Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1974 год

Теперь наше с Лореной внимание было поглощено пышной подготовкой к новой фазе обряда, которая началась с того, что в перистиль вошла процессия унси. Держа в руках разноцветные шелковые флажки, унси двинулись в обход центрального шеста. Среди них был мужчина, одетый в опрятный белый костюм, с белым платком, повязанным вокруг головы. В правой руке он нес обнаженный меч острием вверх. Резер определил, что это был помощник мамбо, именуемый «лаплас». Под триумфальную дробь барабанов флажки и меч отсалютовали священному шесту Дамбаллы, и видение змеи снова возникло перед моим мысленным взором.

Мамбо подала знак одной из унси, и та, выступив из общего круга, преклонила перед жрицей колени. Мамбо взяла длинную нитку бус, возложила ее на плечи унси, а затем осенила ее крестным знамением. Унси поцеловала землю. Мамбо тут же подхватила ее под руку и помогла подняться. Осененная знамением девушка взяла с жертвенника кувшин с водой, наметила струйкой воды кольцо вокруг центрального шеста и, все так же проливая воду, направилась к одному из выходов. Ее фигурка моментально растворилась в темноте.

Резер объяснил нам, что это магический круг в честь Папы Легбы и Огуна Феррея, покровителя дома. Мы узнали, что как раз позади перистиля помещался еще один жертвенник, где были расположены различные священные предметы, которые скоро будут использованы в обряде.

— Там находятся сосуды с пшеничной мукой и кукурузной крупой, — рассказывал Резер, — листья и травы, ром и другие напитки, жертвенные цыплята, бутыли с маслом и три котелка, два из обожженной глины и один металлический. Эти вещи предназначены для большого обряда, который называется «Retrait de l"esprit de 1"eau» — «Возвращение духов из глубин моря», что, в свою очередь, представляет собой подготовку к церемонии очищения, брулерзеи.

Вскоре мы заметили, что унси-избранница возвращается, неся с собой белый сосуд. Она приблизилась к мамбо, и та остановила ее, вскинув вверх руку. Барабаны смолкли. Кружащиеся вокруг шеста унси и ла плас отошли в стороны и пали на колени. Мамбо, стоящая внутри магического круга, кивнула унси с сосудом. Прислужница торжественно вышла вперед. Мамбо погрузила правую руку в сосуд и извлекла небольшую пригоршню белой муки.

— Вы увидите, как делают веве, — прошептал Резер. — Это еще одна деталь, которая, с одной стороны, уходит корнями в первобытное прошлое, а с другой — близка к католицизму.

Мамбо склонилась над землей. Пропуская муку между большим и указательным пальцами, она плавными и проворными движениями нанесла на полу перистиля изящный узор. Белая мука четко выделялась на темной земле. Мамбо провела безукоризненно прямую линию, затем пересекла ее второй, и получился правильный крест. Тем же самым ритмическим движением она снова погрузила руку в сосуд, и опять мука узкой струйкой полилась из ее руки, очерчивая на земле символический контур сердца.

— Она рисует эмблему вызываемого лоа, — объяснил Резер. — Смысл веве в том, чтобы как можно ближе подвести нас к лоа и ублаготворить богов. Мамбо стоит внутри магического круга. Это значит, что только добрые духи могут приблизиться к ней.

С прекрасным, мастерским чувством перспективы мамбо творила веве. На оконечностях креста появились искусно изображенные сердечки, затем круги, и, наконец, все покрыло кружево тонких линий.

— Это тотем, — казалось, Резер разговаривал уже сам с собой. — Это Африка. Это индейцы. Это Древняя Греция. Это христиане. И это воду!..

У пифагорейцев было свое веве — числа, — продолжал Резер. — У каббалистов — сферы и буквы. У католиков епископ берет свой жезл и чертит знаки на полу освящаемой церкви. Все это проявления одного и того же религиозного импульса. Веве водуистов — это показатель добросовестности жреца или жрицы. Мамбо не смеет сделать ошибку. Она обязана точно знать, каким должен получиться символ.

— А заметили бы вы, если бы она сделала ошибку? — спросила Лорена.

— Конечно! — последовал ответ. — И многие собравшиеся здесь заметили бы... И лоа тоже!

Теперь веве представляло собой сложную мозаику, четкую, как чертеж мелом на классной доске.

— Дамбалла, — прошептал Резер, и на самом деле: последней пригоршней муки проворные руки мамбо изобразили змею, обвившуюся вокруг шеста. Сам Дамбалла Ведо был восславлен, к нему взывала мамбо, и теперь, когда она застыла в молитвенной позе, глаза собравшихся почтительно опустились вниз.

Затем мамбо в сопровождении хора унси запела протяжную молитву. Она призывала католических святых и святых воду, просила христианского и водуистского благословения для тех, кто глубже всех опустился в таинственную бездну веры.

Внезапно мамбо резко воскликнула: «Тамбваюэ!» — и барабаны разразились сотрясающим стены грохотом во славу Дамбал-лы. Мощная дробь маман и серия коротких ударов на других барабанах наполнили перистиль какофонией звуков. Магически-религиозный ритуал вступил в свою высшую фазу. Веве, остающееся в центре внимания, стало источи:, ком жизненной энергии. Глядя на него, водуисты обретали силу и успокоенность, и Дамбалла, должно быть, был на вершине блаженства, взирая на это.

Мамбо подобрала ассон. Резко оторвавшись от созерцания веве, она, раскачиваясь, пустилась в пляс, что немедленно взвихрило собравшихся. Толпа вальсирующих людей двинулась вокруг жертвенника, смешиваясь с унси. Мужчины и женщины поднялись со своих скамей, чтобы присоединиться к этому безмолвному восхвалению лоа, как бы показывая, что символика веве всеми понята и боги могут быть довольны.

Все ближе и ближе к веве пододвигались танцующие. Религиозный экстаз участников нарастал. Обнаженные ноги мамбо коснулись мучного рисунка, затем протанцевали по нему и стоптали часть белого изображения. За мамбо последовали и остальные. Ноги быстро кружили по веве, пока оно не вытопталось окончательно и влажная земля не перемешалась с мукой...

Перевел с английского В. Шевырев

Всю короткую весеннюю ночь мы гнали оленей, не давая им передышки. Теперь табун Эляле, должно быть, находился где-то неподалеку. Предательское солнце быстро выкатилось из-за снежных гор и начало растапливать дорогу. Часам к шести стало уже тепло, пришлось сбросить верхние кухлянки. С каждого бугорка мы высматривали в бинокль табун и наконец увидели черные точки оленей на далеком склоне. Мы пробивались к ним, весело кляня мокрую снежную кашу. В конце концов пришлось достать лапки, плетеные лыжи, и пойти впереди, проминая дорогу.

Эляле расположил бригадные палатки на большой проталине. Снизу ее подпирало снежное поле, а сверху глядели уже почерневшие по гребням горы. Пятеро пастухов, женщины и малыши бродили и лежали под солнцем. После трудной зимы и перед летней дальней дорогой у них выдались относительно спокойные дни. Олени паслись прямо у палаток.

Женщины пустили детишек гулять голышом — в одних коротких торбасишках. Ошалев от неожиданной свободы и легкости, малыши с веселым смехом носились по желтой прошлогодней траве. Олени не боялись их, и только оленята следили за детьми исподлобья, некоторые вдруг подпрыгивали, отталкиваясь сразу четырьмя ногами, и бросались бежать, то ли пугаясь, то ли приглашая побегать наперегонки. Дочка Эляле присмотрела себе небольшую снежную горку и попробовала съехать по ней, как каталась зимой, когда была в меховых штанишках. Но для весны не годились зимние развлечения: снег стал льдистым и шершавым.

Мы с Павлом Ивановичем тоже отдыхали после дороги. Просчет новорожденных оленят в стаде Эляле уже провел оленетехник Миша Тнаковав. Он увез сводку в поселок вчера вечером, накануне нашего приезда. На всякий случай я переписал копию акта, оставшуюся у бригадира. У меня теперь были данные по пяти оленеводческим бригадам. Хорошие данные, с ними не стыдно было возвращаться домой. Выходит, мы недаром торчали в тундре, выбирая получше весенние пастбища, подкармливая оленей солью и жиром, завезенными за полтысячи километров.

Павел Иванович Нивани — наш парторг, весело насвистывая, подбивал какие-то итоги в своей записной книжке. Потом собрал пастухов, рассказал, что скоро, через месяц, выборы. Тогда бригада уже уйдет к далеким летним пастбищам, но ее обязательно будут искать, чтобы люди могли проголосовать. Павел Иванович напоминал людям, что и в тундре они — часть совхоза, района, государства... И, слушая его, видя, как слушают пастухи, я понимал, что это, может быть, самое главное, что нужно помнить мужчинам и женщинам, работающим в тундре.

Между бригадой Эляле и нашим поселком лежали сто двадцать километров горной тундры, рассеченной реками и ручьями. Труден путь по весенней тундре. Полозья нарт в это время подбивают железом, которое хорошо скользит по леденистому насту. Конечно, где лучше проехать, пастухи знают с детства и лишь обсуждают варианты пути. Тундра изучена поколениями их предков. И пути полегче, и гиблые места, вероятно, когда-то познавались людьми на печальном опыте. Но мы плохо знали дорогу, и быть первопроходцами совсем не хотелось. Однако результаты отела оленей по всем бригадам ждало от нас начальство, ждал Госбанк, выдававший совхозу деньги, а значит, и люди, много людей... Да и нам самим после двух месяцев в тундре хотелось в поселок — у Павла Ивановича там была большая семья, а у меня друзья, там были газеты, кино, хлеб вместо надоевших галет и много иных радостей.