Артур Миллер - Цена

Виктор. Что же вы хотите, вы другой человек. А он в это верил.

Соломон. Во что он верил?

Виктор. В эту систему, вообще во все это! И, наверное, считал, что сам виноват. А вы являетесь сюда со своими баснями, вам сто пятьдесят лет, у вас миллион всяких историй, все от вас без ума, и вы уходите, унося мебель под мышкой.

Соломон. Не очень любезно!

Виктор. Обойдемся без упреков! Ну, так сколько вы даете? И довольно смотреть на мебель — вы уже знаете ее наизусть.

Заметно, что у Соломона почти иссяк весь запас проволочек.

Он тревожно озирается по сторонам: мебель нависла над ним со всех сторон.

Ну, чего вы еще боитесь? Купите ее, и у вас снова будет занятие.

Соломон (доверительно). Я хотел бы вам кое-что рассказать. Последние несколько месяцев, не знаю, что случилось, — она является мне! У меня была дочь — мир ее праху! — она сделала над собой самоубийство.

Виктор. Когда это случилось?

Соломон. Это было… в девятьсот двенадцатом, во второй половине. Она была такая красивая, просто чудо какое лицо, большие глаза. И чистая, как утро. Последнее время — не знаю, что такое, — я вижу ее так ясно, как вижу вас. Почти каждую ночь я ложусь спать, и она сидит рядом. И не знаешь, что делать, и спрашиваешь себя: что случилось? Кто знает, может, я действительно что-нибудь не то сказал ей тогда… все это так… (Смотрит на мебель.) Вы не должны за это волноваться… что я умру раньше, чем… Но вот представьте себе: еще минуту назад я говорил вам, что у меня было три жены. А минуту спустя вспомнил, что их было четыре. Разве это не ужас? Первый раз мне было девятнадцать, в Литве. Вы понимаете, что я хочу сказать? Кто может знать, что важно и что нет? Вот я здесь сижу с вами и… (Смотрит на мебель.) А зачем? Не то чтобы я ее не хочу взять, я ее хочу, но… Всю свою жизнь я был борец, что-нибудь взять у меня — это было невозможно. Я толкался, я пихался, я бился в шести разных странах! А теперь я сижу здесь и говорю вам, что все это сон, сон! Вы себе не можете этого представить, потому что…

Виктор. Отчего же, я отлично вас понимаю. Для этого не надо быть таким уж старым. Вы только что сказали: откуда нам знать, что важно, а что нет? Я думаю, как раз в этом дело. Если бы я попытался рассказать вам все, что случилось в этой комнате тридцать лет назад, вы бы меня не поняли. Я уже и сам не понимаю этого. И все же… я часто думаю: многое, что я делал в жизни, уходит корнями именно в этот день. Но это не сон. Тут дело в другом: вдруг совершаешь что-то, даже не успев подумать о последствиях. А потом, как ни крути, уже никуда не денешься.

Соломон. А что такое? У вас есть здоровье, у вас такая милая… У вашей жены все в порядке?

Виктор. Да, она отличная женщина — самое большое счастье, которое привалило мне в жизни. Когда мы с ней начинали, для нас важно было только одно — жить так, как мы хотим, а не по законам этой блошиной лавочки. Но, вероятно, других законов не существует. И в конце концов все, кроме денег, теряет значение. Пытаешься не поддаваться, но все упирается в одно: ей нужно! Да, ей нужно. И я не могу ее за это винить. Наши соседи по дому темные, неотесанные чурбаны, они даже имени своего толком написать не умеют. Но в прошлом месяце заходят к нам и предлагают купить их старый холодильник — они, видите ли, каждые два-три года покупают себе новый. Они, видите ли, знают, сколько я получаю, и это вроде как бы дружеская подначка: показать нам, кто сверху, кто снизу. А она от таких шуточек на стену лезет!

Соломон. А что она хочет от полицейского? Честный полицейский — это…

Виктор. Пустое место. Я четырнадцать лет не мог заработать нашивок, потому что не хотел давать никому в лапу. И мы оба всегда считали, что именно так и нужно. Но в конце концов все равно приходишь к тому, что… Я, наверное, скоро уйду в отставку.

Соломон. И что же вы будете делать?

Виктор. Это как раз не проблема — что-нибудь придумаю. Беда в том, что я иногда вообще перестаю видеть смысл в этой моей отставке. Бывают дни, когда я безуспешно пытаюсь вспомнить, что же я собирался сделать в жизни. Все та же старая песня: делай что угодно, только побеждай! Как мой брат! Много лет назад, когда я остался жить здесь с отцом, он помогал нам — давал по пять долларов в месяц, в месяц! У него была неплохая практика. А я бросил институт, чтобы старик не умер здесь с голоду. Но я хочу сказать о другом: в те считанные разы, когда брат заходил сюда, вы бы видели, какое выражение лица было у старика! Можно было подумать, что ему явился сам господь бог! Старик смотрел на брата, открыв рот. С почтением! А, впрочем, почему бы и нет? Почему бы и нет?

Соломон. Что же вы хотите, ваш брат был — сила.

Виктор. Вот теперь вы попали в самую точку: если есть у вас сила, у вас есть все, вас даже любят за это. (Смеется.) Ладно, так сколько все это стоит?

Соломон (после минутного колебания). Это стоит тысячу сто долларов.

Виктор. За все?

Соломон. За все. Я хочу купить, и я даю вам хорошую цену. (Вынимает из кармана конверт и достает пачку денег.) И сейчас же с вами рассчитаюсь.

Виктор. Да, но мне надо будет разделить их пополам…

Соломон. Так за чем дело стало? Я дам вам приемную квитанцию и и помечу в ней, что заплатил вам шестьсот долларов. Почему бы нет? Он же не жалел вас, так что вы жалеете его!

Виктор. Нет, я так не хочу. Я позвоню вам завтра.

Соломон. Хорошо. Если я с божьей помощью еще буду там завтра, я подойду. А если меня там не будет… так меня не будет. Виктор. Только не надо опять все с самого начала, я вас прошу. Соломон. Вы меня убедили, и я решился это купить. Так как вы хотите, чтобы я теперь поступил?

Виктор. Я убедил вас?

Соломон. Вы же сами видели: в ту минуту, как я все это увидел, я сразу хотел уйти!

Виктор. Ладно, черт с ним! (Протягивает руку.) Давайте их сюда. Соломон. Из-за чего вы так расстраиваетесь?

Виктор. Все это дурно пахнет.

Соломон. Ничем это не пахнет. Вы должны быть довольны. Вы ей купите симпатичное пальто, и вы ее повезете во Флориду. И, может, вы после этого…

Виктор. Да, вы угадали. После этого мы все будем счастливы. Еще бы! Давайте их сюда.

Соломон, покачав головой, начинает отсчитывать банкноты в протянутую руку Виктора. Виктор отворачивается и смотрит на груды мебели.

Соломон. У вас там четыре, даю вам пять, шесть, семь…

В дверях появляется мужчина лет пятидесяти пяти, крепкого телосложения. Он без шляпы, тщательно подстрижен, одет в пальто из верблюжьей шерсти. У него лицо завидно здорового человека.

Виктор, который смотрит мимо Соломона, слегка вздрагивает от неожиданности и отдергивает руку, не успев принять очередную стодолларовую бумажку, которую уже протянул ему Соломон.

Виктор (внезапно вспыхнув, неожиданно высоким и каким-то мальчишеским голосом). Уолтер!

Уолтер (входит в комнату и идет к Виктору с протянутой для рукопожатия рукой, с затаенным теплом в глазах, но с привычно надетой на лицо улыбкой). Как дела?!

Виктор (перекладывает деньги в левую руку и протягивает правую). Никак не ожидал, что ты приедешь.

Уолтер. Прости, задержался. Что это ты делаешь?

Виктор. Я? Я только что все это продал.

Уолтер. Отлично! За сколько?

Виктор (словно он вдруг прозрел и теперь абсолютно уверен в том, что его надули). За тысячу сто.

Уолтер (в тоне его нет ни одобрения, ни упрека). Ну и хорошо. За все?

Соломон. Счастлив познакомиться с вами, доктор. Позвольте представиться: Грегори Соломон.

Уолтер (выражение его лица говорит: «Что ж, пожалуй, это забавно», однако в его сдержанности есть оттенок негодования). Здравствуйте!

Он пожимает руку Соломону. Виктор поднимает руку, чтобы пригладить волосы, и на лице его появляется такое выражение, словно он сам себя боится.

Занавес

Действие не прерывалось. Когда поднимается занавес, Уолтер отпускает руку Соломона и поворачивается к Виктору. Во взгляде — теплота, но улыбка сдержанная и, пожалуй, жестковатая.

Уолтер. Как Эстер?

Виктор. Все в порядке. Она вот-вот должна прийти.

Уолтер (снимает пальто). Сюда? Отлично! А что делает Ричард?