Иван Ильин - Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)

Свобода и либерализм

Надо дать религиозное и духовное обоснование свободы; поставить внешнюю свободу в подчинение и в зависимость от внутреннего самообуздания и духовной дисциплинированности; установить принцип верной меры свободы (в зависимости от народа, эпохи, культуры); доказать, что во внешне-социальном отношении гетерономная лояльность выше и ценнее автономной преступности; критически отвергнуть анархизм, как невозможную и духовно ненужную, аффективную химеру, и показать – сколь много свободы было в России до революции и как она была целиком уничтожена революциею.

Наш лозунг для России: свобода веры, свобода собственности, свобода хозяйственной инициативы, свобода торговли[46]. Но не «свобода разрушительной пропаганды, злодейства и предательства родины».

Надо вскрыть и установить, что равенство есть химера, порожденная завистью и поверхностным рассудком. Люди не равны по природе. Они не должны быть равны по закону (распределение законом полномочий и обязанностей). Уравнение людей перед законом (т. е. применение закона ко всем, кто ему подчинен) тоже есть не бесспорная истина и знает свои исключения (аболиция[47], амнистия, помилование). Справедливость требует не равенства, а верно приспособленного неравенства. Революция творит не равенство, но сначала механически-обратное неравенство, а потом органически-извращенное неравенство в пользу своей какистократии[48]. Равенство как лозунг французской революции и мирового большевизма переживает ныне великий кризис; надо превратить этот кризис в окончательное идейное крушение.

Наш лозунг для России: дорогу таланту, честности, знанию и опыту! Да здравствует справедливость! Долой равенство! Ставка на лучших и сильных![49]

Нам необходимо утвердить семью, ее значение и ее ценность – религиозно, нравственно и государственно (имея при этом в виду именно христианскую моногамическую семью). Надо показать религиозный и нравственный смысл единобрачия; значение отца и матери как духовных врат к восприятию Бога, к чувству собственного достоинства и к национальному продолжению поколений; духовное значение братства как залога общественности и государственности; духовное значение предков и потомков как источника традиций, строительства, консерватизма, культуры и патриотизма[50].

Мы не можем и не должны скрывать того, что мы принципиально убежденные монархисты, и притом не просто в политическом смысле (России нужен царь), а в глубоком, религиозно-идейном измерении. Идейную глубину и чистоту, художественную прекрасность и христианскую фундированность[51] (не ветхозаветно-библейскую!!) монархии нам и надо заново раскрыть и показать. Критика республиканизма должна исходить именно из этой концепции. Программа для России: если Россия обречена после падения советов на республиканский строй, то мы будем реально и патриотически служить России и в этой форме; монархический же строй должен быть подготовлен в душах и в правосознании массы – тогда он осуществится неминуемо и будет на высоте[52].

Демократия не есть самоценность и не обеспечивает сама по себе ни целости государства, ни его духовного расцвета, ни прочности правопорядка, ни социальной справедливости. Демократия есть формальный механизм вовлечения масс в отправление функции власти. Это имеет свои дурные последствия и свои великие опасности; их надо вскрыть. Демократия на Западе спасается именно своими антидемократическими упорами и коррективами (в душевном укладе и в государственной машине). Особенно нелепа и противогосударственна русская демократическая химера. Демократия есть или средство для выделения к власти лучших (осуществляется ли это? где? и как?), или же вредная бессмыслица, порожденная завистью, честолюбием, биологической индивидуализацией в массе и органической потребностью освежить наличную государственно-ведущую элиту. На самом деле всегда правит меньшинство. Можно ли вообще духовно обосновать и политически организовать право большинства? Государствам вообще нужно и важно гетерономное воспитание автономного правосознания, а не демократическая форма как таковая. Демократия же всегда была и будет организацией стабилизированного государственного распада[53].

Парламентаризм есть увенчание демократического уклада (убежище для беспринципных плутов[54]) – даже и там, где «демократия» не охватила еще всю народную толщу. Посему к парламентаризму относится все, высказанное о демократии. Но далее: парламентаризм есть организация партийных трений, партийного честолюбия, партийного духа – т. е. канонизация непредметной политической интенции, скрытой гражданской войны и работы над разрешением ложной проблемы: создать могучее волевое единство с верной государственной интенцией из множества разномыслящих и врозь волящих хотений с неверной государственной интенцией. Отсюда: парламентаризм есть растрата государственных сил, организация безволия, канонизация интриги, культивирование беспредметного честолюбия, подготовка всеобщего политического разочарования и утомления. В эпоху мирового кризиса, требующего объединения и усилия государственной воли, – парламентаризм есть наилучшая форма непротивленчества и самопредания злу[55]. Исход: или чистая диктатура[56], или фашизм[57], или разложение[58]. Фашизм есть спасительный эксцесс патриотического произвола; в этом заложено все: и его творческая сила и его опасности[59]. В частности, нам надлежит вскрыть опасности русского фашизма.

В вопросах современного мирового хозяйства мы должны просвещать наших читателей. С возможной ясностью, простотою и наглядностью (хочется сказать «занятностью») мы должны вскрыть им ту роль, которую призвана играть здоровая Россия в мировом хозяйстве. Степень хозяйственной зависимости России от других держав, причины этой зависимости и возможности борьбы с нею; пути, ведущие к увеличению хозяйственного веса и влияния России в мировом масштабе; хозяйственная связь России с ближайшими политическими соседями; хозяйственные конкуренты России в мире и возможные столкновения интересов с ними; хозяйственный смысл проблем Ближнего Востока и Дальнего Востока и т. д. – вот предметы, подлежащие разъяснению и притом всегда волеопределяющему разъяснению с нашей стороны[60].

Мы должны дать хозяйственную, социальную, государственную, духовную и христианскую апологию частной собственности. Показать ее соответствие творческому инстинкту человека; ее воспитательную силу в прошлом; ее значение в истории развития мирового правосознания; ее действительную, не фразеологическую только необходимость и священность. Надо открыто поставить и принять всю проблему, не уклоняясь от ее труднейших сторон (beati possidentes[61], пауперизм[62], пролетариат, «раздай имущество», фальшь благотворительности, биржа, мировая конкуренция). Разрешение проблемы в направлении: полномочие собственника есть его творческая обязанность; богатый заинтересован в небедности бедного; соревнование, а не зависть; право на труд; нищета не должна становиться кастой; организация собственности, а не отречение от нее; не отрицание богатства, а этизация и культуризация его; справедливость, а не равенство; солидаризация, а не ограбление; изобилие и щедрость[63].

В разоблачении и сокрушении социализма и коммунизма мы должны особенно использовать опыт последнего десятилетия. Различие между социализмом и коммунизмом не идейное и не принципиальное, а тактическое[64]; взаимная ненависть между социалистами и коммунистами не имеет существенного идейного значения; социализм есть лишь подготовительная школа коммунизма. Их идея противоестественна: она пытается не решить хозяйственную проблему, а снять ее посредством отрицания ее данных – природного человека с его индивидуальным инстинктом, органичностью, неравенством и духовностью. Отправляясь от этого, нам следует дать естественную, хозяйственную, социальную, государственную, идеологическую и религиозную критику социализма. Критика не должна быть загружена статистически-конкретными данными, которые найдут себе место во второй части журнала. Желательно установление прочной принципиальной грани между так называемым государственным капитализмом и социализмом[65].

Было бы очень важно извлечь из естества русского крушения целый ряд обобщений, ориентированных на явления и процессы мировой истории. Дело не в проведении аналогий, всегда условных и до известной степени поверхностных, а в установлении прямых назидательных социологических законов, конкретно испытанных русским народом на своей собственной шкуре, например: религиозность как глубочайшая спайка общества и государства; бессилие и безволие власти губит страну; отречение монарха развязывает в стране атомистические процессы; автономное правосознание выше и жизненнее гетерономного; всякая страна нуждается в волевой и ответственной элите; революция есть глубокое заболевание государственного правосознания в народе и т. д.