Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1981 год

Тем временем курс обучения пришельца продолжался.

Вначале он отказывался входить в дом, но в конце концов достаточно поверил мне, чтобы войти в комнаты. Однако он не любил проводить много времени средь закрытых стен, так как дом был чересчур переполнен напоминаниями о том, что наша цивилизация — цивилизация, потребляющая растения. Мебель, одежда, крупы, бумага, даже сам дом — все было сделано из растений. Я достал старую кадку, наполнил ее землей и поставил в углу столовой, чтобы мой подопечный, если захочет, мог питаться в доме, но я не помню, чтобы он хоть раз воспользовался этим.

Хотя тогда я и мысли не допускал об этом, но понимал, что все, что мы с пришельцем делаем, все это обречено на провал. Сумел бы кто-то другой сделать лучше или нет — не знаю. Думаю, что сумел бы. Но лично я не знал, с кем и как начать разговор об этом, так как боялся, что меня высмеют. Ужасно, как мы, люди, боимся показаться смешными.

Кроме того, надо было считаться и с гостем. Как бы он воспринял передачу на руки кому-то другому? Я не раз подбивал себя на то, чтобы предпринять какие-то конкретные шаги, но тут из сада выходило растеньице, усаживалось рядом со мной на ступеньки, и мы начинали беседу — ни о чем, по сути, конкретном, а о счастье и горе, о братстве и воле, и моя решимость постепенно улетучивалась.

С тех пор я часто думаю, насколько мы, должно быть, были похожи на двух затерявшихся детей, незнакомых, выросших в разных странах, которым очень хотелось бы поиграть вместе, но ни один не понимал ни правил игры другого, ни языка.

Знаю, знаю! Вы скажете, что надо было начинать с математики. Вы показываете инопланетянину, что дважды два четыре. Затем рисуете Солнечную систему и показываете ему на чертеже Солнце, а затем тычете пальцем на светило в небе, потом показываете на рисунке Землю и показываете на себя и на пол. Таким путем вы даете ему знать, что вам известно о Солнечной системе, о космосе, звездах и так далее. Затем вы вручаете ему карандаш и бумагу, чтобы он нарисовал звездную карту родного неба, свою солнечную систему и ту планету, откуда он прилетел.

Но что, если он не знает математики? Что, если выражение «два плюс два равно четырем» для него ничего ровным счетом не означает? Что, если он никогда не пользовался чертежами и диаграммами? Что, если он не умеет чертить или видеть, слышать, чувствовать и думать так, как это делаем мы?

Чтобы иметь дело с пришельцами из другого мира, надо иметь какую-то первооснову.

Но, может быть, математика не есть такая первооснова?

Чертежи также?

В этом случае надо искать что-то другое.

Ведь должны же быть какие-то определенные, всеобщие, универсальные первоосновы.

Думаю, что я знаю, каковы они.

Если уж ничему другому, то этому растеньице научило меня.

Счастье — вот первооснова. И горе — первооснова. И благодарность, возможно, в чуть меньшей степени. Также доброта. И вероятно, ненависть — хотя мы с моим гостем никогда не имели с ней дела.

Быть может, братство.

Но доброта, счастье и братство — инструменты, не очень удобные в обращении, когда хотят добиться понимания по какому-то конкретному вопросу, хотя в мире растений это может быть и не так.

Приближалась осень, и я начал подумывать, как устроиться с моим гостем на зиму. Разумеется, я мог бы его держать в доме, но он не любил пребывать среди закрытых стен.

Как-то раз вечером мы сидели вдвоем на ступеньках заднего крыльца, слушая первых сверчков за сезон.

Корабль спустился бесшумно. Я заметил его только тогда, когда он оказался на уровне деревьев. Он опустился вниз и приземлился как раз между моим домом и сараем.

Я слегка вздрогнул, но не испугался и, кажется, не очень удивился. Где-то в глубине души я все время интересовался: неужели товарищи и собратья растеньица так и не разыщут его в конце концов?

Корабль весь светился мерцающим светом. Из него вышли три растеньица, но странная вещь — ни дверей, ни люков на корабле не было, и растеньица как бы вышли из него сквозь стены, и они снова закрылись за ними.

Мое растеньице взяло меня за руку и потянуло слегка за собой, показывая, что хочет взойти вместе со мной на корабль. Чтобы успокоить меня, растеньице начало изливать на меня мирные утешительные мысли. И все время, пока это продолжалось, я слушал разговор между моим растеньицем и тремя вновь прибывшими, но улавливал только какие-то неясные обрывки их беседы, едва ли осознавая, что ведется разговор, и уж, конечно, не понимая, о чем они говорят.

Потом мое растеньице встало рядом со мной, а трое сошедших с корабля подошли поближе. Они по очереди брали меня за руку и некоторое время смотрели на меня, благодаря за помощь и желая счастья.

То же самое сказало мое растеньице, а затем они вчетвером направились к кораблю и скрылись в нем.

Я стоял и смотрел, как корабль медленно уходит в ночь, до тех пор, пока он не исчез из виду. И чувства благодарности и счастья постепенно меркли во мне, уступая чувству одиночества и печали.

Я понял, что где-то там, наверху, есть большой корабль-матка, что в нем много других растеньиц, одно из которых жило со мной почти полгода, тогда как другие шесть его товарищей умерли под забором по соседству.

Я понял также, что это корабль-матка вычерпал плодородную землю с участка Пита Скиннера.

Наконец я перестал смотреть на небо. За сараем я увидел красоту желтой розы в цвету и опять подумал о первоосновах общения живых существ.

Я хотел знать, уж не используются ли счастье и доброта, а быть может, даже такие чувства, о которых мы, люди, еще не знаем, в мире растений так, как мы используем науки?

Ведь расцвел же розовый куст, когда я стал думать по-доброму о нем. А африканская фиалка? Разве она не обрела новую жизнь в человеческой доброте?

Пусть покажется удивительным и звучит несуразицей, но этот феномен не так уж нов или неизвестен. Есть люди, которые умеют получить из грядки или сада все, что захотят. О таких говорят, что у них дома живет зеленый помощник — мальчик с пальчик.

И может быть, наличие зеленого помощника, мальчика с пальчик, зависит не столько от уменья или трудов, вкладываемых в растения, сколько от доброты и интереса, проявляемого к ним человеком?

В течение многих веков растительная жизнь на нашей планете воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Все было легко и просто. В целом растениям уделялось мало любви. Их сажали или сеяли. Они росли. В должное время с них снимали урожай.

Иногда я спрашивал себя: а что, когда голод сожмет нашу перенаселенную планету в своих тисках, разве тогда не появится крайняя нужда в раскрытии секрета садоводческого искусства, тайны зеленого мальчика с пальчик.

Если доброта и любовь могут побудить растения производить в несколько раз больше своей обычной нормы, то неужели мы не возьмем доброту в качестве орудия, с помощью которого можно спасти Землю от голода?

Во сколько раз больше можно получить зерна, если фермер полюбит, скажем, выращиваемую им пшеницу?

Конечно, такой простой принцип вряд ли получит одобрение.

Во всяком случае, он не сработает, не сработает в потребляющем растения обществе.

Ибо как можно сохранить у растения убеждение, что вы его любите и испытываете к нему добрые чувства, когда из года в год доказываете, что ваш единственный интерес к нему сводится к тому, чтобы или съесть его, или сделать из него одежду, или срубить на дрова.

Я прошел за сарай и встал возле желтой розы, стараясь найти ответ. Роза разволновалась подобно красивой женщине, которая знает, что ею восхищаются, однако никаких чувств от нее не исходило.

Благодарность и счастье исчезли, растворились. И ничего не осталось, кроме чувства тоски и одиночества.

Вот собачьи дети эти растительные пришельцы, растравили человека так, что он теперь не может спокойно съесть кашу на завтрак!

Перевел с английского Н. Колпаков

Неподалеку от Новых Гебрид и Новой Каледонии расположена частица суши, окруженная со всех сторон водами Тихого океана. Площадь ее всего двенадцать гектаров, а название — Матью. Несмотря на малые размеры, остров нанесен на все карты южных морей. В этом нет ничего удивительного: на безбрежной океанской глади отмечают обычно любой клочок земли. Удивительно другое: в разных атласах страна — владелец острова — обозначена по-разному. На англоязычных картах остров числится за Францией, на французских — за Англией, на остальных — как придется. Безлюдный и труднодоступный, остров Матью, видимо, во время горячки колониальных захватов не представлял ни для кого интереса. И мимо него просто прошли. Долгое время картографического разнобоя никто не замечал.