Журнал «Если» - «Если», 2005 № 05

— Да будь я проклят!..

Ланье выпрямился, почувствовав неожиданный прилив сил, отпустил столб и фланирующей походкой пересек грязную улицу. Резкий ветер дул со стороны доков. Пахло свежераспиленными бревнами и смолой, мокрой парусиной и китовой плотью, тронутой тлением, а над всем этим царил запах темного, холодного моря. После той пражской неудачи он шел за Марией по пятам, через дюжину столетий, переносясь то вперед, то назад во времени; он всегда был вблизи от нее, но всегда недостаточно близко. Пару раз они разделяли одну и ту же временную линию, в этом Ланье никак не мог ошибиться, испытав мягкий внутренний толчок, однако ощущение оказывалось мимолетным и слишком расплывчатым. Теперь болезненная тяга вела его сильно и уверенно, она была почти такой же материальной, как кованая железная щеколда на парадной двери борделя. Он отворил дверь и вошел.

В большом холле было тепло, заправленная ворванью люстра бросала слабые пятна света на посыпанный опилками пол. Ланье шагнул к бару, и с дальнего конца узкой стойки навстречу ему неспешно двинулся долговязый и худой, как скелет, бармен. Неровный грубый шрам под левым глазом верзилы удачно завершал его внешность.

— Чем услужить тебе, незнакомец?

— Я только что видел здесь одну девушку.

— Неужто?

Тощий верзила отступил на шаг и заметно насторожился. Ланье с раскаянием сообразил, что даже не позаботился настроить свои импланты на здешний диалект. Он попытался, как мог, изобразить говорок, который уловил на улицах Нантакета.

— Такая худышка-коротышка с синими глазами. А волосы у нее черные, длинные и прямые, что твой кобылий хвост. Язычок вострый, как бритва, и ядовитый, как у гадюки. — Он сделал паузу, наблюдая за реакцией бармена. — Знаешь ее? Видел ее сегодня?

— Может быть, — неохотно пробормотал тот.

Ланье швырнул на стойку полдоллара. Серебряная монета зазвенела на полированном дереве, словно колокольчик, и губы бармена сложились в сухую, безрадостную усмешку. Он взял один из мутных, плохо помытых стаканов, плеснул в него на палец подозрительной беловатой жидкости и молча поставил перед Ланье.

— Мария! — громко сказал он куда-то в пространство. — Тебя хотят видеть.

Она появилась из-за угла, соблазнительно покачивая бедрами; подол пышного темно-зеленого платья заметал опилки на полу. Фигура еше тоньше, чем он запомнил, бледное лицо лишилось детской округлости. Щеки впалые, усталые глаза. Сладкие, удушающе-приторные духи не заглушают въедливого запаха обеззараживающего лавандового мыла, каким обычно пользуются в мертвецкой. Девушка остановилась на расстоянии вытянутой руки от стойки и молча уставилась на Ланье.

— Доброе утречко, — поздоровался он на местный лад, надеясь, что Мария его не узнает. Он давно отпустил волосы и бороду, убедившись, что в таком виде можно ассимилироваться практически в любом столетии. Теперь в шевелюре и бровях Ланье уже сквозила седина, и это придало ему обличье сумасшедшего пророка, которое особенно бросалось в глаза, когда Ланье был как стеклышко трезв. — Ты не против, если мы перекинемся парой словечек?

— Не против, коли таково твое желание.

Ее манера речи очень походила на его собственную. Пряный коктейль отзвуков прошедших времен и забытых миров, некий утонченный налет цивилизованности, странный и неуместный в борделе для китобоев или таверне для докеров. Она улыбнулась Ланье фальшивой улыбкой, видя в нем всего лишь очередного загулявшего моряка.

— Где мы можем поговорить?

Девушка глянула на бармена, тот пожал плечами и буркнул: «Идите». Тогда она указала на лестницу в дальнем конце таверны: «Наверх, третья дверь по коридору. Я скоро». Потом Мария куда-то исчезла, а Ланье, залпом проглотив свое ужасное виски (маслянистая жидкость прожгла его от горла до желудка), направился к лестнице. Старые деревянные ступеньки застонали, как живые, под его тяжелыми башмаками. Наверху было очень тихо, затхлый воздух отдавал табачным дымом и дешевыми духами. Ланье отворил узкую дверь третьей комнаты и сел на кровать.

Она прибежала через несколько минут, с бутылкой виски и парой стаканов. Поставила их на единственный крошечный столик в комнате и стала привычно распускать шнуровку корсажа.

— Налей себе и выпей, — посоветовала она Ланье. — По утрам здесь довольно зябко.

Он встал с кровати и закрыл дверь. Потом подошел к девушке и мягко отвел ее пальцы от шнуровки.

— Не надо. Я здесь не для этого.

— Тогда для чего? — резко спросила она, и синие глаза, полыхнув огнем, сузились почти до щелок.

— Хочу вернуть тебе кое-что.

Он вынул из жилетного кармана затрепанную старинную карту.

Повешенный за прошедшие годы изрядно выцвел, съежился и выглядел еще ужаснее, чем прежде.

— Полагаю, она твоя. Я прав?

— Дьявольщина, да кто ты такой?!

— Твой друг, Мария.

Ланье положил древнюю карту на стол. Мария испуганно шарахнулась к двери, но он, как и в прошлый раз, ухватил ее за запястье.

— Спокойно, девочка. Я просто хочу с тобой поговорить.

— Зачем? — Она смертельно побледнела, на висках забились тонкие голубоватые жилки. — Что, что тебе от меня нужно?

— Если помнишь, ты обещала предсказать мою судьбу, — сухо усмехнулся Ланье, — и не закончила гадание.

— Ты не настоящий, — быстро проговорила она, — этого не может быть. Потому что тот… он давно умер. Должен был умереть еще сотни лет назад. — Не отрывая глаз от его лица, Мария присела на краешек кровати. — Стоит мне только крикнуть, — запальчиво сказала она, — и Натан будет здесь через секунду, понял?

— Чего тут не понять, — снова усмехнулся Ланье.

— Ты решил, что я ведьма? Ты вправду так думаешь?

На сей раз Ланье не удержался от искреннего хохота.

— Вот уж это, поверь мне, — сказал он, — самая распоследняя версия, о которой я мог бы помыслить! — Потом он выудил из кармана матерчатый кошелек, набитый монетами, и бросил на толстое лоскутное одеяло. — Возьми, это тебе.

Мария, не глядя, подняла тяжелый мешочек и стиснула его в кулаке так, что побелели костяшки пальцев.

— А ты и вправду думала, что одна такая? — с интересом спросил он. — Тебе не приходило в голову поразмыслить, как ты делаешь все эти штучки?

— Ты говоришь о картах? — пролепетала она тихим голоском маленькой испуганной девочки.

— И не только о них, — сказал со вздохом Ланье. — Скажи мне, сколько раз ты ложилась спать в одной комнате, а просыпалась в другой? Сколько раз, просто завернув за угол, переходила в другое столетие?

Девушка потупилась и промолчала, учащенно дыша. Высокая грудь вздымалась и опускалась в неровном, рваном ритме. Сквозь стены дома пробивались уличные звуки: резкие крики чаек, грохот груженых фургонов, грубые голоса перекликающихся прохожих. Стал накрапывать мелкий дождик. Потом дождь усилился, и крупные капли глухо забарабанили по крыше.

— Как ты меня нашел? — спросила она наконец.

— Почему бы тебе не спросить свои карты? — устало предложил Ланье, стараясь не показать ей, что он уже почти выдохся и с трудом концентрирует внимание. Боль прямого контакта была невероятно сильна, он выпустил ее руку и почувствовал небольшое облегчение. — Пожалуйста!

Мария кивнула, подошла к узенькому комоду в углу тесной комнаты и почти сразу же вернулась с шелковым мешочком, где хранилась колода Таро. Снова села на кровать, устроившись как можно дальше от Ланье, и велела:

— Разбей колоду.

Карты были почти новые, хрустящие, с твердыми ровными краями. Ланье разделил их на три части. Девушка снова соединила колоду, перетасовала ее и по очереди перевернула и положила перед собой на одеяло три верхние карты.

— Ты странник и всегда в пути… в чужих краях, среди чужих людей. Раньше был солдатом… недолго… но храбро сражался. В прежней жизни видел всякие чудеса, но теперь они мало для тебя значат. — Помедлив, она перевернула еще одну карту и нахмурилась. — Ты знал и горе, и утраты… Но почти не знал любви.

У Ланье так пересохло в горле, что он утратил способность говорить. Тяжело сглотнув, он пожалел, что нетронутое виски не прямо под рукой, а осталось стоять на столике. Бросив на бутылку косой взгляд, он снова поглядел на Марию: зрачки девушки закатились, между веками проступили бледные полоски белков. Где-то над гаванью ослепительно вспыхнула молния. И сразу раскатился чудовищный удар грома, сотрясший стены борделя, но девушка даже не шелохнулась.

— Твой путь, странник, был нелегким и долгим… Слишком, слишком долгим, — заговорила она нараспев. — Ты голодал в пути и холодал, ты терял, находил дорогу, боролся с неудачами, сражался с самим собой… Но ты всегда был один, один-одинешенек, всегда и везде! Я вижу, что ты идешь по следу, я знаю, у тебя есть цель. Но у тебя нет и никогда не может быть попутчика… Ты ищешь то, до чего не умеешь дотянуться.