Василий Ливанов - Люди и куклы (сборник)

— Нет, очень, очень похоже на ведро, — горячо поддержал Фалеева Петя. — Я раньше не замечал.

— А ведь мы с вами знакомы, — Фалеев в упор разглядывал Василия Васильевича. — Вы Бучинский?

— Совершенно верно.

— Вы меня должны вспомнить: Максим Фалеев. Я был на режиссерской практике у… — Фалеев назвал фамилию маститого кинорежиссера. — Фильм «Битва». Вы тогда ставили там конные стычки.

Густые пегие брови старика взлетели на лоб, затем спрыгнули к длинной переносице, стянув лоб глубокой поперечной морщиной, и медленно расползлись по местам.

— Кажется, припоминаю, — прогудел Василий Васильевич. — Очень приятно. — И протянул Фалееву большую белую руку, которую тот быстро схватил и с усилием тиснул короткими крепкими пальцами.

— И мне приятно. Вы на меня тогда сильное впечатление произвели. В седле сидите как бог. Простите… э-э…

— Василий Васильевич, — ревниво подсказал Петя.

— …а сколько вам лет? — ловко обойдя Петину подсказку, спросил Фалеев.

— С вашего позволения, семьдесят шесть.

Фалеев присвистнул и провел ладонью по жесткой щетке своих волос от затылка к носу.

— Ну, вы боец!

Василий Васильевич улыбался, блеклые глаза его светло поблескивали.

— Вон зубы какие, точно у волка, — почему-то обиженно констатировал Фалеев.

— Это что! — пробасил старик. — Вы бы посмотрели, какие еще у меня дома лежат!

Вошла проводница удостовериться, что все уплатили за постели.

— Значит, одно местечко у вас свободно, — и оглядела верхнюю, аккуратно застеленную ничью полку.

Собрала пустые стаканы и пообещала принести чаю покрепче.

Петя решил не обижаться, что его не включают в беседу. Конечно же Максим Фалеев — это тот самый режиссер кино, многосерийные ленты которого Петя неоднократно смотрел по телевизору. А Василий Васильевич… Уж не тот ли это В. Бучинский, автор тоненькой книжечки «Искусство кинотрюка», которую Петя как-то пролистывал в театральной библиотеке? Книжечка была издана ох как давно, и Петя никак не предполагал, что ее автор — живой человек.

Теперь Петю больше всего заботил вопрос о том, чтобы с достоинством занять свое место «под полкой», как выразился иссякший Пороховщиков.

Известный кинорежиссер, старый мастер кинотрюка — и он, Петя Баташов, теперь актер кино. Пусть никому еще не известный, но кто знает? Кино — это такая штука…

Петя встал в проходе якобы для того, чтобы снять с верхней полки свою спортивную сумку, а на самом деле, чтобы еще раз проверить свой внешний вид в зеркале. Клетчатая рубашка, из воротника торчит не очень могучая шея. Уши оттопыренные, красные. Ни тебе кожаного пиджака, ни баса — ничего артистического.

Петя сел на место и с нарочито озабоченным видом стал рыться в сумке, приведя в полнейший беспорядок две пары носков, галстук, рубашку и кулек с домашними сдобами, заботливо уложенные мамиными руками.

На столике в купе появился чай и брикетики сахара в синих обертках.

Фалеев сунул короткую руку в задний карман брюк и поставил на столик плоскую стеклянную фляжку.

— Финь-шампань не по мне, — заявил Фалеев. — Это вот мужской напиток. Как-никак у меня сегодня день рождения.

— Однако без закуски… — Василий Васильевич смотрел на коньячную флягу с сомнением.

— У меня есть! — закричал Петя, поспешно высвобождая из сумки кулек со сдобами. — Мама напекла…

— Опять удача. — Фалеев по-хозяйски заглянул в пакет. — Ваша мама — просто чудо!

— Она у меня ничего, — сказал Петя голосом еще более низким, чем у Бучинского. — Всегда мне что-нибудь даст… на съемку. — И Петя задохнулся.

Фалеев скручивал металлическую пробку уверенной рукой.

— Вы снимаетесь в кино?

— Да, на «Ленфильме», — отдышавшись, отвечал Петя уже своим голосом, стараясь не спешить. — Играю солдата. Новобранца. Главная роль.

— У кого?

Петя назвал режиссера.

— А-а-а…

Пробка никак не давалась.

— Я в прошлом году окончил училище при Нашем театре, — заторопился Петя. — И был принят в театр. Но ничего там за целый год не сыграл. Ничего.

— Как, совсем ничего? — спросил Бучинский.

— Нет, кое-что. Играл труп.

— Кого?!

— Роль трупа. Труп сына героини. Мама два раза ходила смотреть. Честное слово!

Фалеев фыркнул по-кошачьи и повалился на Василия Васильевича, который, прикрыв лицо широкой своей ладонью, затрясся в беззвучном смехе.

— Не верите? — заволновался Петя. — Меня выносили на куске холстины четыре актера. Но после они подали жалобу в дирекцию, чтобы труп заменили. Он, то есть я, тяжелый, а они все пожилые.

Фалеев перестал крутить пробку и уставился в Петино пылающее румянцем лицо округлившимися веселыми глазками.

— Пощадите, голубчик, — рыдающим басом попросил Василий Васильевич.

— Нет, правда! Одноактная пьеса Брехта…

— Хватит! — простонал Фалеев. Он поднялся и крепко растер ладонями багровое свое лицо. — Как вас зовут?

— Петр Артемьевич! — объявил Бучинский.

— Баташов, — добавил Петя.

— Вам надо в комедиях играть. — Фалеев свернул пробку.

— Мне в чай, немного, — подсказал Василий Васильевич, когда Фалеев разливал коньяк.

— Поздравляю вас обоих с моим днем рождения.

Пете уже приходилось пить коньяк, но маленькой рюмочкой. А здесь золотистая плотная жидкость слегка подрагивала в тонком стекле, наполняя стакан почти до половины.

«Держись, Баташов», — сам себе приказал Петя и, чокнувшись со своими спутниками, разом опрокинул коньяк в широко открытый рот.

— Ну кто же так коньяк пьет, молодой человек! — услышал Петя укоризненный бас Бучинского. — Это же благородный напиток, его муссировать надо. — Василий Васильевич выставил вперед губы и задвигал худыми щеками, показывая, как именно муссируют. — По глоточку, по глоточку, а вы, будто кашалот, — ам!

В животе у Пети кто-то маленький и энергичный стал быстро-быстро растапливать печку. И от приятного жара этой печки Петя почувствовал необыкновенную расслабленность в душе и в теле. Петя подумал, что это, может быть, даже очень хорошо, что он опять не встретил сегодня ее, а вот сидит, как равный, с этими симпатичными людьми, такими милыми, необычайно славными, с Василием Васильевичем и Марк… Макс… Максимом Фалеевым, да!

«Ты опьянел», — подумал за Петю кто-то другой, посторонний.

«Ну и что?» — нахально ответил Петя этому постороннему.

— Знаете, — сказал Петя, влюбленно оглядывая своих спутников, — давайте не спать всю ночь. Пусть эта встреча запомнится нам на всю жизнь.

— Круто! — Фалеев скосил глаза на Бучинского.

— Я согласен, — отозвался Василий Васильевич. — По-моему, замечательно придумано!

— Тогда — вперед! — подытожил Фалеев и впился в мамину сдобу.

— А сейчас в театре что-нибудь играете? — прихлебывая чай, спросил Бучинский.

— Я из театра ушел. Совсем.

— И не жалеете?

— Нет. — Петя бодливо затряс головой. — Нет. Не жалею. Знаете, у нас в училище преподавал профессор Сурмилов. Сам я у него не учился, но всегда жалел, что не попал к нему на курс. Вы же, конечно, знаете, какой он прекрасный артист, один из основателей Нашего театра. Ну, вот. Его ученики перед всеми нос задирают: мы — сурмиловцы! Из моего выпуска в театр приняли пятерых: четырех ребят и одну девушку. Она как-то сразу от нас откололась, у нее в театре были свои интересы. А мы четверо держались все вместе. И сидели в одной грим-уборной, на самой верхотуре под крышей. Первый сезон в театре, да еще в Нашем. Знаете, волнения, сомнения. Роль получил только один наш товарищ. Он, счастливчик, нас утешал, как умел: «Это, — говорит, — случайность, что именно мне дали, просто внешние данные подошли. Скоро и вы, ребята, заиграете хорошие роли». Мы, конечно, верили и надеялись. И вдруг однажды в антракте он вбегает в нашу грим-уборную, глаза сияют, рот до ушей.

— Ребята, — говорит, — нас всех приглашает Сурмилов к себе на дачу!

Мы друг друга каждый день разыгрывали и сначала ему не поверили. Но он, наш товарищ, на колени перед нами встал.

— Хотите, — говорит, — поклянусь!

Мы друг друга хорошо знали и видим — правда. Но почему вдруг Сурмилов нас приглашает? Почему?

— Мы, — сказал Славка (это счастливчик), — не учились у Сурмилова, но стали актерами Нашего театра. И старик, наверное, хочет с нами поближе познакомиться. Ободрить нас, поговорить об искусстве Нашего театра, может быть, сказать нам, дуракам, что-то важное, сокровенное… Поэтому и приглашает нас всех на дачу. Там природа, зима, тишина.

Завтра в театре — выходной день. Завтра в восемь часов утра сам Сурмилов будет ждать нас, четверых молодых актеров, на пригородной платформе Ярославского вокзала. И сам введет нас в свой дом.