Мария Залесская - Ференц Лист

Несмотря на затяжную депрессию, Адаму нужно было приспосабливаться к реалиям и искать новые стимулы для интереса к жизни. До тех пор вопрос женитьбы его мало беспокоил. Насыщенная творческая атмосфера Кишмартона не давала «размениваться по пустякам». Теперь же в редкие выезды за пределы Доборьяна Адам начал присматриваться к возможным невестам. Однажды летом 1810 года он отправился в расположенный неподалеку городок Надьмартон/Маттерсдорф (Nagymárton/ Mattersdorf, с 1924 года носит название Маттерсбург (Mattersburg), ныне находится в составе Австрии) навестить отца, работавшего в то время у князя Эстерхази на лесозаготовках — мятущаяся натура Адама подтолкнула его к очередной смене деятельности. Судьбе было угодно, чтобы одновременно из Вены в Надьмартон приехала повидать брата 22-летняя Мария Анна Лагер. Молодые люди (правда, Адаму к тому времени исполнилось уже 33 года) встретились почти случайно. Дальнейшее развитие событий было быстрым и предсказуемым. 10 сентября Адам сделал Марии Анне предложение, 11 января следующего года состоялось их бракосочетание.

Мария Анна переехала жить к мужу в Доборьян. В доме, где обосновалась чета Лист, были всего одна жилая комната, кухня и прихожая. Обстановка состояла из самых простых и необходимых вещей: кровати, стола, длинной деревянной скамьи и нескольких стульев. Над кроватью висел портрет Бетховена — кумира Адама Листа, единственное напоминание о счастливых днях в Кишмартоне. Всё это можно увидеть и сегодня: дом сохранился и превращен в музей.

Видимо, в этот период Адам Лист оказывал серьезную материальную поддержку отцу и остальным родственникам, так как при увеличенном жалованье его образ жизни в Доборьяне был гораздо скромнее, чем в Кишмартоне.

Двадцать второго октября 1811 года у четы Лист родился единственный ребенок. Он был крещен на следующий день в соседней деревне Лок / Унтерфрауенхайд (Lók / Unterfrauenhaid), так как в Доборьяне не было своего священника. В метрической книге церкви появилась запись, сделанная на латыни.

Первое, что бросается в глаза: фамилия отца написана по старинке — без буквы z. Причина кроется, скорее всего, в двух обстоятельствах. Во-первых, как мы уже отмечали, лишь отец Адама начал писать свою фамилию по-венгерски; прошло слишком мало времени, чтобы такое написание укоренилось и стало грамматической нормой. Во-вторых, в латинском языке не используется буквосочетание sz, если только оно не привнесено из других языков в именах собственных, как произошло и в данном случае при написании чисто венгерской фамилии Szalay. Церковный писарь автоматически выбрал то написание фамилии отца ребенка, какое посчитал более правильным. Хотя нельзя исключить и элементарную ошибку — практически со стопроцентной уверенностью беремся утверждать, что писарь не знал венгерского языка. Нам пришлось остановиться на таком, казалось бы, незначительном эпизоде лишь потому, что некоторые исследователи делали из него далекоидущие выводы, объявляя Листа австрийцем по происхождению только на основании написания фамилии его отца в метрике, несмотря на то, что по отцовской линии все его предки были уроженцами Венгрии.

Франциск (далее будем называть его Ференцем) рос слабым и болезненным. В трехлетнем возрасте после очередного недуга он впал в состояние каталепсии, продолжавшееся настолько долго, что родители сочли ребенка умершим и уже заказали гроб… Кстати, став взрослым, Лист, наоборот, отличался крепким здоровьем и серьезно болел достаточно редко. Возможно, в постепенном укреплении его физического состояния сыграли роль столь ненавидимая его отцом жизнь в деревне с частыми и долгими прогулками на свежем воздухе, а также неусыпные заботы родителей, особенно матери.

С матерью у Листа с раннего детства сложились задушевные отношения. Отца он тоже любил, но мать всегда была ему ближе. Он также на всю жизнь сохранил самые теплые чувства к младшей сестре матери Марии Терезе Лагер (1790–1856), навещавшей Листов в Доборьяне и баловавшей маленького племянника, в котором души не чаяла.

Детские воспоминания о сельской жизни глубоко запали в душу впечатлительного ребенка. Картины живописной венгерской природы, деревенские праздники, музыка, слышимая от цыган, часто проходивших через Доборьян, — всё это не могло оставить равнодушным будущего композитора.

Кстати, отметим, что с юности Ференц считал — и впоследствии только укрепился в этом мнении, — что именно цыганская музыка является настоящим венгерским фольклором, «душой венгерского народа». В свое время мы будем подробно говорить о печально знаменитой книге Листа «Цыгане и их музыка в Венгрии», снискавшей автору скандальную славу. Только ленивый не обвинял тогда Листа и в оскорблении венгерской нации, и в полной некомпетентности. И никому не пришло в голову, что, во-первых, истоки выводов, к которым пришел Лист, следует искать в его раннем детстве. Во-вторых, он никак не заслужил упреков в некомпетентности; вернее, заслужил не только он, но и большинство музыкантов, его современников. Настоящее изучение подлинной венгерской фольклорной музыки началось уже после смерти Листа, когда в 1894 году этнограф Бела Викар (Vikár, 1859–1945) организовал первую фольклорную экспедицию вглубь страны и начал запись народных мелодий с помощью фонографа. Венгерский композитор Золтан Кодай[55] последовал его примеру и в 1905 году собрал свыше 150 народных мелодий. Советский музыковед И. И. Мартынов, автор книги «Золтан Кодай», пояснял причины недостаточной изученности венгерского музыкального фольклора вплоть до рубежа XIX–XX столетий: «Напомним, что в течение четырех веков Венгрия находилась под иноземным игом — турецким, немецким и, дольше всего, австрийским. Еще раньше в стране насаждался латинский язык, что задерживало рост литературы и поэзии. Первые из дошедших до нас стихотворений, написанных на венгерском языке, относятся лишь к началу XVI столетия. Известный писатель и общественный деятель Иштван Сечен[ь]и считал, что латинский язык убил дух венгерской культуры еще в ее колыбели. Что касается крестьянской песни, то она звучала лишь в деревне и по существу не могла оказать влияния на развитие профессионального музыкального искусства. Более того — песня подвергалась гонениям со стороны духовенства и реакционного дворянства, и, в конце концов, память о ней стерлась даже в творческой среде. Этот процесс зашел так далеко, что в середине XIX столетия поэт Янош Арань с горечью писал: „Мы, венгры, не столь счастливый народ, чтобы иметь возможность гордо указывать на древние корни нашей литературы, на народный наивный, но всё-таки национально-самобытный эпос. Мы только понаслышке знаем о тех песнях, которые распевались за столами Арпада, Эндре и Матьяша, но мы не можем повторить ни одной строчки, не можем напеть ни одного звука этих песен“»[56].

Таким образом, даже если в глуши Доборьяна Лист и мог слышать в детстве подлинные народные мелодии, то они в любом случае потерялись для него в эффектных Цыганских мотивах. К тому же напевы цыган привлекали Листа эмоциональностью, игрой темпов, виртуозностью и «залихватской удалью». Можно сказать, что свою будущую любовь к цыганской музыке он впитал с молоком матери. И это не говорит о недостаточном художественном вкусе (в чем только Листа не пытались упрекать!) или «неуважении» к национальным корням. Это — дань воспоминаниям детства, дорогим каждому человеку. Для оторванного от родины Листа цыганская музыка действительно стала олицетворением всего венгерского; к тому же в Европе все многочисленные цыганские оркестры огульно объявлялись венгерскими, а возможности разобраться в тонкостях у Листа просто не было.

Итак, услышанная маленьким Ференцем на лоне деревенской природы цыганская музыка — а наслаждаться ею он мог часами — была первым толчком для пробуждения его собственного музыкального таланта. Что же касается общего образования, то единственным учителем мальчика стал немец Иоганн Рорер (Rohrer; 1783–1868). В большинстве биографических работ о Листе его называют деревенским капелланом и его занятия с маленьким Ференцем представляют в качестве несистематических частных уроков. Однако на деле Рорер никогда не был капелланом, а являлся школьным учителем. В 1805 году он обосновался в Доборьяне и открыл частную школу, в которой в общей сложности тогда обучалось 52 мальчика и 15 девочек[57]. Рорер преподавал в своей школе вплоть до 1866 года и закончил педагогическую карьеру за два года до смерти. Ференц посещал класс вместе с остальными учениками; никаких частных уроков Рорер ему не давал. Кстати, когда в феврале 1840 года после триумфальных концертов в Пеште Лист в ностальгическом настроении посетил Доборьян, то вспомнил о старом учителе и отблагодарил его щедрым денежным вознаграждением.