Александра Бруштейн - Голубое и розовое

Слышен сигнал горниста.

ЖЕНЯ. Нянька, это чего же трубят?

НЯНЬКА (тихо). Молчи, Женечка. Сейчас, должно, стрелять будут.

Один за другим раздаются два оглушительных залпа. Среди девочек испуганные вскрики. Кто-то заплакал.

БЛЮМА (стоя на самом верху стремянки, протянула руки, отчаянно кричит). Ионя! Ионя!

В актовом зале. Всё, как всегда. Закрашенные до половины окна. Царский портрет. В глубине дверь в домовую церковь. На подоконнике Женя, Маруся, Рая и Зина. Все в платках: холодно. Маруся, сидя на подоконнике, усердно пишет. Остальные, стоя на подоконнике, пытаются что-то разглядеть на улице.

ЗИНА (вскрикивает). Видите? Видите?

ЖЕНЯ. Где? Где?

РАЯ. Вон там, на углу, за кондитерской… Видите?

ЖЕНЯ (передразнивая). «Видите? Видите?..» А что видеть? Видеть нечего.

ЗИНА (виновато). Мне показалось…

РАЯ. И мне…

ЖЕНЯ. «Показалось»!.. Вечно вам кажется!

ЗИНА (села на подоконник). Давайте лучше учиться, что ли.

ЖЕНЯ (тоже села). Чего ж учиться? Все равно сегодня уроков не будет.

РАЯ. А может, еще придет кто-нибудь?

ЖЕНЯ. Половина двенадцатого — кто придет!

ЗИНА. Батюшка пришел же.

РАЯ. Батюшка через дом отсюда живет. А остальных учителей никого нету.

ЗИНА. И учениц тоже. Из приходящих никто не пришел. Только мы, пансионерки.

ЖЕНЯ. И что это Нянька, право, какой! Пошел и пропал. Чорт знает!..

ЗИНА (Жене, строго). Говеешь, а чертыхаешься. Это грех!

ЖЕНЯ (огрызаясь). Ну и пускай грех! Вот возьму и нарочно сто раз подряд скажу: «Чорт, чорт, чорт, чорт!»

ЗИНА (затыкая уши). Я не слушаю! Не слушаю! Не слушаю!

МАРУСЯ (Жене). Перестань! Легче тебе от этого, да?

ЖЕНЯ. Ну и пусть не легче, а пока хоть время пройдет. И то ладно… Скорей бы Нянька, право! (Вдруг замолчала, насторожилась, прислушивается, вскочила на подоконник.)

РАЯ и ЗИНА (тоже вскочили за Женей). Что? Что?

ЖЕНЯ (разочарованно). Ничего. Мне показалось, копыта стучат.

ЗИНА (выглядывая в окно). Никого. Пусто на улице — ни одного человека.

ЖЕНЯ. Вымерли, что ли?

ВОРОНА (быстро входит, кутаясь в платок). Что, Грищука здесь нет? И не приходил еще? Странно… (Уходит.)

ЖЕНЯ. И ей зачем-то Няньку нужно!

ЗИНА. Еще бы не нужно! Он сегодня на всю гимназию один — никто не пришел!

РАЯ. Да и его опять зачем-то в полицию вызвали.

ЖЕНЯ. В полицию?

РАЯ. В полицию.

ЖЕНЯ (раздумывая). Гм-м… в полицию.

МАРУСЯ (оторвавшись от писания). А ну вас! Бубните тут, я и написала: «Сел Тарас на коня, поскакал в полицию».

ЖЕНЯ. А ты брось писать! Ни к чему это твое писанье, ни к чему!

МАРУСЯ. Ты думаешь?

ЖЕНЯ. Всего «Тараса Бульбу» печатными буквами переписывать? Да ты сто лет писать будешь!

МАРУСЯ. Зато уж, если и второй номер Мопсе попадется, ничьего почерка нету: одни печатные буквы! Кто писал — не знаю, а я, дурак, читаю.

ЖЕНЯ. И писал тоже дурак. Сто лет писал, а читать никому не пришлось.

МАРУСЯ (пишет, говоря про себя). «Не уходи! — прошептала прекрасная панна…»

ЖЕНЯ (с сердцем стукнула кулаком по книге). А Няньки все нету! Чорт!..

ЗИНА. Опять чертыхаешься? Нам сегодня на исповедь итти. Про это ты помнишь?

ЖЕНЯ. Ох, я и забыла! Еще и это удовольствие…

ЗИНА (строго). В церковь люди не для удовольствия ходят.

ЖЕНЯ. Верно, Зиночка… Это для скуки.

ЗИНА. И все-таки все люди в церковь ходят!

ЖЕНЯ. Мой папа не ходил. И меня не водил. (Вдруг обрушивается на Марусю.) Я тебе говорю, Маруська, брось писать! Никому это не нужно — скука!

МАРУСЯ. Так ведь надо же второй номер выпустить. Обложка готова, а середки нету. И ты же первая выдумала: «Журнал! Журнал! Гоголя писать!»

ЖЕНЯ. Так ведь это когда было!

ЗИНА. Три дня тому назад.

ЖЕНЯ. Тогда Гоголя было интересно, а теперь нет…

МАРУСЯ. Так про что же нам писать? Про что интересно-то?

ЖЕНЯ (тихо). А вон про то… (Показывает на окно.) Про то, что там.

МАРУСЯ. Да. Я вот тоже все думаю: куда они тогда шли? Зачем?

ЖЕНЯ. Нянька говорит: голодные… Хлеба требуют.

ЗИНА (недоверчиво). Ну-у-у? Хлеб в лавке купить можно!

ЖЕНЯ. А если у них денег нету?

МАРУСЯ. Ну хорошо. Ну голодные, хлеба хотят. Так за что же в них стреляли? Ведь не за это же?

ЖЕНЯ. Не знаю.

МАРУСЯ. Мальчик тот, что впереди шел, флаг нес… Помнишь, Зина? Его, верно, ранили: он упал.

ЖЕНЯ (тихо). Это Блюмин брат был.

ЗИНА. Блюмы? Нашей Блюмы? Шапиро?

ЖЕНЯ. Да. Только ты, смотри, Зина, никому! Если узнают, Блюму могут выгнать.

ЗИНА. Ну, кому я буду говорить!

МАРУСЯ. Блюма уж два дня не приходит. С того самого раза!

ЖЕНЯ. Оттого, верно, и не приходит, что с братом что-нибудь… Вот Нянька придет — расскажет.

КАТЯ (входит, отогнула уголок фартука, подошла к Жене). Здрасьте! Голубое…

ЖЕНЯ (огрызаясь). Полосатое! Я в это больше не играю.

КАТЯ. Ну, а как ваш журнал?

ЖЕНЯ. Кланяется тебе.

КАТЯ. Вы же его потихоньку писать хотели?

МАРУСЯ. Расхотели.

КАТЯ. Вот как! А почему Блюма уже два дня не приходит?

ЖЕНЯ. Не знаем. Так и скажи Мопсе: про Блюму не знаем и журнал не пишем.

КАТЯ. При чем тут Мопся?

РАЯ. У нас ни при чем, а у тебя при чем!

КАТЯ. Как вам не стыдно!

Входят Хныкина и Шеремет.

ШЕРЕМЕТ. А вот и наши незабудудки! Здрасьте, незабудудки!

ХНЫКИНА. Ну, как ваш журнал?

ШЕРЕМЕТ. Поцелуйте от нас капитанскую дочку.

ЖЕНЯ. Еще захочет ли она с вами целоваться!

ШЕРЕМЕТ. Твое счастье, Шаврова, что я сегодня на исповедь иду… Сказала б я тебе… (Обращаясь к Хныкиной.) Тонечка, как подумаю об исповеди, прямо вся дрожу!

ХНЫКИНА. Ну успокойся, успокойся… (Объясняет другой девочке.) Она ведь батюшку обожает.

ШЕРЕМЕТ (восторженно). Я весь год этой минуты ждала!

ХНЫКИНА. Ну, а как ты ему скажешь?

ШЕРЕМЕТ. Батюшка! Я — грешница! Я вас, батюшка, обожаю! Я вас боготворю! Я с самого рождества из любви к вам уксус пила с перцем и солью. Ужасно невкусно! Все для вас, батюшка!

Прошли дальше.

ЗИНА (увидев входящего Няньку). Грищук пришел! Газету принесли, Грищук?

КАТЯ. Какую газету? Какую газету?

ЖЕНЯ. А тебе и это знать надо? Я просила старую газету. В шкапчике моем постелить на полке.

КАТЯ. В твоем шкапчике? Так почему Зина этой газетой интересуется? Ей до этого что?

МАРУСЯ. А почему ты этой газетой интересуешься? Тебе до этого что?

КАТЯ. Я спросила, потому что… Вы, может, забыли, что нам никаких газет читать не позволяют. Так я хотела напомнить.

Женя, Маруся, Рая и Зина демонстративно смеются: «Ха-ха-ха-ха!»

Ну, если вы так со мной, я уйду!

ЖЕНЯ (подталкивая Катю). Ах! Не уходи! Нефе-уфу-хофо-дифи!

МАРУСЯ, ЗИНА, РАЯ (тоже выталкивая Катю). Не уходи! Нефе-уфу-хофо-дифи! Нефе-уфу-хофо-дифи!

Под общий смех Катю вытолкали вон из зала.

ЖЕНЯ (бросаясь к Няньке). Ну, Нянька, говори скорей: у Блюмы был?

ВОРОНА (входит). Скорей, Грищук, принесите дров, топите печи. Очень холодно!

НЯНЬКА (уходя, ворчит). Слава богу! Грищук уж в истопниках ныне ходит…

ЖЕНЯ (тихо, пока Ворона отошла к окну). Вот прилетела Ворона проклятая! Из-за нее ничего у Няньки не узнали.

МАРУСЯ. Сейчас Ворона уйдет.

ЗИНА. И Грищук воротится с дровами.

СИВКА (входит в огромной меховой ротонде и в перчатках). Жозефина Игнатьевна! Это же прямо ужас! С этими бунтами просто с ума сойдешь! Все дворники на улице. Печи не топлены… Мы замерзаем!

ВОРОНА. Сейчас, Елизавета Александровна, Грищук пошел, он затопит.

СИВКА. Ну что такое один Грищук? Это же не два, не три и не четыре… И вообще я ничего не понимаю, ничего! Почему-то не явились преподаватели. Не явились приходящие ученицы. В чем дело?

ВОРОНА. Говорят, полиция никого не пропускает.

СИВКА. Да, но ведь у нас учебное заведение. Учебное! В нем должны учиться дети. А они не учатся. Не учатся!

Нянька входит с древами, сбрасывает их около печи.

А вот, пожалуйста, Грищук, вы видите, никто не явился. Дворников тоже нету. Так уж вы, будьте любезны, приберите везде. Пыль там, ну вообще, чтоб все было прилично. Пойдемте, Жозефина Игнатьевна. (Уходит с Вороной.)

ЖЕНЯ. Ну, Нянька, говори скорей: у Блюмы был?

НЯНЬКА. Был. Никого нету, и дом на запоре.