Unknown - Пока смерть не разлучит нас (СИ)

— Скажи начальнику тюрьмы — пусть завтра этого колдуна приведут на допрос. Я лично выясню, насколько он богат или беден и будет ли хоть какая-то польза от его жалкого существования. Иди, мальчик, — Старший слабо махнул рукой, отсылая слугу. Головная боль терзала его не хуже инквизиторских пыток, и мужчина едва подавил желание прикусить нижнюю губу до крови.

Не было никаких сомнений, что тот «колдун», этот зарвавшийся, дерзящий председателю и его помощникам глупец, которому очевидно совсем не была дорога жизнь, являлся его братом. Чёрт знает, где носило того все эти долгие годы — Старший давно отчаялся и потерял брата из виду.

Боги, ну почему, почему младший брат оставался таким же легкомысленным и самоуверенным, как и в былые времена?

Старший устало потёр лицо ладонями, признавая своё полнейшее бессилие — допрос должен был состояться завтра. Нужно было лишь немного подождать, а пока только надеяться, что пребывание в камере прибавит Младшему ума и осмотрительности.

***

Извилистая ступенчатая лестница вела прямиком в тюремный каземат.

Старшему большого труда стоило провести целые сутки в томительном ожидании, а ещё большего — величественно спускаться вниз, придерживая края сутаны и не позволяя себе перейти на быстрый шаг.

Комната для допросов даже в самую невыносимую жару неизменно встречала посетителей влажной сыростью и сильным запахом плесени. Старший не любил это помещение, стараясь тратить на визиты к арестантам как можно меньше времени. Что не скажут добровольно, скажут под пытками – линия проведения дознаний была проста и более чем эффективна.

Расположившись за громоздким столом, Его Преосвященство кивнул монаху, разрешая привести колдуна на допрос. Двое стражников ввели арестанта — молодому человеку пришлось пригнуться, чтобы не удариться макушкой о притолоку двери. Пленник был высок, смолянисто-чёрные кудри спутались, а рубаха зияла прорехами в нескольких местах; сквозь серую ткань просвечивал кусочек молочно-белой кожи.

Руки колдун держал перед собой — железные грубые браслеты сковали запястья, от них вниз тянулась короткая цепь, соединяющаяся с ножными кандалами. Длина цепи не позволяла ему разогнуться в должной мере, отчего пленник был вынужден унизительно сутулиться.

Но это была только видимость — увидев восседающего за столом епископа, узник гневно сверкнул глазами и замешкался, разглядев наконец его лицо. Секунда промедления стоила колдуну грубого тычка в спину, но тот почти не заметил этого, всецело поглощённый личностью епископа.

Старший вздохнул и дал знак монаху записывать эту беседу в протокол.

— Назовите себя, — потребовал он. Узник прищурился, его прозрачно-голубые глаза всё ещё полыхали негодованием, но он в показном смирении опустил голову.

— Идальго Карлос Ривейра де Лавера, — представился он, громыхнув цепями и переминаясь с ноги на ногу.

— Откуда вы прибыли в Севилью, идальго? – поинтересовался епископ, сложив ладони вместе и уперев их в подбородок.

— Я возвратился с Иберийского полуострова после успешного взятия нашими войсками Гранады*. Воевал за их королевских величеств, отвоевывая земли у мусульман.

— Вы знаете, в чем вас обвиняют, де Лавера? – строго спросил Старший.

— В колдовстве. Но ЭТО – не колдовство! Я все могу объяснить! – запальчиво воскликнул узник. Кандальная цепь протестующе громыхнула по каменному полу.

— Молчать! – прикрикнул на него епископ, стукнув ладонью по столу. — С нас достаточно этих бесовских речей! Вы должны покаяться и пройти очищение огнем, тогда, избавившись от заблуждений, ваша душа непременно попадет на небо.

— Костер? За что? Я — истый христианин, сражался и проливал кровь под королевскими знаменами во славу церкви, изгоняя иноверцев с земель, что теперь принадлежат Испании, — горячо запротестовал пленник. — Так за что же меня ждёт такая участь?

— У вашей семьи есть имущество? – вкрадчиво поинтересовался Его Преосвященство, кидая быстрый взгляд на монаха, что усердно скрипел пером поодаль. Лысоватый монах спешил записать их разговор, не замечая ничего кроме своей работы.

— Я был младшим сыном, вся моя семья умерла во время эпидемии холеры, что свирепствовала в наших краях. Продав поместье, я отправился в путь, предлагая свою шпагу тем, кто может за нее заплатить.

— Может, у вашей семьи было еще какое-то имущество, кроме поместья? – епископ едва заметно кивнул на монаха, так, чтобы это не укрылось от цепкого взгляда арестанта. Светлые глаза торжествующе блеснули сквозь спутанные кудри, падающие на лицо.

— Да, пожалуй, я кое-что припоминаю. Отец говорил о ценностях, которые оставил на сохранение одному почтенному дону здесь, в Севилье, — согласился молодой человек, — однако... Я скажу вам имя этого человека, если мы останемся наедине.

Арестант гордо поднял голову, окинув замешкавшегося монаха и замершую стражу презрительным взглядом. Весь вид узника говорил о том, что тот ни скажет больше ни слова.

— Оставьте нас, — махнув рукой монаху и стражникам, епископ дождался, пока последний из невольных слушателей выйдет из камеры, оставив их одних. Массивная дверь камеры со скрипом затворилась, и только тогда епископ встал из-за стола, медленно приближаясь к узнику.

— Значит, колдун? — тихим и не предвещающим ничего хорошего голосом поинтересовался Старший, заложив руки за спину. — Вижу, жизнь и время ничему тебя не учат, а ты всё никак не возмёшь в толк, почему длинный язык нужно держать за зубами.

— Ты же прекрасно знаешь, брат, — тихо ответил Младший, — что это совсем не колдовство. Разве я повинен в том, что моя голова работает именно так, что я могу видеть то, чего не замечают другие?

— Это ты уже доказал на суде, — мрачно ответил епископ. Тонких губ едва коснулась саркастичная улыбка, больше похожая на оскал.

— Сейчас же послушай меня внимательно, — подходя совсем близко, зашептал Старший. Тонкие холёные пальцы коснулись запястья брата, где из-под железного кандального обруча можно было увидеть тонкую, заметно покрасневшую кожу, и скользнули к ладони, пожимая её.

— Я расскажу, что тебя ожидает дальше: тебя будут пытать. Конечно, вреда это не принесет, раны заживут в кратчайшие сроки, а вот тогда тебя окончательно признают колдуном. После этого — отправят на костер.

Младший заметно побледнел и стиснул его руку.

— Тебя же никогда не сжигали, верно? Ты уверен, что твое тело сможет восстановиться после такого?

Старший отпустил руку узника и отвернулся к двери, прислушиваясь к звукам, доносящимся из коридора каземата. Где-то далеко, в глубине переплетений мрачных коридоров, грянул вопль боли — палачи возобновили пытки.

— Отпусти меня, — умоляюще попросил брат; его голос, некогда звучный и властный, превратился в сорванный молитвенный шёпот.

— Даже я не смогу этого сделать, — признался Старший, чей голос от волнения тоже дрожал. — Могу указать тебе путь к спасению — сегодня ты повесишься в камере.

Дернувшись, Младший с ужасом посмотрел на своего брата.

— Именно так, ты не ослушался. Порви свою рубаху на полоски, сплети веревку и сделай это, пока тебя не потащили в пыточную. После смерти твое тело зашьют в ткань и, как самоубийцу, похоронят за оградою кладбища. Я приду туда ночью и выкопаю твое тело, но до тех пор, — епископ сжал плечо брата так сильно, что тот едва не вскрикнул от боли, — до тех пор, ты не будешь подавать никаких признаков жизни.

— Даже если ты очнешься, даже если станешь задыхаться без воздуха, умирая и снова оживая, даже тогда, ты будешь ждать, пока я тебя не найду и не откопаю. Ты понял? – тряхнув за плечи брата, мужчина посмотрел в его глаза.

Младший торопливо закивал, соглашаясь с услышанным.

— Ну всё, мой мальчик, — непривычно мягко сказал Старший и, не удержавшись, погладил жёсткие и слипшиеся кудри младшего брата. — Теперь твоё спасение зависит только от тебя.

Далее следовала рутинная работа — позвать монаха, приказать стражникам отвести арестованного обратно в темницу, а протокол допроса закончить словами о том, что преступник покаялся и признал себя виновным. Оставалось только проверить ранее упомянутое узником имущество, что осталось на сохранении у друга семьи, и дело можно было считать закрытым.

План претворился в жизнь быстро, не вызвав ни у кого подозрений, как и задумывалось. Тело колдуна, которого после обедни того же дня обнаружили болтавшимся в петле, привязанной к решетчатому окну, зашили в погребальный саван и погрузили в телегу.