Александр Бушков - Возвращение пираньи

— Да уж, — сказал Мазур, глянув на цветной снимок черноволосой красотки.

— Между прочим, чистокровнейшая праправнучка благородных кастильских идальго, — сказал Кацуба. — Виктория Барриос, дочка миллионера-судовладельца. В свое время закончила в Лиме Универсидад Майор де Сан Маркос — элитное заведение, здешний Оксфорд, старейший университет в Южной Америке, в пятьсот пятьдесят первом основан… Магистр философии. По данным ДНГ, в прошлом году самолично палила из базуки по загородному особняку родного папочки, который после этого публично обещал вздернуть блудную дочь на первом суку, мужик, надо сказать, такой, что обещание в случае чего выполнит. Вот они где, подлинные латиноамериканские страсти… Ага. Этот тоже не из метисов — чистокровный гачупино. Та же история, разве что папа не столь богат и учился отпрыск не в Перу, а в Париже. Начальник их ЧК. И третий, Пабло, опять-таки не пролетарий от сохи и не индеец. Вся головка. За каждого из этой троицы, кстати, назначена кругленькая сумма, а любому сотруднику ДНГ, кроме денег, еще и орден с мечами обещан. Ты присмотрись хорошенько, может, кто из этих фрондеров по дороге попадется, можно будет подкалымить…

— Шутишь?

— А черт его знает, — сказал Кацуба, сворачивая газету. — В конце концов, денежки законные плюс орден с мечами… А? Но каковы юные поросюки из элитных семей?

— Господи, это же не первый случай и даже не десятый, — сказал Мазур. — Тут тебе и Патти Херст, и дворянин Володя Ульянов, и Фидель…

— Сеньоры, какая встреча!

Перед ними стоял незаметно подошедший Франсуа — в столь же белоснежном костюме, насквозь респектабельный, с крупным бриллиантом в перстне и легкомысленной тросточкой под мышкой. Они с Кацубой тепло поздоровались по-здешнему (Мазур уже знал, что это называется abrazo): два друга, обнявшись, хлопают один другого по спине сначала правой, потом левой рукой.

Мазур неловко торчал рядом, совершенно не представляя, как ему с «третьим мушкетером» держаться, точнее, на каком языке говорить, — он не знал, в какой роли появился Франсуа на улицах столицы.

— Мой друг Влад! — воскликнул Франсуа на безукоризненном английском, кидаясь Мазуру на шею, и тот от растерянности покорно выполнил обряд abrazo. — Поистине, достаточно выйти на Сан-Августин и постоять там пять минут, чтобы без всяких хлопот, расспросов и поисков вновь обрести старых друзей! Кеведо был прав, когда посвятил этой улице поэму…

На них не обращали внимания — там и сям происходили столь же дружеские встречи с хлопаньем по спине, темпераментной жестикуляцией и сияющими улыбками, разве что разговор шел на испанском. Подступала вечерняя прохлада, и народ из числа благополучных массово выходил на променад.

— Пойдемте, — сказал Франсуа, беря их под руки и направляя обратно к площади Дель Соле — Сеньор Влад, сеньор Мигель, можете меня поздравить. Франция, наконец-то, оценила скромные заслуги вашего покорного слуги, назначив его здешним почетным консулом. — Он понизил голос: — Железные документы, господа, подлинные. Почти тот же иммунитет, что у вас…

«Это должно было влететь в немалую копеечку, — подумал Мазур, — подлинный картон французского почетного консула». Но он уже убедился, что неведомые дирижеры денег не считают, швыряясь ими даже почище, чем в беззаботные советские времена. Выданные им с Кацубой «суточные» и «подъемные», мягко говоря, заставили тихонечко обалдеть. Вообще-то и российские дипломаты могли носить в бумажниках столь толстые пачки, но при условии, что они происходят из семейки члена Политбюро…

— Как настроение, Мигель и Влад?

— Беззаботно-рабочее, — сказал Кацуба, а Мазур промолчал.

Им оставили именно эти имена — потому что, как поведал Глаголев, встреча с доньей Эстебанией отнюдь не исключена, а она могла накрепко запомнить, что загадочные русские офицеры с «Достоевского» звались Мигель и Влад. Отчества и фамилии, правда, были другими, но последних прежних донья и не знала, помнится. Ладно, это пустяки, но больше всего Мазура угнетало, что его согласно новому привилегированному аусвайсу сделали не кем-нибудь, а военно-морским атташе в крохотном государстве на одном из Карибских островов, причем Кацуба был опять-таки не мелкой рыбкой, а третьим секретарем одного из российских посольств на континенте.

Душа не просто протестовала против подобного титулования — обливалась горючими слезами. Всю сознательную (то есть боевую) жизнь, оказываясь за пределами Отечества, Мазур либо числился кем-нибудь вроде младшего переводчика при самом зачуханном инженере, либо словно бы не существовал вообще, появляясь на «игровом поле» неким призраком, лишенным и намека на национальную принадлежность. И вот, на пятом десятке — не просто дипломат, а еще и военный атташе. На груди словно бы вывеска, ощущаешь себя голым и прозрачным, как хороший хрусталь. Что там чувствует Кацуба — его дело, а вот Мазуру было тяжко, непривычно и уныло…

— Можете не рассказывать мне ваши печальные новости, — тихо произнес Франсуа. — Сам знаю, что вы в «коробочке». Мы тут тоже не сидели сложа руки. И, чтобы вы не мучились неизвестностью, спешу внести ясность: это именно те, на кого мы все думали. Ничего смертельно опасного здесь не вижу.

— Откуда же утечка? — спросил Мазур.

— Честно говоря, это не только не ваше дело — это и не мое дело, — ответил Франсуа. — Даже если завтра на далекой родине установят «крота» со всей непреложностью, чем это нам поможет? То-то. О нашей миссии знают — и не более того. Такой поворот событий заранее предусматривался, вы не забыли беседу в самолете?

— Вашими бы устами… — протянул Мазур.

— Глупости, — жизнерадостно осклабился Франсуа. — Как вы сами действовали бы на их месте? Ну-ка?

— Весьма вероятно, я и не пытался бы подсунуть членам их группы тарантулов за шиворот или отравить колбасой, — сказал Мазур. — Скорее уж я устроил бы засаду на месте, будь оно мне известно. И дождался бы, когда аквалангисты всплывут на поверхность с добычей… Так гораздо рациональнее.

— Вот видите. Почему же наши… оппоненты должны быть глупее нас? Место им известно. Логично ожидать именно таких действий, какие описали вы… — Он приостановился. — Дружище Влад, посидите пока здесь, а мы с Мигелем кое-что обсудим… — и он легонечко подтолкнул Кацубу ладонью к парадному крыльцу «Трес Крусес».

Мазур присел за столик, отчего-то выбрав тот самый, за которым сидел полчаса назад, начал уже к нему привыкать. Тут же беззвучно возник официант, разумеется, он неплохо владел английским, иначе и не попал бы в столь респектабельное заведение, — и Мазур без всяких лингвистических хлопот обрел пиво с местными жареными орешками. Краем глаза покосился на здешнего штатного топтуна — тот лениво цедил свою колу и Мазура словно бы не видел вовсе, а вот проходивших по площади сеньорит замечал мгновенно. На брусчатку уже легли длинные косые тени старинных зданий, укрыв заодно посвященную Кабрере мемориальную доску, и казалось…

Все мысли вдруг отлетели, Мазур ощутил нечто вроде солнечного удара. Проморгался, потряс головой. Казалось, он сходит с ума.

Лихорадочно прислушался к себе. Ничто вроде бы не изменилось, окружающий мир оставался прежним, исполненным вечерней беззаботной неги, — вот только каперанг Мазур, похоже, все-таки сошел с ума…

Потому что по площади, пересекая ее наискосок, легкой походкой — насквозь знакомой, летящей! — шла Ольга.

Ее не должно было здесь быть, ее вообще не было на этом свете, потому что год назад его молодая жена ушла туда, откуда не возвращаются. Она была мертва, похоронена в Шантарске, но сейчас, появившись вдруг на зыбкой границе между прохладной тенью и потускневшим дневным светом, покойная Ольга Мазур, Олечка Вяземская, знакомой походкой шагала по исторической брусчатке, легонько взвивался над коленями подол невесомого синего платья, постукивали каблучки…

Это ее золотые волосы рассыпались облачком по плечам. Это ее сине-зеленые глаза, ее походка, ее фигура, ее стать, и она, господи боже, живая…

Мазур задохнулся. Двое повес в белоснежных костюмах, которых Ольга миновала, не удостоив и взглядом, почти синхронно взмахнули руками, и каждый приложил левую ладонь ко лбу, а большой палец правой прижал к щеке. Мазур уже знал, что этим абсолютно приличным жестом истый кабальеро выражает свое неописуемое восхищение прелестью очаровательной сеньориты. Если они тоже ее видят, она живая… но что, если ему только кажется, что он их видит, а на самом деле… Нет, это же она, она, она!

Оттолкнув некстати оказавшегося рядом официанта, Мазур с маху вскочил, сделал несколько шагов на ватных ногах, так и заплетавшихся. Успел заметить удивленную физиономию штатного топтуна, успел услышать за спиной недоуменный, деликатный писк официанта, не осмелившегося беспокоить сеньора, но не сдержавшего удивления нежданной прытью гостя…