Андрей Иванов - Морская битва двух империй. Нельсон против Бонапарта

Нельсон умел извлекать уроки из поражений и редко повторял свои ошибки. Он был способен вовремя остановиться. После фиаско в Булони он заявил: «Я больше не разрешу никаких атак, если сам в них не участвую...» И отказался от наземных операций.

Кто вовремя останавливается, тот избегает опасности. Наполеон пренебрегал этой восточной мудростью, повторял ошибки и пускался в новые авантюры. Одной Польской кампании было достаточно, чтобы понять: слишком дорого стоит война в холодном и нищем краю, и дальше идти нельзя. Но через пять лет он, пренебрегая разумными возражениями советников, попробовал выиграть еще одну «политическую войну».

Этот полушарлатанский термин выдумал он сам. Политическая война — это будто не настоящая кровавая бойня, а лишь демонстрация силы, дающая «победу по очкам». При этом побежденный должен признать силу аргументов победителя и принять его политические условия.

Он думал покорить Испанию, сделав ловкую рокировку и посадив своего старшего брата на престол этой страны. Гордый испанский народ не покорился политическому комбинатору и расстроил его планы.

Он явил русскому царю полумиллионную армию и полагал, что одного вида этого войска будет достаточно, чтобы противник вновь принял его условия. Один из редких примеров политической слепоты — его рассуждения но дороге в Москву о мире. Он говорил пленному генералу Тучкову о том, что нужно составить третейский суд для решения, на чьей стороне больше вероятности победы: если решат, что на русской, то пусть назначат место сражения, а коли на французской, так зачем зря кровь проливать, «вступим в переговоры и заключим мир». Ни Господь ли Бог должен был выступить третейским судьей?

Коленкур отметил в мемуарах, что Наполеон оценивал катастрофу в России как посторонний человек. На эту же черту императора обратил внимание граф де Лас-Каз. Если Нельсон — патриот, то Бонапарт — пришелец, неудавшийся верховный арбитр.

Наполеон не одержал политических побед ни в Египте, ни в Испании и Португалии, ни в России, потеряв в этих походах миллион человек. Значит, политических войн не бывает? Адмирал Нельсон дал неожиданный ответ на этот вопрос. Его действия в Копенгагене стали сочетанием военного удара, демонстрации (кораблей с бомбами) и шантажа. В итоге он выиграл войну и добился нужных политических результатов.

Адмирал Нельсон, сын сельского пастора, твердо верил в справедливость британского социального порядка, незыблемость законной монархии и истинность английского протестантизма. Он гордился принадлежностью к «старой школе», защищая колониальные владения британской империи. Признавая военный гений Наполеона, он считал своего врага разрушителем естественных устоев общества, безбожником, авантюристом и чумой рода человеческого.

Два героя никогда не видели друг друга, и вероятность такой встречи была очень мала. Наполеон мирился со вчерашними врагами (австрийцами, русскими, пруссаками), а затем лично знакомился с их правителями и военачальниками. Но мир между Францией и Англией был настолько хрупким и натянутым, что у лидеров двух стран не возникло желания повидаться.

Наполеон сказал при встрече русскому генералу Беннигсену: «Вы были злы при Эйлау». Можно ли представить, чтобы Бонапарт обратился с подобным замечанием к Нельсону?

Оба вождя были крайне честолюбивыми, амбициозными и не терпели возражений. Наполеон постепенно проникся сознанием того, что «весь мир к его услугам», как отметил Колен-кур. Нельсон привык быть плавным в бою. Хотя сферы влияния императора и адмирала несопоставимы, оба героя с определенного момента их жизни стали лидерами. И те люди, которые при встречах с ними не понимали, с кем имеют дело, попадали впросак. Например, Дени Декрэ, когда-то знавший Бонапарта по Парижу. Услышав, что «друг» приехал, Декрэ проявил лучшие свойства своей натуры:

«Я немедленно предлагаю всем товарищам представить их, рассчитывая на мое знакомство, бегу, исполненный торопливости и радости; салон открывается; я бросился, но одного взгляда, звука голоса было достаточно, чтобы я остановился. Тем не менее в нем ничего не было оскорбительного, по и того было достаточно; с тех пор я никогда не пытался перешагнуть определенной мне дистанции».

Не бывает дружбы между начальниками и подчиненными. Наполеон понимал это очень хорошо и указывал каждому на его место. «Дружба — одно название», — изрек он на острове Святой Елены.

Были ли Бурьенн, Бертье, Дезэ, Дюрок, Ланн, Бессьер друзьями Наполеона? Это можно сказать лишь для красного словца. Ланн называл Бонапарта на «ты», но, когда ему указали на неуместность такого обращения, неукротимый воин ответил: «Наполеон предает дружбу».

Был ли Томас Троубридж другом Нельсона? Их отношения испортились, как исчезла и взаимная симпатия Нельсона и Сент-Винсента. Джон Джервис, граф Сент-Винсент, многолетний покровитель и «друг» Нельсона, не явился на похороны коллеги.

Сложно находиться рядом с такими людьми, как Наполеон и Нельсон. «Все его боятся, и никто его не любит», — говорили придворные об императоре. «Бедняга, его мучат суета, слабость и прихоти... Однако он теряет старых друзей», — сокрушался Сент-Винсент. Но для тех, кто не видит героев каждый день и не чувствует тяжести их характера, они становятся кумирами. Их любят, их почитают, за них жизнь готовы отдать. Так относились солдаты к Наполеону и моряки к Нельсону.

Англичанин сам выбрал свой путь и никогда не ведал сомнений в том, что море — его призвание. Бонапарт — воин и завоеватель но натуре. «Не становись королем», — говорила ему Жозефина. Она полагала, что мужу подошла бы шпага коннетабля Франции, и видела опасности, связанные с достижением высшей власти.

Все могло быть иначе с юных лет, и Наполеон вышел бы из школы моряком. Это была реальная возможность, и два героя могли встретиться как два капитана.

Наполеон — дитя Средиземноморья, и когда он действовал в его пределах, то будто пользовался покровительством прекрасных богов, вершивших дела в этой части света. Мы говорим о тулонской победе и двух Итальянских кампаниях. Наполеон чудесным образом достиг Египта, избежав встречи с Нельсоном, и столь же удивительным было его возвращение по морю, принадлежавшему англичанам. И в третий раз удача была на его стороне — в 1815 году, когда он вновь ускользнул от британцев, покинув Эльбу.

Но когда он удалялся от этих мест, то его гений слабел. «Я побеждаю при Ватерлоо и в ту же минуту падаю в бездну», — сказал Наполеон. Он упал в бездну или провалился в нору (как назвал он Европу, отправляясь в Египет).

Наполеон отдал себя в руки англичан, которых прежде хотел сделать своими подданными. Будто забыв о том, как они ранее отнеслись к его мирным предложениям, император совершил уникальный в своей наивности поступок и сравнил себя с греческим героем Фемистоклом.

Наивность Наполеона, ожидавшего в Москве, что царь вновь пожмет ему руку, и ступившего на борт британского судна, чтобы отправиться в гости к англичанам, не похожа на наивность Нельсона. Последний думал, что его ореол национального героя даст ему право игнорировать приказы начальства, и считал, что правительство обязательно позаботится о его любовнице Эмме.

Восток был мечтой Наполеона, и Нельсон похоронил эту мечту. Вместо восточного царства Наполеон решил создать западную империю, но на его пути возникло сравнительно небольшое препятствие — пролив. Не сумев его преодолеть, император позднее встал на роковой путь, провозгласив континентальную изоляцию Англии. Несоблюдение условий блокады временным союзником (Россией) привело Наполеона в Москву, и оттуда уже не было выхода.

Наполеон оказался у берегов Англии, но так и не ступил на ее землю. Нельсон осматривал в телескоп берега Франции, в молодости посетил ее, но никогда толком не узнал страны, которую беспричинно ненавидел. До последнего вздоха он дрался с французами. Первым успехом Бонапарта была победа над англичанами, и он воевал с ними два десятилетия. От состояния ненависти к французам, поработителям Корсики, он вдруг перешел к тому, что стал первым среди них, а в конце политической карьеры проникся уважением к своим главным врагам и решил провести остаток дней на непокорившемся ему острове.

Или Наполеон всегда уважал англичан, как говорил доктору О'Мира на острове Святой Елены? Ведь он в 1792 году мечтал поступить на британскую службу, как ранее на русскую, а позднее на турецкую. Такие повороты говорят скорее о космополитизме и огромной широте натуры, чем о стойкой привязанности к Франции. Ведь, встав у руля государственной власти республики, он впоследствии старался быть большим французом, чем коренные жители страны, и настойчиво преследовал тех, кто проявлял тягу к иным культурам (например, мадам де Сталь).

Наполеон лукавил и когда говорил о своей любви к Франции, и когда рассуждал о Боге. Он верил не в Бога, а в свою Звезду. К ней он обращался в критические моменты своей карьеры.