Ханс Обрист - Краткая история кураторства

Я всегда честно читала все, что и художники, но я не философ. Меня никогда не интересовали теории, и все эти академические книги я читала, а потом цитировала в своих текстах, только чтобы продемонстрировать, что я их читала! О литературе лучше говорить не со мной. Вот Сол излагал всякие сложные концепции из академических книг так, что они становились простыми и доступными пониманию. Он был для меня как бы переводчиком. Ну а меня все больше и больше начинала увлекать политика, а не абстрактные концепции.

Для вас были важны фигуры вроде Ричарда Рорти?

Нет, я даже не помню, чтобы о нем тогда говорили. Хотя это не значит, что его не читали.

Читали, насколько я понял со слов Дэна Грэхэма, научную фантастику.

Боб Смитсон точно читал. Большинство остальных художников — вряд ли. Под влиянием Смитсона находился Мел Бочнер, и он как раз в этом русле работал. Но в основном тогда читали книги по лингвистике и философии: Мерло-Понти, Витгенштейна, А. Дж. Айера. Я уже почти никого не помню. Если бы я перечитала свои тогдашние статьи, то смогла бы составить список авторов…

А для Смитсона была важна экологическая проблематика, защита окружающей среды?

Эти темы, возможно, просто вчитывают в его произведения. Смитсон никоим образом не был защитником окружающей среды, он не считал себя экологом. Я уверена, что он мог бы рассказать много страшных вещей о глобальном потеплении, увеличении энтропии и т. д. Он, наверное, находил бы в этих темах какое-то мрачное удовольствие. Многие художники-экологи, из тех, кого я знаю, никак не испытали влияния Смитсона. В отличие от постмодернистов(чтобы это слово ни означало), на которых он повлиял.

Вы говорили, что Смитсон стал бы заниматься реставрационными работами.

Он разыскивал шахты и заброшенные здания, с которыми можно было работать, искал способы переделать загрязненную местность в скульптурное произведение (сейчас этим много занимаются, в основном, насколько я понимаю, в Европе). Он искал сырье для ландшафтной работы, что-то творил прямо-таки из помоек. Но вряд ли он рассматривал свое творчество в альтруистическом ключе. Как я уже сказала, он не был защитником среды, но ему приходили в голову блестящие и нестандартные идеи, он ими заражал других людей, и они вдруг начинали думать о том, что без него бы их вообще не заинтересовало.

Я еще забыл спросить вас о Гордоне Матта-Кларкс.

Он появился на сцене позже, и я тогда уже больше занималась феминистским движением. Я, кстати, так и не поняла, откуда такой шум вокруг Гордона. Я считала его хорошим, интересным художником, но меня удивляет, почему он стал художником-иконой.

Вот тут уместно поговорить о том, что вы играли ведущую роль в разных феминистских движениях. Я брал большое интервью о феминистских движениях у Нэнси Сперо и у Карлы Аккарди, которая была близко знакома с Карлой Лонци. Карла Аккарди сказала, что та всю жизнь верила в искусство, но под конец пожелала из него выйти и поверила, что искусство растворится в феминистских настроениях. Сама Карла Аккарди желала оставаться внутри искусства. Я думаю, что тогда по всей Америке художественные практики некоторым образом растворялись в гражданских движениях. Вы не могли бы рассказать, как участие в них затрагивал о вашу кураторскую работу?

Мне никогда не нравилось разговаривать в терминах «либо — либо». Когда возникло женское движение, я в течение десяти лет делала вполне традиционные выставки женского искусства, где были просто представлены работы женщин-художниц. И писала о творчестве женщин. Концептуальное искусство задало мне такой путь, который привел бы меня к выходу из художественного мира на годы раньше, чем это произошло со мной на самом деле. Я чувствую сейчас, что тогда я в каком-то смысле сделала шаг назад от своих кураторских инноваций. Большинство женских выставок, кроме концептуалистской, были совершенно традиционными. Женское искусство втолкнуло меня назад в художественный мир, потому что художницы хотели выставляться, хотели, чтобы о них писали, и я поняла, что нельзя сейчас уходить: я была чуть более известна, чем другие женщины-критики, и могла как-то влиять на степень освещенности женского искусства в прессе. Я предложила, чтобы в «Артфоруме» вышла серия коротких статей о женщинах-художницах — скажем, объемом на разворот. Тогда появилось так много хороших художниц, длинных статей о себе они могли ждать до бесконечности, а так о них хотя бы узнали читатели. Но редактор «Артфорума» заявил: «Нет, нам всякие рекламные проспекты не нужны». В общем, мы и в 1980-х так и не смогли устроить ни в каком из крупных нью-йоркских музеев женскую выставку и напомнить людям о феминистской деятельности. Мы с Хармони Хэммонд и Элизабет Хесс делали предложения музеям, но никто не желал с нами связываться. Это одна из причин, почему я потеряла интерес к кураторству. Интересно, что сейчас — это вы, вероятно, знаете — работают две крупные выставки, «Глобальный феминизм» [Бруклинский музей, Нью-Йорк, 2007] и «Психи! Искусство и феминистская революция» [Музей современного искусства, Лос-Анджелес, 2007], они путешествуют по стране и привлекают большое внимание. Вот наконец пришло время.

Тут мы подходим к единственному вопросу, который я задаю на всех интервью: о нереализованных проектах. Что оказалось неподъемным, что было задавлено цензурой, что оказалось утопическим. Вот одним из ваших нереализованных проектов осталась женская выставка в каком-нибудь крупном музее в 1970-х или 1980-х.

Когда это стало возможно, я уже потеряла к ним интерес. Ну и никто меня туда не приглашал. В 1990-х был момент, когда я могла что-нибудь сделать, но тогда я была полностью поглощена совершенно другой работой. У меня не было никакого желания организовывать большую музейную выставку. Сейчас я работаю в Boulder, потому что это маленький музей. Мне нравятся такие камерные пространства без претензий, где можно самой развешивать картины и никто не указывает, что и как нужно делать.

У вас были еще какие-нибудь нереализованные проекты, отцензурированные или неосуществимые?

Честно говоря, я об этом не задумывалась. У меня есть большая папка с проектами — я записываю все, что приходит в голову, и складываю в эту папку. Я в нее давно уже не заглядывала, так что наверняка там что-то есть из того, что мне хотелось осуществить. По-моему, самый утопический мой проект — тот, над которым я работаю последние лет десять, это книга по истории моего региона. Я живу в Галистео, штат Нью-Мексико. Эту книгу вряд ли издадут, даже если я ее когда-нибудь и закончу.

Ничего не приходит на ум из того, что вам действительно хотелось осуществить? О чем вы бы сожалели?

Нет, ничего такого. У меня всегда так много работы, что некогда плакать над пролитым молоком.

Конечно, какие-то части проектов повисают и не доводятся до конца. Много лет назад мы с одной здешней художницей думали сделать выставку о воде в Санта-Фе во время засухи. Но потом пошли дожди, и интерес как-то иссяк. Я и сейчас иногда думаю о водном шоу на западе, но, видимо, для него нужно придумать какой-то новый формат.

В Санта-Фе открыли площадку SITE, и спустя несколько лет после открытия новый директор спросил меня, что бы я там сделала, если бы у меня была возможность устроить выставку. Я ответила, что сделала бы выставку на тему туризма и расположила экспонаты по всему городу, причем все экспонаты были бы местные. Было бы, наверное, неплохо, но на этом разговор и закончился.

Около 2000 года был момент, когда я пожалела, что уже не пишу и не публикую эссе об активистском искусстве. На эту тему я до сих пор читаю лекции. Я собрала книгу под названием «Горячая картошка», она так и не вышла, но сейчас ею заинтересовался колледж искусств и дизайна в Новой Шотландии. Я правда потеряла интерес к кураторству.

Я им занималась, чтобы что-то рассказать людям. Я же на самом деле вовсе не знаток. Я внимательна, ноу меня нет и не было цели непременно обнаружить и вытащить на свет великого художника. Мне нравится работать с художниками, которые показывают людям то, что мне небезразлично, ну а на это спрос, по правде говоря, невелик.

Прежде чем мы перенесемся в то время, когда вы потеряли интерес к кураторству, давайте поговорим о том времени, когда вы делали женские выставки. Вы сказали, что они были вполне традиционными, потому что художницам так хотелось. Вы можете рассказать об этих выставках? Одна из них — «Двадцать шесть современных художниц».

А, в маленьком музее Ларри Олдрича в Риджфилде, штат Коннектикут! Да, вот ту выставку я просто до смерти хотела организовать! Меня попросили устроить выставку — какую угодно. Когда я согласилась и сказала, что это будет женская выставка, руководство музея слегка опешило. Музей Олдрича не особенно меня поддерживал, но куратором там была женщина, и она взялась за мой проект. Это была первая женская выставка в музее с начала второй волны феминизма в США, то есть очень важное событие. Мне было ужасно трудно выбрать, кого из многочисленных известных мне художниц включить в выставку, и в результате я решила пригласить тех у кого ни разу не было персональной выставки в Нью-Йорке. Многие таким образом отсеялись. Остались Адриан Пайпер, Ховардена Пинделл, Мерилл Вагнер, Элис Эйкок — в общем, все, кого в Нью-Йорке еще не выставляли. Кое-кого из них я с тех пор ни разу не видела.