Михаил Булгаков - Бег

Л ю с ь к а. Чарнота продаст револьвер.

Ч а р н о т а. Люсенька, штаны продам, все продам, только не револьвер! Я без револьвера жить не могу!

Л ю с ь к а. Он тебе голову заменяет. Ну и питайся на женский счет!

Ч а р н о т а. Ты не искушай меня!

Л ю с ь к а. Вот только тронь меня пальцем, я тебя отравлю ночью!

С е р а ф и м а. Перестаньте! Что вы грызетесь все время? Я вам говорю – будет ужин! Это вы с голоду!

Л ю с ь к а. Что ты там затеваешь, дура?

С е р а ф и м а. Ничего я не дура, я была действительно дурой! Да не все ли равно, чем торговать. Все это такая чепуха! (Уходит на галерейку, потом возвращается в шляпе. Уходя.) Ждите меня, только, пожалуйста, без драки.

Где-то шарманка заиграла «Разлуку».

Л ю с ь к а. Симка! Симка!

Ч а р н о т а. Сима!

Молчание.

Л ю с ь к а. У, гнусный город! У, клопы! У, Босфор! А ты...

Ч а р н о т а. Замолчи.

Л ю с ь к а. Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы! (Уходит в галерею.)

Ч а р н о т а (один). В Париж или в Берлин, куда податься? В Мадрид, может быть? Испанский город... Не бывал. Но могу пари держать, что дыра. (Присаживается на корточки, шарит под кипарисом, находит окурок.) До чего греки жадный народ, ведь до самого хвостика докуривает, сукин кот! Нет, я не согласен с ней, наши русские лучше, определенно лучше. (Зажигает окурок и уходит на галерею.)

Во двор входит Г о л у б к о в, он в английском френче, в обмотках и в турецкой феске. С шарманкой. Ставит ее на землю, начинает играть «Разлуку», потом марш.

(Кричит с галереи.) Перестанешь ли ты, турецкая морда, мне душу надрывать?

Г о л у б к о в. Что? Гри... Григорий Лукьянович?! Говорил, что найду! Нашел!

Ч а р н о т а. Кто такой! Ты, приват-доцент?

Г о л у б к о в (садится на край водоема, в волнении). Нашел.

Ч а р н о т а (сбегает к нему). Меня-то нашел, нашел... Я тебя за турка принял. Здравствуй! (Целует Голубкова.) На что ты похож?! Э, постарел! Мы думали, что ты у большевиков остался. Где же ты пропадал полгода?

Г о л у б к о в. Сперва в лагере околачивался, потом тифом заболел, в больнице два месяца провалялся, а теперь вот хожу по Константинополю, Хлудов приютил. Его, ты знаешь, разжаловали, из армии вон!

Ч а р н о т а. Слышал. Я, брат, и сам теперь человек штатский. Насмотрелись мы тут... Но с шарманкой еще никого не было.

Г о л у б к о в. Мне с шарманкой очень удобно. По дворам хожу и таким образом ищу. Говори сразу, умерла она? Говори, не бойся. Я ко всему привык.

Ч а р н о т а. А, Серафима! Зачем умерла? Поправилась, живехонька!

Г о л у б к о в. Нашел! (Обнимает Чарноту.)

Ч а р н о т а. Конечно, жива. Но, надо сказать, в трудное положение мы попали, доцент! Все рухнуло! Добегались мы, Сережа, до ручки!

Г о л у б к о в. А где же она, где Серафима?

Ч а р н о т а. Тут она. Придет. Мужчин пошла ловить на Перу.

Г о л у б к о в. Что?!

Ч а р н о т а. Ну чего ты на меня выпятился? Сдыхаем с голоду. Ни газырей, ни денег.

Г о л у б к о в. Как так – пошла на Перу? Ты лжешь!

Ч а р н о т а. Чего там лжешь? Я сам не курил сегодня полдня. В Мадрид меня чего-то кидает... Снился мне всю ночь Мадрид...

Послышались голоса. Во двор входит С е р а ф и м а, а с ней Г р е к-д о н ж у а н, увешанный покупками и с бутылками в руках.

С е р а ф и м а. О нет, нет, это будет очень удобно, мы посидим, поболтаем... Правда, мы живем на бивуаках...

Г р е к-д о н ж у а н (с сильным акцентом). Очень, очень мило! Я боюсь стеснить вас, мадам.

С е р а ф и м а. Позвольте, я познакомлю вас...

Чарнота поворачивается спиной к ней.

Куда же вы, Григорий Лукьянович, это неудобно!

Г р е к-д о н ж у а н. Очень, очень приятно!

С е р а ф и м а (узнав Голубкова). Боже мой!

Голубков, тяжело морщась, подымается с водоема, подходит к Греку и дает ему в ухо. Грек-донжуан роняет покупки, крайне подавлен. В окнах появляются встревоженные греческие и армянские головы. Люська выходит на галерею.

Г р е к-д о н ж у а н. Что это? Такое что?..

С е р а ф и м а. Боже мой!.. Позор, позор!

Ч а р н о т а. Господин грек!

Г р е к-д о н ж у а н. А, это я в мухоловку попал, притон! (Печален.)

С е р а ф и м а. Простите меня, мсье, простите, ради Бога! Это ужас, это недоразумение!..

Ч а р н о т а (берясь за револьвер, оборачивается к окнам). Сию минуту провалиться!

Головы проваливаются, и окна закрываются.

Г р е к-д о н ж у а н (тоскливо). Ой, Боже...

Г о л у б к о в (двинулся к нему). Вы...

Г р е к-д о н ж у а н (вынув бумажник и часы). На кошелек и на часы, храбрый человек! Жизнь моя дорогая – у меня семья, магазин, детки... Ничего не скажу полиции... живи, добрый человек, славь Бога всемогущего...

Г о л у б к о в. Вон отсюда!

Г р е к-д о н ж у а н. Ах, Стамбул, какой стал!..

Г о л у б к о в. Покупки взять!

Грек-донжуан хотел было взять покупки, но всмотрелся в лицо Голубкова и кинулся бежать.

Л ю с ь к а. Господин Голубков? А мы вас не далее как час назад вспоминали! Думали, что вы находитесь там, в России. Но ваш выход можно считать блестящим!

Г о л у б к о в. А вы, Серафима Владимировна, что же это вы делаете?! Я и плыл, и бежал, был в больнице, видите, голова моя обрита... Бежал только за тобой! А ты, что ты тут делаешь?

С е р а ф и м а. Кто вам дал право упрекать меня?

Г о л у б к о в. Я тебя люблю, я гнался за тобой, чтобы тебе это сказать!

С е р а ф и м а. Оставьте меня. Я больше ничего не хочу слышать! Мне все это надоело! Зачем вы появились опять передо мной? Все мы нищие! Отделяюсь от вас!.. Хочу погибать одна! Боже, какой позор! Какой срам! Прощайте!

Г о л у б к о в. Не уходите, умоляю!

С е р а ф и м а. Ни за что не вернусь! (Уходит.)

Г о л у б к о в. Ах так! (Выхватывает внезапно кинжал у Чарноты и бросается вслед за Серафимой.)

Ч а р н о т а (обхватив его, отнимает кинжал). Ты что, с ума сошел? В тюрьму хочется?

Г о л у б к о в. Пусти! Я все равно ее найду, я все равно ее задержу! Ладно! (Садится на край водоема.)

Л ю с ь к а. Вот представление так представление! Греки поражены. Ну, довольно. Чарнота, открывай сверток, я голодна.

Г о л у б к о в. Не дам прикоснуться к сверткам!

Ч а р н о т а. Нет, не открою.

Л ю с ь к а. Ах вот что! Ну, терпение мое кончилось! Выпила я свою константинопольскую чашу, довольно! (Берет в галерее шляпу, какой-то сверток, выходит.) Ну-с, Григорий Лукьянович, желаю вам всего хорошего. Совместная наша жизнь кончена. У Люськи есть знакомства в восточном экспрессе, и Люська была дурой, что сидела здесь полгода! Прощайте!

Ч а р н о т а. Куда ты?

Л ю с ь к а. В Париж! В Париж! Прощайте! (Исчезает в переулке.)

Чарнота и Голубков сидят на краю водоема и молчат. М а л ь ч и ш к а-т у р о к ведет кого-то, манит, говорит: «Здесь, здесь!»

За мальчишкой идет Хлудов в штатском. Постарел и поседел.

Ч а р н о т а. Вот и Роман. И он появился. Ты что смотришь, что газырей нет? Я тоже, как и ты, человек вольный.

Х л у д о в. Да, уж вижу. Ну, здравствуй, Григорий Лукьянович. Да вот так все и ходим один по следам другого. (Указывая на Голубкова.) То я его лечил, а теперь он носится с мыслью меня вылечить. Между делом на шарманке играет. (Голубкову.) Ну что, и тут безрезультатно?

Г о л у б к о в. Нет, нашел. Только ты меня ни о чем не спрашивай. Не спрашивай ни о чем.

Х л у д о в. Я тебя не спрашиваю. Это дело твое. Мне важно только – нашел?

Г о л у б к о в. Хлудов! Я попрошу тебя только об одном, и ты один это можешь сделать. Догони ее, она ушла от меня, задержи ее, побереги, чтобы она не ушла на панель.

Х л у д о в. Почему же ты сам не можешь этого сделать?

Г о л у б к о в. Здесь, на водоеме, я принял твердое решение, я уезжаю в Париж. Я найду Корзухина, он богатый человек, он обязан ей помочь, он ее погубил.

Х л у д о в. Как ты поедешь? Кто тебя пустит во Францию?

Г о л у б к о в. Тайком уеду. Я сегодня играл в порту на шарманке, капитан принял во мне участие, я вас, говорит, в трюм заберу, в трюме в Марсель отвезу.

Х л у д о в. Что же? Долго я должен ее караулить?

Г о л у б к о в. Я скоро вернусь и даю тебе клятву, что больше никогда ни о чем не попрошу.

Х л у д о в. Дорого мне обошлась эта станция. (Оборачивается.) Нет, нету.

Ч а р н о т а (шепотом). Хорош караульщик!

Г о л у б к о в (шепотом). Не смотри на него, он борется с этим.

Х л у д о в. Куда же она сейчас пошла?

Ч а р н о т а. Это не трудно угадать. Пошла у грека прощения вымаливать, на Шишлы, в комиссионный магазин. Я его знаю.

Х л у д о в. Ну хорошо.

Г о л у б к о в. Только чтоб не ушла на панель!

Х л у д о в. У меня-то? У меня не уйдет. Недаром говорил один вестовой – мимо тебя не проскочишь... Ну, впрочем, не будем вспоминать... Помяни, Господи! (Голубкову.) Денег нет?

Г о л у б к о в. Не надо денег!

Х л у д о в. Не дури. Вот две лиры, больше сейчас нет. (Отстегивает медальон от часов.) Возьми медальон, в случае крайности – продашь. (Уходит.)