Николай Лузан - «Загадка» СМЕРШа

Между лопаток синюшными пятнами проступили места ушибов. Пальцы Потапова осторожно касались их и позвонков. Виктор терпеливо переносил боль, пульсирующими ударами отзывавшуюся в затылке, и коротко отвечал на вопросы доктора. Его слова вызвали у Потапова вздох облегчения: он не обнаружил переломов. После перевязки конвой вывел его из камеры, и в ней на время установилась тишина.

Первым ее нарушил Николай. Ему не давала мысль о предательстве. С ним соглашался Владимир. Их доводы показались Виктору убедительными. Об этом говорили сухие факты. Гибель двух групп подрывников и, наконец, засада (а в этом Николай с Владимиром не сомневались ни минуты) на месте десантирования Виктора не могли быть простой случайностью. По их твердому убеждению в отряде дяди Вани действовал коварный и подлый враг. Но кто именно, партизаны не могли даже предположить. Чаще всего ими упоминался некий Сафрон. Именно с его появлением в партизанском отряде Николай связывал все последние неудачи и гибель товарищей. Проклиная предателя, он и Виктор жалели только об одном, что перед смертью не смогут поквитаться с ним.

Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.

Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.

Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.

Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!

Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.

Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.

Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.

Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…

Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…

Скрежет засова заставил Виктора вздрогнуть. Дверь в камеру открылась, и на пороге появился Зверев. Осклабившись гнилозубой ухмылкой, садист-каратель оставил на пороге миску баланды и исчез в полумраке коридора. Дверь визгливо скрипнула ржавыми петлями, и вновь особенная, убийственная тюремная тишина придавила Виктора. Запах баланды отозвался болезненными спазмами в желудке, но он не притронулся к ней и остановившимся взглядом продолжал смотреть на щербатую стену. Время для него будто остановилось.

Лязг засова вывел Бутырина из забытья. В темном проеме возник Зверев и потребовал следовать за ним. Держась за стену, Виктор поднялся и, припадая на правую, поврежденную при десантировании ногу, поплелся в конец коридора. На этот раз они миновали камеру пыток, поднялись на этаж и вошли в кабинет. В нем помимо Гофмайера находился еще Штейнблюм. Перед ними на столе в чашках ароматно дымился настоящий кофе. В тарелке лежали сложенные стопкой румяные хлебные тосты, в вазочке жирно лоснился кусок масла, а на блюде, накрытом накрахмаленной салфеткой, угадывались фрукты. Довершала картину этого гастрономического парада бутылка коньяка.

Встретив Виктора иезуитской улыбкой, Гофмайер широким жестом пригласил к столу. Этот неожиданный поворот в поведении и действиях гитлеровцев поставил Виктора в тупик. Гофмайер хмыкнул и кивнул головой Звереву. Тот ухватил пленника за плечи, подтолкнул к столу, силой усадил на стул и, пятясь, покинул кабинет.

Возникла долгая пауза. Гофмайер не спешил начинать разговор и, откинувшись на спинку кресла, буравил Виктора изучающим взглядом. Тот пришел в себя и терялся в догадках о том, какой еще подвох приготовили ему гитлеровцы.

Первым нарушил затянувшееся молчание Штейнблюм. Он налил кофе в третью чашку и предложил выпить. Виктор не шелохнулся и ненавидящим взглядом обжег Гофмайера. На лице гитлеровца не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему оставался невозмутим и сделал жест Штейнблюму. В руках того, как у фокусника, появилась листовка. Виктор посмотрел на нее и напрягся.

В глаза бросился жирный заголовок: «Красноармеец обвиняет палача Сталина!», и буквы заплясали перед ним: «Русские патриоты обвиняют врагов советского народа Сталина и Жданова! Присоединяйтесь к нам! Не дайте погибнуть нашему Петербургу! …Смерть тысяч его безвинных жителей на совести кровавых палачей Сталина и Жданова!..»

Он уже не мог дальше читать, пальцы сжались в кулаки, а кожа на костяшках побелела от напряжения. Ему стало все ясно. Гофмайер, этот утонченный, с холеной физиономией садист, не оставлял ему выхода. В листовке не хватало только одного — фотографии красноармейца. Его, Виктора Бутырина, фотографии! В подтверждение этой убийственной догадки Штейнблюм достал из ящика стола фотоаппарат. Гофмайер изобразил на лице улыбку и сделал снимок.

Листовка с фотографией — это был беспроигрышный ход гитлеровцев. Тем самым они загоняли его в угол и заживо, с позором хоронили в глазах друзей и боевых товарищей. От безысходности Виктор готов был наброситься на Гофмайера и покончить все разом, но в последний момент холодная логика разведчика подсказала ему другое: «Умереть легко. А что потом? Потом они своими паршивыми бумажками втопчут твое имя в такую грязь, что век не отмыться! Не сдавайся! Борись!»

Для разведчика Бутырина настал момент истины: умереть бесславной смертью или принять правила, навязанные ему Гофмайером, чтобы потом повести с ним свою игру. Игру, на кон в которой будет поставлена не только его жизнь, но и честное имя. Но какой ценой? Виктор отдавал себе отчет: Гофмайер не дилетант, он — профессионал, а это значит, что на одни только заверения в готовности служить фашистам не клюнет. Подтверждением тому являлась изощренная комбинация с текстом и портретом на листовке. Расположение и доверие Гофмайера можно было купить только самой страшной ценой — предательством, сообщив задание разведотдела Северо-Западного фронта, явки и пороли для связи с партизанами.