Дитер Болен - Ничего кроме правды

Честно говоря, такие ссоры мне немного нравились. Мне они казались доказательством того, что мы живём. Так не сделала бы женщина, которой наплевать на тебя, думалось мне. Где эмоции, там и любовь, она ревновала, значит, я что–то значил для неё. Обычно такая флегматичная, Наддель бушевала около получаса, грозя: «Я разнесу всё здесь!», а я поднимался наверх, в спальню, и говорил: «Ах, оставь меня в покое! Я буду спать сегодня в одиночестве, мы поговорим завтра утром!»

Раньше все наши ссоры завершал один и тот же ритуал: не проходило и 10 минут, как Наддель с подушкой в руках стучала в дверь, спрашивала, как маленькая девочка: «Можно, я переночую у тебя?» Я отвечал: «Да, заходи!» После такого примирения секс был особенно хорош.

Но если я теперь говорил: «Оставайся там!», Наддель действительно уходила и не возвращалась. А потом я крался на цыпочках к её комнате, чтобы посмотреть, где она там застряла. А она спокойно лежала в постели и спала. И это в то время как я нервничал, кровь стучала в венах на шее, и я не мог уснуть.

«Дррррррррррррр!!!!!!!!!»

Каждый год под рождество на вилле Розенгартен звонил телефон, на другом конце провода оказывалась моя фирма звукозаписи, которая собиралась принести мне к празднику любви помимо колокольчиков денежки за «Greatest Hits» Modern Talking, просили о воссоединении группы. Ясное дело, никогда ещё в истории музыки ни одной немецкой группе не удавалось выпустить пять мировых хитов подряд, и эта корова была выдоена не до конца. Хотя, наверное, в её вымени больше не было сливок, только несколько стаканов обезжиренного молока. И все эти годы я отвечал: «Нет!»

Так было в 1994, 1995 и 1996, только в 1997 всё получилось по–другому, потому что они для разнообразия позвонили мне на мобильный. Наступил 1998 год.

Я впервые всерьёз стал подумывать о проекте «воссоединение». Blue System начала раздражать меня, я спел к тому времени все баллады, все песни, сыграл всю музыку, и медленно, но верно иссякал. О Томасе я 9 лет ничего не слышал, кроме того, что после распада Modern Talking они с Норой ездили в Чили, Аргентину и Южную Африку, где выступали под нашими именами. Нора была Дитером, а Томас Томасом, они давали концерты перед шестидесятитысячной аудиторией. Но всё катилось к тому, что, в конце концов, им пришлось бы петь в каких–нибудь кафе за 2000 марок и перебиваться с хлеба на квас. Так рассказывали люди. По прошествии стольких лет, наша ссора казалась мне даже почти забавной. Время лечит, и теперь мне ужасно хотелось узнать, что же получилось из Томаса.

Признаюсь, мне было немного страшно, когда я поднял трубку, чтобы позвонить Томасу. Может, он скажет: «Что тебе нужно здесь, бродяга?», а может, просто положит трубку.

Томас поднял трубку: «Да?»

Я сказал: «Эй, Томас!»

Он: «А кто это?»

Я: «Это Дитер Болен.»

Он был удивлён: «Ого, привет!»

Причём его «Ого, привет!» звучало дружелюбно, легко и легкомысленно. Мы немного поболтали, а потом я прервал его на полуслове и сказал: «Послушай, пока мы не заболтались и не ушли от темы, хочу пригласить тебя к себе в Гамбург!»

Он приехал на виллу Розенгартен, причём — я чуть не рассмеялся — это был всё тот же старый Томас: он всё ещё ездил на Ягуаре, и когда садился на диван, то, как и раньше, подтягивал ноги к туловищу, в принципе, таким же образом садилась бы Марайа Керри.

Зато у него не было двух вещей — Норы и длинных волос. Томас без своего супер–пупер скальпа выглядел просто прекрасно. У меня сложилось хорошее мнение, когда я оглядел Томаса. Его тощие бёдра несколько располнели, мне подумалось: «Вот это настоящий Томас!» И вот что странно: расставшись много лет тому назад, мы не могли даже поглядеть друг другу в глаза, столько было между нами ненависти и агрессии. А теперь мы сидели рядом, и всё было легко и непринуждённо.

Мы проголодались, но не мог же я его накормить стряпнёй Наденьки! — мне вовсе не хотелось разрушать нашу дружбу через час после её воскрешения. Вот я и сказал ему: «Давай сходим в «Тысячелетнего», там подают отличный картофель фри». Клёвая лавочка, картошка, гуляш — и всё это за 11 марок.

Во время этого разговора я пришёл к убеждению, что споры на тему — кто прав? Кто виноват? — ни к чему не приведут. Лет десять назад я бы начал наезжать на Томаса: «Эй, скажи, ты с ума сошёл? Почему Нора ломала комедию? Почему нам пришлось отказаться от стольких телешоу, почему то, почему это?» Но за это время я стал старше и хитрее. Наше общение носило деликатный характер, мы за версту обходили щекотливые места, под негласным девизом: никаких стрессов больше!

Вместо старых мыслей в моей голове оформлялась одна, новая: «Да, верно! Собственно, мы могли бы ещё что–нибудь сделать вместе…» Вот и Томас сказал: «Да, почему бы и нет?» И после воссоединения за жареным картофелем в Хитфельде я позвонил шефу звукозаписывающей фирмы: «О'кей, я тут пораздумал, мы могли бы устроить comeback, но только если вы раздуете из этого целую историю, тогда мы сразу пойдём вверх!»

Под «пойдём вверх» мой приятель Энди подразумевал хит–парад с Уве Хюбнером. А я сказал: «Ну и дурак же ты! Уж если премьера, то только у Томаса Готтшалька!»

Долго локти не грызи, лучше Петера спроси. Если быть совсем точным, Петера Ангемера, моего старинного друга и одновременно тайное оружие пострашнее Джеймса Бонда в том, что касается выступлений на больших вечерних шоу. Петер — старейшина телепромоутеров, таких как он уже больше не существует. Кажется, процентов двадцать своей печени он загубил на всевозможных ужинах и за выпивкой в барах с владельцами всевозможных передач, пытаясь выбить для меня участие в шоу. В тот вечер он объезжал начальника отдела развлекательных программ ZDF Акселя Бейера. Мы часами заговаривали ему зубы — бу–бу–бу, как знахарки заговаривают бородавки. В конце концов, Бейер согласился, хоть и поставил свои условия: «Я хочу старые великие хиты» — сказал он.

А я: «Как это, старые великие хиты? Старые пластинки есть в каждом доме, это никого уже не интересует!» Я исходил из того, что мы с Томасом тихо–мирно пойдём в студию и запишем новые песни.

Но Бейер заартачился: «Нет, я этого не хочу, в первый раз вы должны выступить с попурри и спеть старые хиты номер один». В принципе, мы с Томасом должны были бы теперь целовать ему ноги, мы добились в 20 раз большего успеха, чем если бы просто записали альбом с новыми песнями.

И при расставании Бейер добавил: «Ваше выступление должно быть неожиданным. Если что–нибудь станет известно заранее, или мы услышим от кого–нибудь, что Modern Talking вновь существует, мы выкинем вас из программы».

Дни напролёт я раздумывал над тем, как бы покруче постричь и приодеть пять изъеденных молью песенок, чтобы они выглядели, как новые и чтобы их можно было продать по второму разу. Мне в голову пришла блестящая идея: я пригласил Эрика Синглетона, музыканта из Нью — Йорка, метр 95 ростом, весом в 7 центнеров, чтобы он читал рэп, а темп песен сделал более быстрым, сказав Луису: «Нагнети–ка побольше давления со своими бас–барабанами!» (Слово «Давление» — моё любимое в студии.)

До того момента мы не использовали Томаса, возвращение Modern Talking состояло исключительно из передвижения регуляторов, нажатия кнопок и щелчков клавиш. В конце концов, и он заглянул в студию, чтобы вместе со мной записать три новые песни, которые мы запихали в наш новый альбом Back For Good, и которые петь надо было не более десяти минут. За каждую из этих десяти минут он впоследствии смог бы купить целый дом.

За две недели до выступления зазвонил телефон. И как вы думаете, кто был на проводе? Мартин Гейдеманнс, глава всех ищеек в разделе развлечений «Бильда по воскресеньям»:

«Дитер, до нас дошли слухи, что ты с Томасом, вы сидели вместе в одном из кабаков Хиттфельда. Это попахивает возвращением».

Я ответил: «Эй, Мартин, если вы напишете об этом, тогда нам придёт конец, прежде чем мы успеем начать».

Для меня в этот миг решалось всё. Даже если этот Гейдеманнс напишет о нашем возвращении внизу справа на восьмой странице, наш проект потерял бы всю свою важность. Это было бы всё равно что: «Марго и Мария Гельвиг поют по–тирольски и готовят варенье» или «У Драфи Дейтчера новая шляпа».

Я как сумасшедший вскочил в машину и через полчаса, закинув язык на плечо, около фикуса в кадке объяснялся с Мартином Гейдеманнсом: «Пойми, Мартин» — умолял я — «они сказали мне, что мы вылетим, если они где–нибудь прочтут хоть одно сообщение».

А Гейдеманнс теребил свою причёску а-ля ежиные иголки, потом схватил телефонную трубку, чтобы позвонить профессору Штольте, шефу Бейера на ZDF, и сказать: «Хьюстон, у нас проблема!»

Они говорили, говорили и говорили, в конце концов, сошлись на том, что в воскресенье, за 6 дней до передачи, 12 миллионов немцев за завтраком, в перерыве между яйцами и апельсиновым соком прочтут заголовок «Modern Talking возвращается!» Можно говорить о «Бильде» что угодно, но со стороны Гейдеманнса это было верхом корректности.