Подвиг тридцатой батареи - Мусьяков Павел Ильич

Все меньше и меньше оставалось снарядов. А враги все усиливали натиск. Г итлеров-ское командование понимало, что, выведя войска к северному берегу бухты, оно не сможет считать это своей победой, пока в тылу будет находиться Тридцатая батарея, названная немцами «форт Максим Горький № 1». Фашисты по-своему правильно оценивали ее не как батарею, а как форт. Ведь на ней, помимо [143] ее главного калибра — основной огневой силы, было еще четыре «стволика», несколько трофейных орудий, минометы и десятки пулеметов, расположенных в дотах и дзотах. Многие доты были так массивны, что вывести их из строя могло только прямое попадание крупнокалиберного снаряда. Но для прямого попадания надо было потратить, согласно закону рассеивания, сотни снарядов или подтащить орудие ближе для стрельбы прямой наводкой. Подвезти же орудия не позволяла наша артиллерия. Поэтому немцы стремились побыстрее ликвидировать ненавистный форт, причинивший им немало неприятностей. Враги уже понимали, что судьбу батареи будут решать не сверхмощные «карлы» и «доры», которые так и не могли подавить активность Тридцатой, а гренадеры и саперы. Им и поручил Манштейн захватить форт «Максим Горький № 1».

16. ПОСЛЕДНИЙ ПРОРЫВ

17 июня немцы отрезали батарею от города и заняли совхоз имени Софьи Перовской. В 15 часов командир батареи собрал людей в коридоре главного бетонного массива и поставил задачу — прорваться в Севастополь. Прорываться решили небольшими группами из разных мест. Каждая группа должна была самостоятельно пробираться в совхоз. Оттуда общей группой пробиваться в Севастополь. Утром секретарь комсомольского бюро Александр Устинов побывал в совхозе, в штабе армейского артполка, и узнал, что полк отступил к Севастополю. Оставшиеся в штабе офицер и сержант жгли бумаги и уничтожали средства связи.

Заняв совхоз, немцы не заходили в здания (вероятно, боялись, что они заминированы), не лезли в виноградники, опасаясь засады. Учитывая это, защитники батареи надеялись прорваться в виноградники и выйти на Северную сторону города. О том, что Северная сторона в наших руках, можно было судить по тому, что ее усиленно бомбили и обстреливали.

На прорыв должны были идти все, кроме раненых и нескольких старшин, которым было поручено взорвать башни, силовые агрегаты, узел связи, компрессорную, котлы и другие механизмы. После взрыва тем, кто уцелеет, тоже следовало отходить в Севастополь.

Утром и днем немецкие части, преграждавшие путь к Севастополю, были сравнительно немногочисленны. Но к вечеру противник подтянул станковые пулеметы, рассадил ракетчиков, и положение изменилось. Трудность была прежде всего в том, что между батареей и виноградниками совхоза лежала полоса голой местности шириной около 400 метров. Полоса эта, простреливавшаяся из разных точек, была изрыта воронками.

Первой группой прорыва командовал младший политрук Устинов. Ему было поручено в случае удачи закрепиться в ближних зданиях совхоза и своим огнем прикрыть прорыв остальных.

Устинов и его бойцы выходили из первой башни и скатывались вниз по откосу. Немцы обстреливали их из пулеметов, орудий и минометов. Снаряды падали густо, в дыму и пыли от частых разрывов батарейцы перебегали от воронки к воронке.

«На половине пути к совхозу впереди меня полз краснофлотец Марченко из службы Подорожного, — вспоминает Устинов. — Когда меня ранило в кисть правой руки, я хотел попросить его сделать мне перевязку, но затем решил перевязаться сам. По дороге я нашел его убитым. Убитых было много. До совхоза добрались, кроме меня, парикмахер Котляровский и сержант срочной службы из электромеханической боевой части (Гончаров или Г ончаренко). Здесь мне перевязали вторую рану.

В совхозе, в подвале каменного здания, расположенного возле дороги к батарее, мы пробыли до вечера, ожидая остальных. Однако ни одного человека к нам больше не подошло. Между тем немцы уже занимали усадьбу совхоза. Мы решили отходить к берегу моря. Миновав шоссе, к ночи мы добрались до прожекторной станции, которая еще была в наших руках. Там с помощью одного майора из береговой обороны я связался со штабом и по телефону доложил обо всем генерал-майору Моргунову».

То, что сообщает Устинов, не совсем точно. Кое-кто все же прорвался, но он мог этого и не знать.

Группа старшего лейтенанта Теличко, прикрывавшая батарею со стороны совхоза, потеряла с ней связь и вместе с армейцами отошла к морю (Теличко был ранен в ногу, больше половины его бойцов убито). Немецкие автоматчики пробрались почти к самому выходу из второй башни. И когда самая большая группа под командованием Соловьева попыталась выйти из башни и прорваться к совхозу, автоматчики стали расстреливать их почти в упор. Соловьев был тяжело ранен, большинство людей, вышедших вместе с ним, ранены или убиты. Оставшиеся в живых подобрали раненого Соловьева и вернулись под массив. Они рассказали, что пробиться невозможно. Немцы устроились в воронках, их почти не было видно, но они прекрасно видели всех, кто появлялся на горе. И все же надо было прорываться. Политрук пятой боевой части Виктор Рудаков, выходивший во главе группы, прорывавшейся третьей, в своих воспоминаниях пишет:

«Когда мы выскочили из-под массива, то сразу друг друга потеряли: в двух шагах ничего не было видно, хотя был еще день. Вокруг батареи стояла сплошная завеса из дыма, песка и пыли, поднятых разрывами фашистских снарядов и авиабомб. Метрах в 50 от входа я был ранен. Когда я падал, то увидел Соловьева. Он сидел, прислонившись к бетонной глыбе, вывороченной взрывом из старого массива. Весь бок и грудь у него были в крови. Я вскочил и бросился к нему, но тут был ранен вторично. Когда я снова поднялся и добрался до того места, где сидел комиссар, его уже там не было. Очевидно, краснофлотцы унесли его обратно под массив».

Рудаков пополз к совхозу, но потерял сознание. Очнулся он в темноте и поплелся по винограднику в сторону Севастополя. Рудаков помнит, что кругом часто взлетали ракеты, по нему стреляли трассирующими пулями, потом снова он потерял сознание.

Его подобрали бойцы морской пехоты и отправили в лазарет.

Группа Рудакова погибла почти вся. Из группы политрука второй башни Зверева уцелело несколько человек. Они вернулись под массив и принесли тяжело раненного Зверева.

Под вечер попыталась прорваться группа старшин во главе с Андриенко. Немцы в упор стреляли по ним. Андриенко и несколько старшин сумели укрыться под бетон.

Ночью решили выходить меньшими группами, по пять — семь человек. Такой группе в темноте действовать удобнее. Распределили людей по группам. Командиров и политработников осталось уже совсем немного. Соловьеву пришлось отнять раздробленную руку. Сделал это фельдшер. Врач при прорыве был убит.

Зверев вскоре умер. Умерло еще несколько человек.

Окунев и Пузин погибли на командном пункте вместе с краснофлотцами Ивановым и Паттом.

Немецкие автоматчики и саперы пробрались к командному пункту батареи 15 июня. Лейтенант Ноткин с группой бойцов выбил их с высоты, но удержать ее не смог. Немцы стреляли из противотанковых пушек. Их снаряды не пробивали брони КП, но засыпали осколками бойцов. Потеряв больше половины людей, группа Ноткина вернулась под главный массив. Это заметили немцы и снова прорвались к КП.

Командный пункт батареи не был приспособлен для самообороны. Смотровые щели были узкие, направленные в сторону моря. С восточной стороны к командному пункту можно было подойти, не опасаясь попасть под обстрел. Этим и воспользовались немцы.

Гитлеровцы облили горючим вторую башню, уже взорванную ее защитниками, и подожгли ее (снимок из немецкого альбома).

Как погибли Окунев, Пузин, Иванов и Патт, неизвестно. Старшина Кузьмин, который первым вошел в рубку КП, не заметил на их трупах каких-либо повреждений. Газы немцы пустили позже, когда услышали, что в рубке разбивают наблюдательные приборы. Кузьмин уходил из КП, сопровождаемый волной газов. Он считает, что люди, бывшие к рубке КП, были контужены сильным взрывом.