Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия

Короткевич и Кондаков.

Короткевич. Рем Степанович, а где же ваша жена?

Кондаков. Жены у меня, Ваня, нету. Одинокий я молодой мужчина.

Короткевич. А здесь еще кто живет?

Кондаков. Никто, я один.

Короткевич. Один? В таких хоромах?

Кондаков. Да какие же это хоромы, Ваня? Обычная стандартная малогабаритная квартира.

Короткевич. Ну, Рем Степанович, вы тут у себя стали жить, как гауляйтеры. И ванная комната, и печка на газу, и уборкас белый…

Кондаков. Какой уборкас?

Короткевич. Уборная. И рукомойник в кухне. Хоромы! Телефонный аппарат. Работает?

Кондаков. Работает, Ваня. Мы сейчас с тобой что-нибудь соорудим насчет еды.

Короткевич. Здорово! Я один раз звонил по телефонному аппарату. Мне, Рем Степанович, нужно сестренку снова разыскать, Любаню, вот она обрадуется.

Кондаков. Ты яичницу будешь?

Короткевич. А она в городе?

Кондаков. Сестренка? Не знаю. Со временем наведем справки. Со временем. Не все сразу. Значит, яичница с колбасой? Идет?

Звонок в дверь. Кондаков открыл. Вошел Косавец.

Косавец. Все в сборе. Рем! А я ведь выпил. И сильно выпил.

Кондаков. Вижу. Проходи, Лев Михайлович.

Косавец. Проходить мне? Куда? В доктора наук? Не гожусь. Ты меня, Рем, немножко подстрелил.

Кондаков. Не будем об этом. Я хочу тебя познакомить с моим приятелем — Короткевич Иван Адамович.

Косавец. Знаю. Нет, не был, не знаю. Знаю. Рем! А ведь я ее люблю по-настоящему. Не то что ты. Ты — гастролер. А я — житель этого города. Какой-никакой, а постоянный. Рем! Хочешь, я перед тобой на колени встану? Ты, в общем-то, гений. Ну, встать?

Кондаков. Лев Михайлович, прекрати, мне неудобно.

Косавец. Ну, тогда будем считать, что я принес извинения. Вот и польский гарнитур, перехваченный у меня… Нет, Рем, ты гений, я должен встать на колени…

Косавец попытался и вправду встать на колени, но упал, и Кондаков бросился его поднимать. В дверь позвонили. Вошла Ирина.

Ирина. Так. Один пьяный лежит…

Косавец. Лежу, потому что не смог противостоять тяготению.

Ирина. Это понятно. Второй алкаш (подошла к Короткевичу) сидит, не бритый две недели. Не хватает только баб. Где они, не вижу.

Косавец. Бабы есть!

Ирина. Я и не сомневалась.

Кондаков. Лев Михайлович, я прошу вас… Я вам лучше помогу.

Косавец. Пожалуйста, без рук! Тем более при дамах! (Поднялся.)

Кондаков. Мы в другой раз, Лев Михайлович, поговорим.

Косавец. К вам такие дамы интересные приходят. Зачем вам Лариса? Вот взяли бы и женились на такой, хотя б на этой. Красавица… (Принюхался.) А духи… Почему бы не жениться?

Ирина. Он однажды уже сделал это. А вам, дорогой, нужно отсюда убраться, и чем быстрей, тем лучше. (Стала потихоньку выталкивать Косавца.)

Косавец. Между прочим, ты с ним поосторожней. Он — гений.

Ирина. Это я давно знаю. Прощай, дружок.

Косавец ушел.

(Короткевичу.) Ну а ты что, миленький, расселся? Ты ж видишь, что жена приехала к человеку!

Короткевич. Рем Степанович, а вы говорили, что у вас нет жены.

Ирина. Это он всем говорит. Это ему очень выгодно. А тебе нужно идти домой и побриться для начала.

Короткевич неуверенно поднялся.

Кондаков. Ваня, сидите, даже лучше вам прилечь.

Ирина. Ты так ставишь вопрос? Тогда выбирай — или он, или я.

Кондаков. Снимите ботинки, Ваня, прилягте.

Ирина. Рем, я не понимаю! Мебелью обзавелся…

Кондаков. Минутку. (Звонит по телефону.) Лариса? Это Кондаков. Не могли бы вы сейчас заехать в больницу, взять там выездной набор, который стоит у меня в шкафчике, и пару шприцев со стерилизатором? У меня дома Короткевич… Я вас очень прошу. Спасибо.

Ирина. Ты можешь мне что-нибудь объяснить? Даже не сказал, как я выгляжу.

Кондаков. Ты близка к совершенству.

Звонок в дверь. Кондаков открыл. На пороге — Логинов.

Логинов. Рем Степанович, дорогой, не мог не зайти.

Ирина. Еще один алкаш.

Кондаков. Это моя жена.

Логинов. Логинов.

Кондаков. Ириша, пойди на кухню, сделай нам что-нибудь. У нас с товарищем Логиновым приватный разговор.

Ирина. Приватный?

Логинов. Да, здесь у нас с вашим мужем небольшая радость…

Кондаков. Ирина, не гони волну, пойди, пожалуйста, на кухню!

Ирина вышла.

Логинов. Строгая у вас супруга! А мне казалось, вы не женаты.

Кондаков. Длинная история.

Логинов. Как здоровье, Иван Адамович?

Короткевич. Устал.

Логинов. Мы-то еле на ногах стоим, а вам-то еще тяжелей… В общем, взяли мы его. Взяли мы этого негодяя, Иван Адамович. Конечно, суд все определит, но полагаю, что он и есть провокатор, заваливший всю организацию. Корзун как в воду смотрел, написал о нем в бумагах особое мнение. Всех вы пережили, Иван Адамович. И Мюнстера, своего изверга, — повесили его в сорок шестом в Орше. И этого, Пулатова Евгения Осиповича, он же Шапкин, он же Красюк, он же Иващенко, он же Закошанский.

Короткевич. Это он в меня стрелял?

Логинов. Кому же еще?

Кондаков. А кем он работает? То есть работал?

Логинов. Работал? Халтурщик. Двери обивал. И обивал, говорят, хорошо. А вот стрелок, к счастью, неважный. Ну, ладно. Иван Адамович! Я пришел вам сообщить, что Совет ветеранов ходатайствует перед соответствующими органами о награждении вас «Партизанской медалью» первой степени. Вот такие наши новости, ребята! Была б моя воля — салют сегодня в городе бы устроил. Это ведь большая радость! А никто не знает, кроме нас с вами.

Вошла Ирина.

Ирина. Все на столе.

Логинов. Да нет, спасибо, я откланиваюсь.

Ирина. Чего так? Я ведь и бутылку вам открыла…

Логинов. В другой раз. (Попрощавшись, ушел.)

Кондаков. Ваня, вы есть хотите?

Короткевич. Хочу. Вы знаете, все время.

Кондаков. Замечательно. Во что я верю, так это в аппетит.

Короткевич. А вы?

Кондаков. Я поговорю… с женой.

Короткевич вышел на кухню.

Ирина. Знаешь, тут у меня с твоими приятелями весь план сбился. Я должна была войти и с порога сказать: «Собирайся, я прилетела за тобой». Хорошая фразочка?

Кондаков. Но ты говорила и лучше.

Ирина. Например?

Кондаков. Например? Однажды ты мне сказала: «Я на пять минут пошла к соседке, но ты каждые полчаса переворачивай индейку в духовке…» Вот это была фраза… Значит, ты приехала за мной?

Ирина. Да, малыш. Я взяла два обратных билета. Через полтора часа у нас с тобой самолет.

Кондаков. Видишь ли…

Ирина. Если тебе нужны формальности или словесные заклинания, то я могу их произнести. Хотя это ничего не изменит.

Кондаков. Не понял.

Ирина. Ты делаешь вид, что не понимаешь. Хорошо. (Расстегнула сумочку и достала письмо.) Это письмо я написала тебе. Я его прочту. «Малыш! Я знаю, что пишу слова, всего лишь слова. Они не заменят ни глаз, ни губ, ни рук. Однако я люблю тебя, и это тоже огромная правота. Дело в том, что я точно знаю, что я — твой крест. Может быть, несправедливо такого человека, как ты, награждать столь сомнительной наградой, как я, но это так. Ты никуда не денешься от меня, и в этом весь ужас. У нас есть тысячи поводов расстаться, но нет ни одной к этому причины. Лаской и любовью, которая переполняет меня, я терпеливо и трепетно отмою и вылечу наши с тобой раны. Ирина, твоя первая жена».

Из кухни выглянул Короткевич.

Короткевич. Извините, Рем Степанович, соль где?

Кондаков. На подоконнике, в деревянной такой солоночке.

Короткевич закрыл дверь.

Ты ждешь от меня ответа? Слушай, я все собирался у тебя узнать — а где наша сумка? Такая серая, в клеточку?

Ирина. Твой вопрос очень уместен.

Кондаков. Это вариант ответа.

Ирина. Не поняла.

Кондаков. Ну, хорошо, не поняла, так не поняла. Малыш! Я все это время боролся с собой и с памятью о тебе и, кажется, выиграл борьбу. К несчастью.