Не хочу в рюкзак - Каленова Тамара Александровна

Сибирские города нравились Маше. Они подкупали своей деловитостью и неторопливой энергией и казались постоянными и щедрыми.

Здесь люди переживали по две весны, по две осени и две зимы. В конце мая мог пойти мохнатый снег и установиться нелетная, с зимними низкими тучами погода.

Осенью можно было нарядиться в теплый платок и шерстяные перчатки, а через день, снять все это и загорать на Потаповых лужках.

И только лето у сибирских городов бывало одно. Короткое. Горячее. Единственное. Жданное.

Летом людям нравилось ходить в цирк. Строгая Серафима оживала летом, хотя и ворчала, что приходится до ночи сидеть над финансовыми отчетами, а днем выслушивать просьбы о «лишнем билетике». Но и ворчала она с удовольствием.

Маша знала, что тетка плохо спит по ночам, тревожа тишину долгими, похожими на тихий стон вздохами. А летом, когда засиживается над отчетами, засыпает сразу. И на другой день ходит веселая-превеселая.

Тетя Сима заменяла Маше и родителей и друзей, которых не могло быть из-за бесконечных переездов.

И замуж тетка не вышла из-за Маши: боялась отдалиться от нее хоть на шаг.

— Тетя, а почему вы не вышли за Виктора Петровича? Вы ему нравитесь, — как-то раз беспечно спросила Маша.

Строгая Серафима растерялась, отвернулась к окну. Потом сказала:

— Откуда у тебя это «вы»? Мне кажется, мы с тобой всегда были друзьями?.. И потом, зачем нам еще кто-то?

— Я не всегда буду с вами, — доверчиво возразила Маша. — Однажды придет красивый-красивый...

— Да, да, я знаю, — перебила ее тетя Сима. — Поэтому давай отложим наш разговор, пока он не пришел.

Иногда тетя Сима рассказывала о своей жизни. Мало о людях — все больше о городах, где ей довелось побывать, где все разное и имеет свое «выражение лица». Курортные города напоминают нянечку. Портовые — неотправленные в путь танкеры... Промышленные, небольшие — машиниста с электровоза...

— Интересно! — говорила Маша.

Это тетя Сима с ее рассказами, в которых было мало людей, а только поездки, станции, города, научила Машу внимательно и по-доброму вглядываться в лицо каждого нового города и уметь полюбить его за короткое время, «от светофора до светофора».

Маша выпила стакан газировки и зашагала по главной улице.

У нее было хорошо развито чувство равновесия, поэтому она не причиняла беспокойства густо идущим по тротуару людям, не задевала их плечом, не натолкнулась ни на кого. А шла она стремительно.

Возле стадиона, где должен был монтироваться летний цирк, Маша чуть не налетела на молчаливую группу, застывшую посреди уличного потока. Парни курили, и ветер относил к стадиону синий табачный дымок.

Один, очень смуглый лицом и очень высокий, положил на плечо низкорослого товарища руку. Товарищ был в щегольских очках. Он стоял, опустив голову, и неумело затягивался. Третий независимо смотрел по сторонам и курил с заправским видом. Парни были с рюкзаками.

С ними стояла девушка в капроновой кофточке, словно голенькая, и так глядела на парней, будто собиралась расплакаться.

Маша пошла тихо-тихо. Ей хотелось, чтобы парни обратили на нее внимание, и эта девушка, с неуклюжими, словно бы нечеткими движениями, — тоже.

Они не смеялись и не разговаривали. Стояли и курили. И никто из них даже не обернулся, и не посмотрел в сторону Маши.

«Интересно, ходят ли они в цирк, такие серьезные?» — с досадой подумала Маша.

— Славка, за твоей спиной счастье! — вдруг громко сказал смуглолицый. — Цирк афиши налепил.... Маша вздрогнула от неожиданности. Малыш в очках смущенно откликнулся:

— Я уже видел...

Девушка просительно вступилась за Славку:

— Не трогай его, Гришка! Он видел! Все почему-то засмеялись.

— Ну, вперед! — скомандовал насмешливо тот, кого назвали Гришкой.

— Вперед! — согласились все.

Докурили. Встряхнули рюкзаки поудобнее и побрели по улице.

И только Славка, невысокий, с худенькой шеей, потоптался немного и пошел в обратном направлении.

— Студенты... — объяснила Маша себе. — Интересно, откуда они?

Незаметно для себя, не зная, что из этого выйдет, Маша пошла следом за ними.

— Ну, Скальд, как Средняя Азия? — Гришка остановил толстенького парня, который шел навстречу.

Маша, вошедшая в парадные двери, тоже остановилась, вроде бы рассматривая щит с объявлениями.

Тот, кого назвали Скальдом, ответил низким басом:

— Приходи в комнату. Послушаешь очевидца.

— Постараюсь, хотя за лето, сам понимаешь, отвык слушать... — Гришка с видимым удовольствием смотрел на толстенького парня. — Все-таки как? Вараны, барханы? Ну, шепни по секрету.

— Веришь, не веришь, но там все банально, — значительно сказал Скальд. — Два измерения: солнце, песок. Третье — вода. Но ее нет.

— Тоже мне геологи! Какую-то воду за целое лето не смогли унюхать!

Скальд сощурил глаза и вдруг спросил с деланной заинтересованностью:

— Как ты думаешь, на что годно верблюжье копыто?

— Пинаться, — засмеялся Гришка.

— Так и знал. — Скальд улыбнулся и стал спускаться с лестницы.

— Постой, постой! — Гришка ухватил его за лямку рюкзака.

— Ну, чего тебе?

— Интересуюсь, на что же годно верблюжье копыто? Подозреваю, что этого никто в целом мире не знает, кроме тебя...

— Из верблюжьего копыта варят суп, — голосом флегматичного наставника пояснил Скальд. — А из тебя даже супа не сваришь.

Гришка расхохотался, отпустил Скальда, и они, миновав вахтершу, скрылись в длинном, плохо освещенном коридоре.

Маша осталась одна.

Ей было стыдно, что она так настойчиво и бесцеремонно шла за студентами и очутилась в их общежитии. Вошла в чужой дом, непрошено.

— Девушка! Пропуск?

Вахтерша выжидательно смотрела на Машу.

— У меня нет... Я просто так, посмотреть. Маша попятилась к выходу.

— Посмотреть... — беззлобно проворчала вахтерша. — Цирк, что ли?

Маша выскочила на улицу, ругая себя за любопытство, от которого чаще всего бывает неловкость. И, словно ища спасения, прямиком отправилась туда, где монтировался цирк, где никто не посмеет спрашивать пропуск.

Славка мучился, желая стать таким, как Измаил и Гришка. С ними он познакомился на Красноярских столбах, в лагере, где сколачивались группы для многодневных походов.

Измаил и Гришка сразу бросались в глаза, как нечто многоцветное, громкое. Кандидатов в свою группу они «посвящали» ударами резиновой калоши — «калошовали», а потом заставляли вписывать свой параграф в устав.

Каждый новичок стремился выдумать что-нибудь хлесткое, отчего устав походил на выписку из уголовного кодекса.

Славка, едва только увидел бывалую, из лоскутков, рубаху Гришки, как только услышал, глуховатый, но неистребимо-уверенный и веселый голос Измаила, был покорен. Не умея хитрить, он вписал в устав:

И не ошибся.

Это случилось вскоре после «посвящения». Они отправились на Перья. Три огромные скалы, почти вплотную прижавшиеся друг к другу, высоко взметнулись над тайгой. Издали они действительно напоминали перья на воинственных шлемах великанов.

Гришка решил повести группу наиболее трудным путем, который столбисты не без юмора окрестили «трубой». Он первый вклинился в щель между скалами, уперся спиной в каменную стену, руками и ногами — в другую и, ловко цепляясь за незаметные выемки — специально приготовленные «карманы», полез вверх.

С его пояса свисала веревка, на ремне болтался нож, рифленые подошвы упирались в шершавые камни, куски брезента защищали спину и колени.

Поднявшись метров на десять, Гришка устроился попрочнее, распустил веревку и весело крикнул:

— Давай!

Славка вошел в щель седьмым. Подтянулся, как его учили, пропустил под локоть веревку и осмотрелся вокруг. Красота! Величавые сосны, нагретая солнцем блестящая трава, синяя полоска тумана вдали...