подготовилась и спряталась бы. Самый лучший противник — тот, который вообще тебя не заметил. Убивать — это для слабаков. И еще для непредвиденных ситуаций, конечно.

Выстрел звучит не так громко, как я опасалась в этом каменном мешке, почти как щелчок пальцами. Охранник — на этот раз это типичный «государев человек», черный костюм, галстук, темные очки — дергает головой и рыхло заваливается назад, в полуоткрытую дверь, подхватить его я не успеваю. Неожиданно все случилось, что и говорить. Ладно.

Переступаю через труп, сканирую окружение — все тихо. Коридор тут играет роль такого небольшого тамбура — тонкие деревянные двери со стеклянными вставками на роль заграждений подходят слабо. За вторыми дверями не проглядывает ничего — сплошь темно. Что ничего не доказывает и не радует, конечно — хотя и тепловое зрение пока не дает повода для беспокойства. Придерживаю оружие одной рукой, другой осторожно поворачиваю бронзовую ручку, без скрипа открываю дверь и ступаю внутрь.

И меня окутывает тьма.

***

Зима в наших краях — это не совсем то, что обычно рисуют на картинках. Снег выпадает буквально на два дня, а с наступлением оттепели — очередной из десяти в месяц — превращается в холодную грязную кашу, идти по которой удовольствия мало. Хорошо, конечно, что со снабжением ситуация у нас уже чуть-чуть поправилась, по сравнению с прошлым годом, и вместо собственных разрушенных кроссовок на нас уже хорошие американские ботинки, высокие, легкие, с усиленным носком и пяткой. И водонепроницаемые, ясное дело.

Задача у нас в тот раз была простая — разведать окрестности вокруг ТЭС, оценить повреждения здания и оборудования, в боестолкновения не вступать, от огневого контакта уклоняться, отмечать нахождение противника на карте, при необходимости быть готовым наводить минометы и артиллерию. Санаторий, а не задание, как нам казалось. Пять человек на такое — слишком много, конечно, но зато как повезло этим пятерым! Мне в том числе, конечно.

Неприятности начались быстро. Сначала сорвал растяжку Денис Головин, и хотя он шел крайним справа, и даже успел отпрыгнуть, вовремя все сообразив, пару осколков в верхнюю часть бедра поймать все же удалось. Вместе с Димой Кучером его отправили обратно на базу. И, как говорилось в веселом стишке про негритят, «их осталось трое». Никита Чкалов, вечно ухмыляющийся пулеметчик, Вадим Косарев, наш командир, и я.

Вторая неприятность проявилась уже на подходе к объекту — группа поддержки на точку встречи не вышла. Соседняя рота, которая должна была прислать подмогу, не отвечала. Мы с Никитой молчали, ожидая. Командир должен был принять решение. В частью оборванных и искрящих, частью натянутых на согнутых бомбардировками столбах подвывал злой январский ветер.

— А и хрен с ними, — решил наконец Вадим. — Продолжаем выполнение.

И мы двинулись вперед.

Тут, кстати, самое время спросить: тебе что, больше всех надо было? Психопатка чертова, дура рыжая, какого дьявола ты поперлась в самое пекло, где течет настоящая кровь, где по-настоящему, по-страшному умирают, да еще и имеешь теперь наглость что-то такое высказывать по факту? Сидела бы спокойно на заднице, сопела в две дырки. А еще лучше — уехала бы, и родителей увезла, пока можно было. А теперь-то уж — что плакать-то? И зачем?

Вопрос серьезный, на него необходимо ответить.

Во-первых — за шкафом. Дебильные вопросы ярко иллюстрируют уровень спрашивающего. Это не считая того, что понижают и общий уровень отвечающего тоже. Если он, конечно, решит на них отвечать.

Во-вторых, отступать — это глупо. Это не в традиции. Мои предки жили на этой земле столетиями, и никакие уроды не смогут меня отсюда выбросить. А уж тем более, выгнать. «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла — такая уж поговорка у майора была», ну, вы помните, наверное. Не отступать и не сдаваться, пока не исчерпаны все возможности к обороне, да и после этого тоже отступать не стоит — это для малодушных.

Ну и напоследок…

Сначала война стала для меня личным. А потом разрослась, распространилась, окутала мир вокруг непроницаемым черным пологом, и стала общим. Всеобъемлющим. Всепоглощающим. Когда я видела сожженные машины с семьями внутри. Когда от голода забывали слово «творог» и «апельсин» дети. Когда старушка из села, которое мы эвакуировали, и которого не найдешь теперь уже на карте, мягко отодвинула мою протянутую руку и сказала «Спасай сначала деток, внучка. Меня не надо». Я пыталась. Я честно пыталась.

Нас просто было слишком мало. Мы были бодры, мотивированы и готовы к действиям, но нас банально не хватало на все задачи. Несколько десятков человек на здоровенный город. Большинство решило именно так: «пересидим, авось что и образуется». Просто так, само по себе. А образовывать это самое «что» они любезно доверили нам. А мы, в свою очередь, честно пытались. Шли вперед, падали, умирали, и снова вставали, не желая и не умея отступить со своей истерзанной взрывами и кровью земли. Примерно тогда и оттуда и начался мой путь, приведший в итоге к уже знакомой кирпичной трубе ТЭС.

Идти было несложно — особых разрушений в этом районе все-таки старались до недавнего времени не допускать, инфраструктура была нужна всем. Но потом уроды, надо полагать, решили, что этот конкретный город вернуть в «единую и неделимую» уже не получится. И был дан приказ — разрушить все.

Правда, как обычно, уроды и тут налажали, большинство артиллерии отстрелялось по каким-то вымышленным координатам, метрах в пятистах, где был пустырь под застройку, и только косо торчали бетонные сваи с ржавой щетиной арматуры наверху. В саму станцию угодил буквально десяток снарядов. Вокруг было тихо и влажно, повисшая в воздухе водяная пыль — не дождь и не туман — затрудняла обзор и скрадывала звуки. Пустой железнодорожный переезд, который мы миновали, казался воротами в неизвестный мир.

Вадим еще раз запросил группу поддержки по рации, матюгнулся и со злостью сунул аппарат в разгрузку.

— Никакого порядка, черти! — утер он потное лицо. — Ну, значит, выполняем все самостоятельно, приказ никто не отменял.

Мы приблизились метров до ста. Станция производила впечатление давно брошенного и никому больше не нужного объекта — на стенах, обмотанных колючкой, лениво покачивались обрывки какого-то целлофана, облупленные механические ворота застыли посреди грязи в промежуточном — не открыто, не заперто — положении, а голые деревья протыкали воздух безжизненными черными ветками.

— Троих мало, — пожаловался внезапно Вадим. Глазами он без конца обшаривал серую унылую коробку, а пальцы все выбивали напряженную дробь на цевье автомата. — Велика, зараза, ее только обойти, без правильного осмотра, без нормального периметра — минут сорок нужно. А у нас, что характерно, через сорок пять — уже сеанс связи с докладом. И эти, — он зло кивнул на рацию, — тоже как нарочно свинью подложили. Союзнички, блин…

Я прислушалась. Полная тишина, сверхъестественная, будто в прошлое нырнула, за миллиард лед до нашей эры.

— Командир, — шмыгнула я носом. — По-моему, тут давно никого нет. Я бы такая, что зашла внутрь, да и оценила повреждения котлов, градирен вон тех здоровенных за зданием, и всего прочего. А потом уже и отчиталась бы по всей форме.

Вадим фыркнул.

— Мария Батьковна, ты что такое городишь с утра пораньше? Что говорит по поводу твоего рационализаторского предложения учебник тактики?

— Учебник говорит, что так нельзя, — согласилась я. — Сначала осмотр, разведка, периметр, и только потом — заход. Но пока мы тут стоим, задача все равно не выполняется… а город продолжает сидеть без света и тепла.