Эдвард Радзинский - Театр про любовь (сборник)

Он. Ты что?!

Она. Ты просто забыл: в ресторане вот так же я уронила тарелку с едой… чтобы не надеть ее тебе на голову. А потом мы вышли, и ты ловил такси. (Выскакивает на середину комнаты.) Вот так. Смешно и отчаянно ловил… такси посреди мостовой! И очередной шофер, который ехал в парк и которому ты загородил дорогу, высунулся из окна и плюнул тебе в лицо.

Он судорожно закрывает лицо.

Ты что?! Я все могу… но плюнуть в лицо человеку!!! И ты стоял посреди мостовой с оплеванным лицом и вдруг сказал добро-добро: «Устал, парнишка?» И когда я увидела этот оплеванный гуманизм… Боже мой, вся моя прежняя нежность… вернулась… и кости посыпались на мостовую.

Так он смог увезти ее. И возобновились их вечные отношения: хозяин и собачка у булочной! И он приходил к ней после очередного загула… и после ссоры с женой. Короче, приходил, когда хотел.

Он. Спасибо, что ты все-таки вспомнила: он был женат на другой.

Она. Он всегда был женат на другой. Сначала он был женат на той и жаловался этой… Потом… Он был женат на этой и жаловался… Жены были его право – постоянно бежать. Кролик, беги! Ха-ха-ха! А она – вечное дополнение к его бракам. Боже, как все у них тогда было легко и весело… Только жаль, что у нее в это время «проклюнулся возраст». Это предательское ощущение, когда уже не можешь легко и весело шастать по случайным квартирам и ночевать в каютах и на прогулочных пароходах. Это когда уже не веселит безбытность… и появляется… банальная жажда своего дома… то есть семьи и детей. Но… ему ничего этого не было с ней нужно. Вот отчего он очень обрадовался, когда узнал, что после… после убиения в ее чреве лже-Мартиросика – никогда не начнется в ней другая жизнь. И она не простила ему этой его радости. Вот здесь опять нужно включить пленку с тем смехом девочки… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Она опять познала бешенство… И начались ее ссоры с ним по пустякам… Страшные ссоры… В тот день… Она с ним опять поссорилась – и он, счастливый своим правом от нее убежать, умчался куда-то. Она безумно ждала его звонка – но он позвонил ей только через два дня. Как она умирала эти два дня… Он сказал по телефону, что ему нужно приехать, забрать очередные кроссовки. Она ответила: «Не приезжай, я сама их тебе привезу». Так надо было ответить, чтобы показать, что она сердится. По правилам их ссор – он должен был все равно настаивать и приехать… Но он… охотно согласился встретиться на улице. И самое страшное – она почувствовала почти облегчение в его голосе: «Талак… талак… талак!»

Он (показывает всем своим видом, что не слушает). Все?..

Она. Да, мы подошли наконец к твоим словам… (Читает ремарку его пьесы) «Они встретились в полдень». (Читает текст пьесы) «Привет… Ха-ха-ха»…

Он (читает). «Послушай, ты пьяная»…

Она. Не халтурь. Он сказал не безразлично, а нарочито брезгливо… чтобы она сразу поняла, что больше всего он боится сейчас ее нежности… ее вечно несытой нежности. (Читает текст) «Ничего, я пьяная, но все равно все видят, что я порядочная. Хочешь, мы спросим вон у того толстячка? (Кричит) Товарищ толстячок, я порядочная или… (Кричит) Художник! Витя! Я порядочная, или я…» Пардон, это я от себя.

Он (читает). «Послушай, не надо…»

Она (читает). «А ты испугался? И тебе не надоело все время бояться меня, себя, толстячка, жену?»

Он. «Тебе очень хочется меня оскорблять?»

Она. «Невероятно! Я только слов не могу найти! Понимаешь, мне что обидно – я все время хотела тебя бросить… Но не решалась… И вот пока не решалась я…»

Он (читает). «Перестань».

Она. «Перестань» – я буду говорить своей собачке, песику, которого я заведу вместо тебя… Своей невинной трезвой собачонке, которая еще не шастала по постелям легко и весело…»

Он (читает нарочито безразлично). «Что с тобой происходит?»

Она. «А вот этого ты не поймешь!»

Он (вдруг заводясь). «Куда уж мне! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то, невероятно тонкого, таинственно женского. Я слышу это от всех, начиная с жены…»

Она. «Кончая женой. В нашей ситуации так звучит лучше. Как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну, скажи, ну хоть один раз в жизни не бойся. Ты ведь расставаться со мной пришел?!» (Остановилась.) Неужели все это говорила я? Ха-ха-ха! Да, это говорила я. Какая чушь! Мне сейчас кажется, что я все время спала – и ночью и днем – с открытыми глазами… Ха-ха-ха!

Он. Ты будешь читать свой текст?

Она. Зачем? Я тебе посоветую вместо всего этого глупого потока ненужных слов – оставь всего одну фразу, кажется, из Бернарда Шоу: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше, чем в тридцати словах». Ха-ха-ха… Это я в одной пьесе говорила. Я любила эту фразу. И еще совет: всю сцену замени пластическим этюдом: она идет от него, но все ее бедное тело как бы просит, умоляет: «Остановите меня, остановите меня!» Она идет от него мучительно долго, тысячу лет!

Он. Интересно… И как он должен ее остановить?

Она. Бедный! Забыл? Примечание: «Как ему нужно было остановить ее». В ее ухе… в ее ничем не примечательном, обычном ухе таился предательский кусочек кожи… Когда он дотрагивался до него губами – земля мчалась прочь из-под ее ног. А если он клал ей руку на позвоночник – она тотчас теряла все свои кости. Они становились такие мягкие… и выпадали из ее тела. Кость за костью… Падали, мерзавцы, на пол, и все тут. Поэтому… когда поняла, что он так и не остановит ее – шла по переходу… и шептала одну фразу. Это тоже из какой-то пьесы: «Остановите Землю, я хочу слезть!» Ха-ха-ха!

Он. Так она его любила…

Она. Так она его тогда любила.

Он. Он об этом подумал… когда она валялась на клумбе… после того, как…

Она. После чего она валялась, мы еще выясним! Но учти: она не валялась. Она возлежала на клумбе среди цветов, как Офелия на дне пруда! К сожалению, пришел растреклятый директор вашего тысячеклятого театра – и все опошлил!

Он. А я уверен: ты не была тогда пьяной… как не была пьяной, когда пришла тогда объясняться… Ты играла в это, чтобы меня мучить! Чтобы мне было больно!

Она. Все для него! Так она его тогда безумно любила!

Он. Он подумал об этом вчера, когда она пустилась в пляс в ресторане с первым встречным грузином.

Она. А она тоже только об этом и думала, когда танцевала с грузином. Понимаешь, она все ждала, что грузин положит ей также руку на позвоночник – и она останется без костей. Но у него не вышло. У них, у всех мерзавцев, всегда оказывались не те руки… Даже когда она помогала себе китайским вином… Боже, как она была вчера несчастна… впрочем, как всегда… когда она пыталась… заменить его… Она даже забыла, что она феминистка. Как положено просто несчастной бабе, она спустилась в туалет и уставилась на себя в зеркало. Знаешь, первый признак, когда я несчастна – у меня лицо становится бесформенным… просто не лицо, а детская задница! Она поняла… что ей уже не стянуть этот зад со своей физиономии, пока… (Остановилась.)

Он. Пока что?

Она (не отвечая). Поэтому она вынула из сумки остатки «цвета лица» и спустила их в унитаз… в связи с их полной бесполезностью… Жаль! Была такая замечательная французская тушь! (Вдруг) Пока я не освобожусь… от тебя! Мне иначе нельзя начать нормально жить. Ты умный, ты все знаешь. Что мне нужно, чтобы освободиться от тебя?

Он (открыто издеваясь). А ты попробуй трусцу.

Она. Молодец! Я знала, что ты так ответишь. Трусцу мне нельзя! Я могу бегать только за деньги! Ха-ха-ха.

Могу бежать, например, на радио… на телевидение… И вообще я (шепотом) боюсь вас, бегуны трусцой. Однажды… под утро… мы еще вернемся с тобой к этому утру… Это был рассветный зимний час, я плелась домой… с очередным детским задом на физиономии. Я брела в этой мгле… и вдруг из сумрака, прямо на меня понеслась красная фигура. Представляешь: пустота, снег, фонари – и на тебя несется кровавый человек! Боже, как я закричала! И он в ужасе заорал тоже! Ха-ха-ха! Ну, конечно, это оказался он, бегун трусцой в красном тренировочном костюме! Ха-ха-ха! С тех пор я боюсь вас, бегуны-спортсменщики!

Он. Скажи, это все – до бесконечности?

Она. Прав! Уже нужно торопиться. Итак! (Читает) «Ресторан, где они случайно встретились – после того как он ее бросил». Вранье! Это не была случайная встреча. Она ходила, ходила, ходила… в этот чертов ресторан, потому что знала: туда любил ходить он. И он это знал. И всякий раз, когда замечал ее… трусливо уходил, делая вид, что не заметил. Ха-ха-ха. А она все ходила, умирая от любви… и уже от ненависти! В тот день ей вдруг повезло, он пришел в ресторан не один. Он привел с собой обедать известного кинорежиссера… и бабника. Впрочем, можно сказать наоборот – известного бабника и кинорежиссера! Кинорежиссер был урод… и через несчастных баб самоутверждался в этой жизни! Ну, а дальше все играем, как у тебя в пьесе. Кинорежиссер действительно сразу «положил на нее глаз», потом кинорежиссер подошел к ней и пригласил ее танцевать. (Все это смешно изображает.) Знаешь, я страшно реагирую на уродов. Однажды я разговаривала с одним уродом – и упала в обморок… Причем человек может быть абсолютно нормальный, но мне он кажется – уродом. Это у меня просыпается «третий глаз». Такой чертов глаз. Например, человек очень серьезный, а я вдруг вижу его, как в «комнате смеха». Рот до ушей, щеки висят, как галифе! И начинаю хохотать. Ха-ха-ха! Никто никогда не понимает, только моя подруга Мариша всегда спрашивает: «Он проснулся?» Ха-ха-ха! С тех пор как я стала феминисткой – «он» часто просыпается. Особенно под утро… Когда я вижу вдруг «третьим глазом»… того, кто рядом.