Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе

Георг. Я видел, как он вел ее к столу. Она хороша, по чести, она очень хороша. Мы все ей поклонились, и она поблагодарила нас, он кивнул головою и, казалось, был очень доволен. Они прошли мимо, и народ шептал: «Прекрасная чета!»

Гец. Это возможно.

Георг. Слушайте дальше. Когда он на другой день пошел к обедне — я улучил мгновение. С ним был лишь один отрок. Я стоял внизу у лестницы и тихо сказал ему: «Два слова от вашего Берлихингена». Он был поражен, на лице его я прочел признание вины, у него едва хватило духу взглянуть на меня, — на жалкого юношу-рейтара.

Зельбиц. Значит, совесть его была еще ниже, чем твое звание.

Георг. «Ты бамбергский?» — спросил он. «Я привез привет от рыцаря Берлихингена, — сказал я, — и должен узнать…» — «Приходи завтра поутру в мои покои, — сказал он, — мы продолжим беседу».

Гец. Ты пошел?

Георг. Да, я пошел и долго-долго ждал в прихожей. Толпы шелковых пажей оглядывали меня спереди и сзади. Я думал — смотрите себе. Наконец меня ввели к нему, он казался рассерженным. Мне это было безразлично. Я подошел к нему и изложил то, что мне было поручено. Он представился страшно разгневанным — как человек, который испугался и не хочет, чтобы это заметили. Он удивился, что вы передаете поручения с мальчиком-рейтаром. Это рассердило меня, и я сказал, что есть лишь две породы людей — честные и негодяи, а я служу Гецу фон Берлихингену. Тогда он начал болтать всякий вздор, из которого следовало, что вы напали на него врасплох, что у него нет обязательств по отношению к вам и что он не желает иметь с вами никакого дела.

Гец. Ты это слышал из его уст?

Георг. И это, и многое другое. Он угрожал мне.

Гец. Довольно! Неужели и этот потерян? Верность и вера, вы обманули меня снова! Бедная Мария! Как я скажу ей об этом?

Зельбиц. Я б лучше согласился потерять другую ногу, чем быть таким подлецом.

Адельгейда. Вейслинген.

Адельгейда. Время тянется невыносимо, я не в состоянии говорить, и мне стыдно играть с вами. Скука, ты несносней лихорадки!

Вейслинген. Я уже надоел вам.

Адельгейда. Не столько вы, сколько ваше обращение. Я бы желала, чтобы вы были там, где хотели быть, и чтобы мы не удержали вас.

Вейслинген. Такова благосклонность женщин! Сначала они с материнской теплотою пригревают заветнейшие ваши надежды, затем, подобно ветреной наседке, покидают гнездо и предают свое нарождающееся потомство смерти и тлению.

Адельгейда. Да, браните женщин! Безрассудный игрок кусает и топчет неповинные карты, которые его сгубили. Дайте-ка я расскажу вам о мужчинах. Вам ли говорить о непостоянстве? Вам, которые редко бывают тем, чем хотят быть, и никогда тем, чем должны? Короли в праздничном убранстве, которым завидует чернь! Много бы дала какая-нибудь швейка, чтобы обвить вокруг шеи ту нить жемчуга с полы вашей одежды, которую небрежно отбрасывает ваш каблук.

Вейслинген. Вы язвительны.

Адельгейда. Это антистрофа вашей песни. До того, как я вас встретила, Вейслинген, со мною было то же, что с этой швейкой. Стоустая — говоря без метафор — молва так неумеренно восхваляла вас, что я дала себя убедить и пожелала увидеть в лицо эту квинтэссенцию мужского пола, этого Феникса — Вейслингена! Мое желание сбылось.

Вейслинген. И вместо Феникса явился обыкновенный петух.

Адельгейда. Нет, Вейслинген, я приняла в вас участие.

Вейслинген. Так казалось.

Адельгейда. Так и было. Ведь в действительности вы превзошли свою славу. Толпа ценит лишь отблеск истинных заслуг. Я такова, что не умею судить о людях, к которым расположена. И вот мы жили рядом некоторое время, мне чего-то не хватало, но я не могла понять, чего в вас недостает. Наконец глаза мои открылись. Вместо деятеля, который вносит жизнь во все дела государства, не забывая при этом себя и своей славы, вместо человека, который, нагромождая друг на друга сотни великих предприятий, возносится по ним до облаков, я увидела вдруг человека, который ноет, как больной поэт, предается меланхолии, как здоровая девушка, и более склонен к праздности, чем старый холостяк. Сначала я приписывала это вашей неудаче, которая была еще свежа в вашей памяти, и извиняла вас, насколько могла. Но теперь, когда дело с вами день ото дня становится хуже, вы должны меня извинить, если я отниму у вас мое расположение. Вы владеете им не по праву: я на всю жизнь отдала его другому, и он не может вам его передоверить.

Вейслинген. Так отпустите меня!

Адельгейда. Нет, пока последняя надежда еще не потеряна. Уединение при таких обстоятельствах опасно. Несчастный! Вы так расстроены, будто вам изменила первая возлюбленная! Именно потому я не оставлю вас. Дайте руку и простите мне все, что я наговорила только из любви к вам.

Вейслинген. Если б ты могла полюбить меня! Если б ты могла дать хоть каплю облегчения моей жгучей страсти! Адельгейда! Упреки твои совершенно несправедливы! Если б ты могла почувствовать хотя бы сотую долю того, что со мной творится все это время, ты не терзала бы меня так безжалостно своей любезностью, равнодушием и презрением. Ты улыбаешься? Снова стать самим собою после опрометчивого шага — на это нужен не один день. Действовать против человека, память о котором свежа в моем сердце!

Адельгейда. Странный ты человек, если можешь любить того, кому завидуешь! Это все одно, что подвозить провиант врагу.

Вейслинген. Я чувствую сам, что колебания невозможны. Он предупрежден о том, что я снова Вейслинген, и постарается воспользоваться своими преимуществами над нами. Но и мы, Адельгейда, не так беспечны, как ты думаешь. Наши рейтары удвоены в числе, и они бдительны, наши переговоры продолжаются, и надо надеяться, что имперский сейм в Аугсбурге приведет в исполнение все наши планы.

Адельгейда. Вы туда отправляетесь?

Вейслинген. Если б мог увезти с собою хоть надежду! (Целует ее руку.)

Адельгейда. О вы, неверные! Вечно знамения и чудеса. Поезжай, Вейслинген, и заверши дело. Выгоды епископа так тесно сплелись с твоими и моими, что если б даже дело шло только об одной политике…

Вейслинген. И ты можешь шутить?

Адельгейда. Я не шучу. Мои поместья захватил гордый герцог, твои — Гец недолго оставит в покое. И если мы не будем поддерживать друг друга, как это делают враги наши, и не склоним императора на нашу сторону — мы погибли.

Вейслинген. Этого я не боюсь. Большинство князей на нашей стороне. Император требует помощи против турок, за это, естественно, он должен поддержать нас. Каким блаженством будет для меня освободить твои поместья от надменного врага, усмирить беспокойные головы в Швабии и дать покой епископству и всем нам! И тогда…

Адельгейда. Дни сменяются днями, а будущее в руках судьбы.

Вейслинген. Но мы должны желать.

Адельгейда. Мы и желаем.

Вейслинген. В самом деле?

Адельгейда. Ну да! Поезжайте же!

Вейслинген. Волшебница!

За стеной музыка и танцы. Гец, Зельбиц, тесть сидят за столом. Входит жених.

Гец. Благоразумнее всего было покончить эти дрязги счастливо и весело — свадьбой.

Тесть. Лучшего мне и присниться не могло. С соседом в мире и ладу, и дочка хорошо пристроена.

Жених. А я владею спорным участком и самой красивой девицей на селе в придачу. Эх, если б вы раньше до этого додумались.

Зельбиц. А долго вы судились?

Тесть. Без малого восемь лет. Теперь я скорее согласился бы столько же времени трястись в лихорадке, чем начать все сначала. Вы не поверите, сколько намаешься, пока вытянешь у судейских париков решение. Да и какой в нем прок? Черт бы побрал асессора Сапупи! Вот проклятый черномазый итальянец!

Жених. Да, бедовый парень. Я там два раза был.

Тесть. А я три. И вот, господа мои хорошие, получили мы наконец приговор, по которому я так же прав, как он, а он, как я, и стояли мы, разинув рот, до тех пор, пока господь бог наш не надоумил меня отдать ему дочку, да и участок в придачу.

Гец (пьет). За мир и согласие в будущем!

Тесть. Дай-то бог! Будь как будет, а уж судиться я никогда в жизни не стану. Что за уйму денег это стоило! Прокуратору за каждую справку плати.

Зельбиц. Но ведь там бывают имперские ревизии!