Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1975 год

В новых микрорайонах пока жарко и голо, как в степи, расстилающейся за домами. Тонкие саженцы клонятся от горячего ветра, редкие листья покрыты серой пылью. А в центре города, в первых микрорайонах, дыхание пустыни гаснет в густых зарослях. Старожилы Шевченко говорят, что пыльные бури теперь не свирепствуют с такой силой, как прежде, и уже редко среди дня ходят машины с зажженными фарами. Летом в зеленых дворах градусов на десять меньше, чем на открытых землях... Первые саженцы привозили в город самолетами. Потом в дендропарке стали выращивать свои растения, чтобы иметь возможность наблюдать их рост и получать семена, уже знакомые с особенностями мангышлакской земли. Когда ходишь по дендропарку среди ярких цветов, тенистых акаций, зеленых факелов биоты, узловатых стволов карагачей и серебристого лоха — забываешь, что рядом пустыня. Под каждое дерево рыли яму, привозили почву — и деревья шли в рост. Сегодня этот дендрарий уже мал для исследователей, и через несколько лет в Шевченко, между микрорайонами, раскинется ботанический сад площадью в 40 гектаров, с дендрарием, где будут собраны растения чуть ли не всех географических зон.

Но не только о кропотливом научном поиске тех, кто создавал зеленый заслон в Шевченко, рассказал мне Юрий Александрович Филиппов, один из руководителей экспедиции Мангышлакского ботанического сада АН Казахской ССР. Изучая растения и природу всего полуострова, экспедиции ботаников исколесили его прибрежные и континентальные земли, Устюрт. Какие растения свойственны каждой зоне, какова их приживаемость, что можно взять для озеленения городов? Круб вопросов широк и сложен.

...Года два назад экспедиция из четырех человек выехала в дальний маршрут. Цель — собрать семена и саженцы пустынных растений. Зима выдалась снежная. «Мы в Шевченко не привыкли к снегу, — говорил Филиппов, — Правда, помню, однажды пошел снег как-то вечером густыми, веселыми хлопьями. Все бросились сколачивать санки, что было под руками, пошло в ход. Ночью вывезли детей кататься, надо же им настоящий снег показать! А к полудню он съежился, одни лужицы остались...»

Путь был долгим и тяжелым, по барханам, по солончакам. Чтобы машина не буксовала, бросали ветки саксаула под колеса; ночью, обогреваясь, жгли саксаул и старые покрышки. И все-таки на обратном пути, когда машина была уже доверху нагружена ящиками с саженцами, сели на бархане, занесенном снегом. «Саксаул уже не помогал, — вспоминает Юрий Александрович, — лежим в спальных мешках, кажется, вот-вот богу душу отдашь от холода. Вода 8 бочке — лед, колбасу не укусишь. Только фары погасим, кругом зеленые огоньки загораются — волки. Вдруг слышим — мотор гудит. Волки тенями заскользили по барханам... Мы к водителю — вытяни! А он — куда вытяни, холодина собачья, залезайте в кабину, довезу. А машина, а саженцы? Смеешься, что ли! — кричит водитель. — Какие саженцы? — Нет, — говорим, — ты поезжай, нас четверо. Не пропадем.

Добралась экспедиция до Шевченко. 220 саженцев туранги, проделавших не одну сотню километров, высадили в питомнике. Скоро этот неприхотливый, быстро растущий пустынный тополь «выйдет» в город.

В Шевченко я часто вспоминала слова Корбюзье: «Законы природы начертаны на одной из скрижалей современного урбанизма, который использует три строительных материала: чистый воздух, солнце и зелень».

...Михаил Ильич Левин, ленинградский архитектор, долго водил меня по просторным залам Дворца культуры. Его готовили к сдаче, и главный архитектор проекта, руководитель группы авторского надзора, проверял каждую деталь. Я едва успевала за этим полным, немолодым, но очень подвижным человеком, стараясь не пропустить его реплик:

— Здесь будет цепочка аквариумов. Здесь — зимний сад, а внизу — смотрите — внутренний дворик со скульптурами...

Наконец, миновав просторные холлы, мы добрались до зрительного зала и устроились в мягких креслах. Михаил Ильич раскрыл блокнот и быстрыми, привычными движениями набросал план города. Квадратики микрорайонов двойной цепочкой тянулись вдоль моря.

— Сейчас в городе 100 тысяч человек, будет около 250. Надо строить второй Шевченко; он продолжит первый и тоже будет привязан к морю. Линию берега — хаотичное нагромождение камней у Мелового мыса, пещеры — решено оставить в первозданном виде. Дома строим из местного ракушечника, и это еще более связывает город с землей, на которой он растет...

Когда я смотрела на город сверху, он действительно сливался цветом с подступающей к нему степью, а зелень и густая синь моря оттеняли его общую мягкую солнечную тональность. Из ракушечника, как рассказывал Левин, не слишком прочного камня, хорошо строить дома не выше пяти этажей. Их в городе большинство. Но есть в городе и высокие одиннадцатиэтажные, будут и отдельные 16-этажные здания. Тип дома — с лоджиями, опоясывающими галереями, «утопленными» окнами — разрабатывался для Шевченко специально: квартиры должны быть скрыты от палящих лучей солнца, но открыты ветру с моря.

Конечно, все дома в городе, если не считать отдельных зданий, в общем-то похожи — из одних кубиков по-разному сложенные объемы. Да это и не удивительно в наше время индустриального строительства. Удивительно другое: почему пря этом город производит впечатление целостного ансамбля?

Мне показалось, что Михаил Ильич ждал этого вопроса.

— Можно долго говорить о конфликте между искусством и индустрией в современной архитектуре, об архитектурном стиле нашего века... — начал он. — Скажу о главном: мы пытались найти общее архитектурное решение пространства, а не идти по линии мелкого украшательства. Приглядитесь к городу повнимательнее: чередование объемов — дома низкие, высокие, поперечные, поставленные под определенным ракурсом — этим мы стремились« избежать «однообразия, ритмично и конструктивно организовать пространство. Ну и, конечно, то, о чем мы уже говорили, — природа. Она полноправный компонент современной архитектуры...

III

...Форт-Шевченко встретил добела раскаленным солнцем и ветром. Он гнал горячий колючий песок по длинной прямой улице поселка, завихряясь возле одиноких деревцев. Одноэтажные домики с плоскими крышами казались необитаемыми. Пробежала женщина в бархатной безрукавке: ветер развевал полы ее цветастой юбки и звенел тяжелыми серьгами.

За поселком поднимались острые известковые останцы, один сиял на солнце рваным белым боком; там, в карьере, добывали ракушечник. В этом бело-сером пыльном мареве только два пятна останавливали взгляд: тяжелая плоская синева моря за поселком и густая зелень деревьев в конце улицы. Это был сад имени Шевченко. Здесь можно было наконец распрямиться, не боясь ветра, и, отдохнув в тени серых от пыли деревьев, войти в прохладные комнаты музея.

Есбол Умирбаев, директор, протягивает теплую сухую ладонь, спрашивает, трудно ли было добираться... Потом подводит меня к высеченной из плиты ракушечника полутораметровой фигуре и нарочито безразличным голосом говорит:

— Сакский воин. Три тысячи лет.

Суровое лицо воина, рельефное изображение браслетов, пояса-бельбеу, доспехов...

— Надгробный памятник над прахом воина. И нашли-то... Как нашли? — не то радуется, не то удивляется директор, — на Устюрте, почти в пятистах километрах от Форта. Пастух сказал: видел, говорит, обломки скульптуры. Поехали. Камни торчат. Откопали. Лежал лицом вниз... а как сохранился-то...

Мне по душе атмосфера провинциальных музеев, где можно, не толкаясь и не теснясь, пройтись по светлым комнатам с крашеными полами, не торопясь рассматривать экспонаты — от непременного зуба акулы до макета нефтяной вышки с надписями, сделанными тушью, старательно и подробно. Пусть далеко не все с точки зрения современного музейного дела здесь совершенно, но в таких комнатах живет душа тех, кто собирал экспонаты. Так было и здесь.

...Наскальные охотничьи рисунки. Фотографии мавзолеев и каменных стел. У этих стел встречались в степи кочевники. Выточенная из ракушечника головка тысячелетней давности — ее ставили на постель умершего, и стояла она год, символизируя дух уже не существующего человека; головку эту экспедиция музея нашла недавно в песках.

Словно караванной тропой, от колодца к колодцу, бредешь через пласты истории края — и вот под портретом уже знакомое имя: Карелин Григорий Силыч, русский путешественник и естествоиспытатель. Строгое, изборожденное морщинами лицо смотрело с фотографии. «Пустыня! Пустыня съела молодость! От нее и седина, и дряблость кожи, и прочие предвестия старости...» — припомнились слова из повести «Кара-Бугаз».

Карелин прошел «киргизскую сторону», «смертоносные области» вдоль и поперек, и не было, наверное, в те годы в России человека, который знал эти места лучше, да к тому же имел к ним необъяснимое пристрастие. И потому, когда в 1832 году на берегу залива Мертвый Култук был основан Форт, он стал его начальником. Первая опорная точка в почти не исследованном крае. Многое, правда, для изучения земель от Каспия до Арала дала экспедиция 1825—1826 годов, в которую входили полковник Берг, доктор Эверсман, Волховский, Анжу Дюгамель. Необходимость в познании этого края была столь велика, что в очередную экспедицию 50-х годов отпускают ссыльного Тараса Шевченко...