Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1982 год

Покровский собор необычайно щедро разукрашен изразцами коричневых, желтых, зеленых и синих непрозрачных тонов: они не только обходят фризами вокруг глав Покрова, ими сплошь покрыты широкие поля закомар. Взлет русского изразцового убранства происходил в те же самые годы, когда строилось Измайлово. И потому, когда в других, городах — Ярославле, или Ростове Великом, или Сольвычегодске — я вижу похожие изразцы, они сразу напоминают мне Измайлово, век XVII...

Одним из самых распространенных узоров на изразцах был так называемый «павлиний глаз», которым Степан Иванов по прозвищу «Полубес» украсил и Покровский собор. Изображение напоминает скорее цветок репейника, чем око павлина. Фон на этих изразцах темно-синий, по нему идут зеленые листья, и среди них горит оранжевый «глаз», в котором сверкает даже белый зрачок. На измайловских изразцах изображены также диковинные птицы и звери, растительные орнаменты, розетки.

По бокам крыльца собора и теперь можно увидеть два отверстия — в самый раз, чтобы пролезть мальчишке. Видимо, они служили для вентиляции подземных помещений. Отверстия эти были забраны ржавыми чугунными решетками. И вот в один прекрасный день мы обнаружили, что одной решетки нет, ее подпилили и выломали. Под страшным секретом мне было сообщено, что ход ведет в подвал, а в нем стоят сундуки. Кругом разбросано оружие — сабли, кинжалы, пистолеты. Золото сундуков нас не привлекало, а вот старинное оружие... Мы решили добраться до клада с моим соседом Колькой-маленьким. Он был небольшого росточка, что соответствовало его кличке, а я очень худ, протиснуться в эту дыру нам ничего не стоило.

Запасясь спичками и огарком свечи, полезли. Колька был поотчаяннее, поэтому лез первым. Сначала ход был таким узким, что пришлось ползти змеей. Потом он расширился, и мы смогли встать на четвереньки. Ход завернул влево и вскоре соединился с другим, идущим, видимо, от второго входного отверстия. Тут уж стало совсем темно, и Колька зажег свечку. Осветился полукруглый потолок хода, помнится, он был из белого камня. Колька прополз еще метров десять и остановился. Он поднял над головой свечу, и я почувствовал за его спиной черную, не освещаемую пламенем пустоту...

— Что там? — спросил я, похолодев.

Вместо ответа Колька-маленький засопел и попятился, не разворачиваясь. И тут погасла свечка. Мы стали быстро удирать; остановились только тогда, когда забрезжил свет.

— Обрыв там глубокий,— выдохнул Колька.— На дне сундуки, но спуска нет.

Стояла в годы моего детства на Измайловском острове еще одна церковь — Иосафа Царевича Индийского. Тогда она для нас была лишь грудой кирпича, на которой мы играли в ожидании хлеба — во время войны рядом был хлебный ларек, куда к шести часам утра собирался весь городок. Всем приходилось стоять в очереди, потому что все работали. Иждивенческих карточек почти не было. Работали и подростки, а малышам карточки не доверяли. Мы называли эту церковь Красной и знать не знали, что она — первое сооружение архитектурного стиля, получившего название «московского» или «нарышкинского барокко»...

Таким образом, на острове возникли одновременно три основных здания, имеющих общие детали (например, изразцы), но совершенно отличающихся друг от друга: старорусских форм пятиглавый Покровский собор, выстроенная в новом стиле московского барокко церковь Иосафа Царевича и Мостовая башня с крышей-шатром.

Хорошо сохранившаяся Мостовая башня дает представление о традиционных русских архитектурных формах. Они как бы повторяют в камне приемы деревянного зодчества Древней Руси. Приземистый нижний четверик с широкими проездными арками, стены которого разделены на три части узкими колоннами. По его верху — барьер с изразцами, а за ним — гульбище, обширная терраса, ведущая вокруг второго четверика. Он уже более наряден, каждая стена с тремя окнами, наличники которых украшены резным камнем. Здесь располагалась «думная палата», поэтому помещение было утеплено печами. Третий этаж — восьмерик — покрыт широким шатром.

В нашем детстве Мостовая башня стояла заброшенной, шатер прохудился, ржавое железо с него срывало ветром. На гульбище очень быстро вырастали березки. Одно время в нижнем четверике оборудовали магазин, где продавали сразу мыло, мясо, лопаты и сахар. «Думную палату» я помню всегда разоренной, с грудой кирпича на полу и остатками каких-то перегородок. Из этих досок и фанеры мы построили здесь жилье моему другу Васе Косоурову, приехавшему из деревни к родственникам. Соорудили конурку с железной печкой, и он там временами жил.

Эти полуразвалины с торчащими из стен заржавленными металлическими скобами, изъеденными временем стенами, узкими таинственными ходами, в которых гулко отдавалось эхо шагов,— пожалуй, самые запомнившиеся впечатления детства.

С. М. Соловьев в своем труде «История России с древнейших времен» проводит резкую границу в истории нашей Родины между царствованием Алексея Михайловича и последующими событиями. «Здесь мы заканчиваем историю Древней России,— писал он.— Деятельность обоих сыновей царя Алексея Михайловича, Федора и Петра, принадлежит к Новой истории». Значит, первое наше Измайлово есть последняя страница истории Древней Руси.

Петр, как известно, перенес столицу на Неву. Так хорошо устроенное хозяйство Измайлова расстроилось, пришло в упадок. Гремели здесь только охоты императоров и императриц. Охотился юный Петр II, императрицы Анна и Елизавета, которые провели здесь детство. Охотились уже це с соколами, как Алексей Михайлович, а с гончими — на волков, медведей, оленей и зайцев. Зверей здесь, конечно, разводили специально.

Зверинец Алексея Михайловича располагался на острове, неподалеку от царских хором. В нем водились лебеди, «китайские гуси», павлины, «английские куры» и другие редкие и заморские птицы. Содержались и диковинные звери, по свидетельству иностранцев,— даже львы и тигры. В 1731 году Анна Иоанновна приказала завести новый зверинец в заповедном лесу к югу от дворца, ближе к Владимирской дороге. Там, где теперь Измайловский парк. В новом зверинце разводились главным образом охотничьи животные — олени, волки, медведи, кабаны, лисы, барсуки, соболи. Собственно, это был заповедник, заповедный режим для Измайловского леса установлен в 1700 году. Дикие животные жили в лесу на свободе, их охраняли. Охотиться на них было строжайше запрещено. Когда Петру в Петербурге донесли, что в Измайлове появились браконьеры, он приказал управителю села Измайлова, стольнику и воеводе Афросимову «присылать тех людей в Преображенский приказ», где расправа их ждала короткая — плети и «ссылка в Азов с женами и детьми на вечное житье».

Сто пятьдесят лет стояло Измайлово заброшенным. Вторая его жизнь началась в середине XIX века. Именно тогда здесь открыли Измайловскую военную богадельню, пристроив к Покровскому храму нелепые корпуса — казармы. Возводили их десять лет на средства кавалеров ордена св. Анны.

Богадельня предназначалась для неимущих ветеранов и инвалидов Отечественной войны 1812 года, персидской, турецкой и кавказской войн. К моменту ее открытия — в 1849 году — здесь содержалось 432 человека, в том числе шестнадцать штаб- и обер-офицеров. Были тут ветераны Семеновского, Преображенского и Измайловского полков, были и моряки, в большинстве своем здоровые пожилые люди, которым не хотелось возвращаться в деревню, к барину, в крепостную зависимость. Особенно героям войны, гвардейцам, георгиевским кавалерам. Вот и устраивались бывшие солдаты на службу сторожами, дворниками, кучерами, называясь инвалидами. Или шли в богадельню. Не отдыхать на всем готовом, а работать по мере сил.

Богадельня имела довольно обширное хозяйство, свою кузницу, различные мастерские, сады и огороды. В то время были установлены чугунные триумфальные ворота и фонтан, вокруг которого разбили цветники. Для снабжения всех зданий чистой водой призираемые построили «водоподъемную машину», ту самую водокачку, которая снабжала водой и нас, живших в этих корпусах сто лет спустя. Стоит она и теперь — каменный домик у пруда.

Измайловская военная богадельня просуществовала до Октябрьской революции.

В 1927 году корпуса несколько перестроили, из третьего верхнего этажа сделали два. И разместился здесь рабочий городок имени Баумана.

Жизнь в этом городке достаточно памятна мне... Длиннющий коридор заканчивался единственным окном, по обеим сторонам коридора шли двери комнат. Крайняя комната на всех этажах была кухней. Столик на две семьи, у каждой свой примус. Чад, темнота и непрекращающиеся разговоры.

Мои дети уже не знают, что такое примус. Разве что в походы по горам мы брали с собой маленький бензиновый примусок, но это совсем не то... Примус был своеобразным символом семьи, чем-то вроде семейного очага. Приготовив обед, его уносили в комнату, хранили там так же, как и бидон с керосином.