Бертольт Брехт - Барабаны в ночи

Мурк. Ах, вот как? У тебя есть другой!

Анна. Я не сказала ни слова о другом.

Мурк. Но вот он висит на стене, и он тут, и он бродит по дому!

Анна. Это было совсем иначе. Это было такое, чего тебе никогда не понять, потому что это была духовная близость.

Мурк. А у нас с тобой, значит, плотская?

Анна. У нас с тобой вообще ничего нет.

Мурк. Но не теперь! Теперь уже есть кое-что!

Анна. Откуда это тебе известно?

Мурк. Ничего, скоро здесь заговорят совсем по-другому.

Анна. Что ж, надейся.

Мурк. Я ведь сватаюсь!

Анна. Это и есть твое объяснение в любви?

Мурк. Нет, еще успеется.

Анна. Но тут замешана еще и фабрика снарядных ящиков.

Мурк. А ты шельма! Слушай-ка, нынче ночью они опять ничего не почуяли?

Анна. О, Фридрих! Они-то спят как сурки. (Ластится к нему).

Мурк. Мы не спим!

Анна. Плутишка.

Мурк (рывком притягивает ее к себе, но целует холодно). Шельма!

Анна. Тише! Там, в ночи, идет поезд! Ты слышишь? Иногда я боюсь, что войдет он. Меня всю пробирает озноб.

Мурк. Эта мумия? Я беру на себя. Послушай, я тебе твердо говорю: вон его, он нам в этом деле не нужен! Никаких трупов в нашей постели! Я не потерплю никого рядом с собой!

Анна. Ну, не злись, Фридрих, поди ко мне, прости меня!

Мурк. Святой Андреас? Дурацкое привидение! После нашей свадьбы он будет еще раз похоронен. Хочешь пари? (Смеется). Пари — будет ребенок.

Анна (прячет лицо у него на груди). О, милый, не говори так!

Мурк (весело). Почему же? (В дверь). Заходите, мамаша! Привет, папаша!

Госпожа Балике (прямо из-за двери). О, дети мои! (Сквозь слезы). Как снег на голову!

Балике. Трудные роды, а?

Все растроганно обнимаются.

Мурк. Близнецы! Когда мы устроим свадьбу? Время — деньги.

Балике. По мне, хоть через три недели! Обе постели в порядке. Мать, ужин на стол!

Госпожа Балике. Сейчас, сейчас, муженек, дай мне только отдышаться. (Бежит в кухню). Как снег на голову!

Мурк. Позвольте мне пригласить вас нынче вечером в бар «Пиккадилли» на бутылочку красного. Я — за немедленную помолвку. А ты, Анна?

Анна. Раз так надо!..

Балике. Но только здесь! К чему этот бар «Пиккадилли»? Что у тебя, башка не варит?

Мурк (беспокойно). Не здесь. Ни в коем случае не здесь.

Балике. Вот оно как?!

Анна. Он такой чудной. Пусть будет бар «Пиккадилли»!

Балике. В такую ночь! На улицу выйти опасно!

Госпожа Балике (входит вместе со служанкой, накрывает на стол). Да, дети! Чего не чаешь, то как раз и сбудется. Прошу к столу, господа!

Едят.

Балике (поднимает стакан). За здоровье нареченных. (Чокаясь). Время сейчас ненадежное. Война кончилась. Свинина слишком жирна, Амалия! Демобилизация обрушила на оазисы мирной работы грязный поток разнузданности, похоти, скотской бесчеловечности.

Мурк. За снарядные ящики, ура! Ура, Анна!

Балике. Везде шныряют нищие проходимцы, рыцари удачи. Правительство бессильно в борьбе со стервятниками революции. (Разворачивает лист газеты). Разъяренные массы отрицают идеалы. Но самое скверное, скажу вам откровенно, — это фронтовики, одичавшие, обленившиеся, отвыкшие от работы авантюристы, для которых нет больше ничего святого. Воистину тяжелое время; хороший муж, Анна, теперь дороже золота. Держись за него крепче. Не робейте, и вы пойдете вперед, всегда вдвоем, всегда вперед, ура! (Заводит граммофон).

Мурк (вытирает пот со лба). Браво! Настоящий мужчина своего добьется. Надо иметь крепкие локти, надо иметь кованые сапоги и ясную голову на плечах и не смотреть себе под ноги. Так ведь, Анна? Я ведь и сам из народа. Был мальчонкой — рассыльным на механическом заводе. Там щипок, тут подзатыльник схлопочешь, зато везде чему-нибудь да выучишься. Вся наша Германия так выходила в люди! Бог — свидетель, мы не белоручки, а настоящие работяги. Теперь-то я зажил! Твое здоровье, Анна!

Граммофон играет: «Я власть любви боготворю...»

Балике. Браво! Чего ты хандришь, Анна?

Анна (встала, слегка отвернувшись). Сама не знаю. Слишком все это быстро. Наверно, это нехорошо, да, мама?

Госпожа Балике. Что ты, дочка! Не будь дурочкой! Радуйся. Что тут может быть нехорошего!

Балике. Сядь! Или хотя бы заведи граммофон, раз уж ты встала с места.

Анна садится. Молчание.

Мурк. Что ж, выпьем! (Чокается с Анной). Да что с тобой?

Балике. А наше дело, Фриц, наша фабрика снарядных ящиков, скоро может прогореть. Еще две недельки гражданской войны, если повезет, а потом — каюк! Я считаю, без шуток, лучше всего — детские коляски. Фабрика оборудована во всех отношениях отлично. (Берет Мурка за плечо, отводит его в глубину сцены, одергивает гардины). Заложим корпус номер два и номер три. Прочно и современно. Анна, заведи-ка граммофон! Меня это здорово волнует.

Граммофон играет: «Германия, Германия превыше всего...»

Мурк. Послушайте, вон там, во дворе фабрики, кто-то стоит. Кто это?

Анна. Это жутко, Фриц. Мне кажется, он смотрит сюда!

Балике. Наверно, это сторож! Ты что смеешься, Фриц? Смешинка в рот попала? Наши женщины вон как побледнели!

Мурк. Знаешь, мне пришла в голову странная мысль: это «Спартак»...

Балике. Вздор, у нас и в помине нет ничего такого! (Все же отворачивается, неприятно задетый). Фабрика, значит, процветает! (Подходит к окну).

Анна задергивает гардину.

Война меня, как говорится, озолотила. Деньги валялись на улице, отчего же их не подобрать? Только дурак отказался бы. Не я, так другой. Есть свинка — будет и ветчинка. Если смотреть в корень, война была счастьем для нас. Мы уберегли наше добро, изрядно и приятно его округлили. Мы можем спокойно делать детские коляски. Не спеша! Ты согласен?

Мурк. Вполне, папа! Твое здоровье!

Балике. А вы можете преспокойно делать детей. (Смеется).

Служанка. Господин Бабуш к господину Балике!

Бабуш (вваливается в комнату). Дети мои, вы тут недурно укрылись от шабаша красных! «Спартак» объявил мобилизацию. Переговоры прерваны. Через двадцать четыре часа начнется артиллерийский огонь по Берлину.

Балике (с салфеткой на шее). Что ж, черт возьми, эти ребята недовольны?

Госпожа Балике. Артиллерия? О, бо-о... бо-о... боже мой! Вот так ночка! Вот так ночка! Я залезу в подвал, Балике.

Бабуш. В центре города все еще спокойно. Но прошел слух, что они будут занимать редакции газет.

Балике. Что? Мы празднуем помолвку! И как раз в такой день! Сумасброды!

Мурк. Их всех надо к стенке!

Балике. Кто недоволен — к стенке!

Бабуш. Нынче твоя помолвка, Балике?

Мурк. Моя невеста, Бабуш!

Госпожа Балике. Прямо как снег на голову. Только когда же они начнут стрелять?

Бабуш (трясет руку Анне и Мурку). «Спартак» припрятал целые склады оружия. Бессовестный сброд! Так-то, Анна! А вы не робейте! Здесь нам ничего не грозит. Здесь тихий очаг. Семейство! Германское семейство!

Госпожа Балике. И такое время! В такое время! И в день твоей помолвки, Анна!

Бабуш. Зато это дьявольски интересно, дети мои!

Балике. Мне — так ничуть! Ни чуточки не интересно! (Утирает губы салфеткой).

Мурк. Знаете что! Пойдемте с нами в бар «Пиккадилли»! У нас помолвка!

Бабуш. А как же «Спартак»?

Балике. Обождет, Бабуш! Прострелит брюхо еще кому-нибудь, Бабуш! Пошли с нами в бар «Пиккадилли»! Эй, принарядись, супружница!

Госпожа Балике. В бар «Пиккадилли»? В такую ночь? (Садится на стул).

Балике. Бар «Пиккадилли» — это старое название. Теперь называется: кафе «Отечество». Фридрих нас пригласил. И что это за такая особенная ночь? Для чего тогда извозчики? Марш, старуха, принарядись!

Госпожа Балике. Я из моего дома ни ногой. Да что ты, Фрицхен?