Аркадий Стругацкий - Жиды города Питера, или невеселые беседы при свечах

Базарин: Позвольте, Зоечка Сергеевна...

Зоя Сергеевна: Тошно мне вас слушать, честное слово. Вы все делаете вид, будто это шутка, будто развлекается кто-то. Будто вы не чувствуете, что это всем нам конец, начало конца...

Кирсанов (беспомощно): Ты что же - серьезно считаешь, что я должен туда идти?

Зоя Сергеевна: Я ничего не считаю. Я знаю только, что идти придется и что ты пойдешь, и я бога молю, чтобы меня пустили с тобой, потому что без меня ты там погибнешь на третий день...

Кирсанов: Лапушка, опомнись! Ну что ты такое говоришь? Ведь это же все ерунда! Ну хочешь, я в милицию позвоню? Подожди, я сейчас же позвоню! (Он подскакивает к телефону, торопливо набирает 02.) Алло... Товарищ лейтенант, с вами говорят из дома шестнадцать по Беломорской улице. У нас тут по лестницам ходит какой-то деятель и вручает гражданам хулиганские повестки... (Замолкает, слушает.) Так почему же вы ничего не предпринимаете? (Слушает.) То есть как это так? А кто же, по-вашему, должен этим хулиганством заниматься? Что? (Слушает.) Да, получил... (Слушает.) В каком смысле, простите? (Слушает.) Позвольте, вы что же хотите мне сказать... (Слушает, потом медленным движением опускает трубку и поворачивается к остальным.)

Базарин: Ну?!

Кирсанов: Он говорит: получили предписание - выполняйте...

Базарин: Та-ак. Этого и следовало ожидать.

Кирсанов: Он говорит: это не только у нас в доме, это везде. Милиции это, говорит, не касается.

Зоя Сергеевна, не сказав ни слова, уходит из комнаты в спальню, налево.

Базарин: Проклятье. Я тебе тысячу раз говорил, Станислав: не распускай язык! Тебе не двадцать лет. И даже не сорок. В твоем возрасте нельзя быть таким идиотом и горлопаном!

Пинский: Золотые слова! И, главное, такие знакомые... Всю жизнь я их слышу. Иногда с добавлением «жидовская морда».

Кирсанов: Какой я вам горлопан? Что вы городите?

Базарин: На митинге Народного фронта ты речи произносил или папа римский? Кто тебя туда тянул? Что они - не обошлись бы без тебя там?..

Кирсанов: Так это когда было... А потом, причем здесь Народный фронт? Ведь я же богач! Богач я! У меня же драгоценности! У меня меха!

Пинский: Э! Э! Не примазывайся! Меха - это у меня.

Базарин: Вот теперь и я считаю - хватит. Звони Сенатору.

Кирсанов молчит, выкапывает из пепельницы окурок, затягивается.

Кирсанов: Не хочу. Сам звони.

Базарин: Ну, знаешь ли!.. Как угодно. Только я с ним за одной партой не сидел...

И тут за окном в доме напротив разом гаснут все оставшиеся еще освещенными окна. И сейчас же гаснут фонари на улице. Остается только светлое низкое небо над крышами. В комнате делается заметно темнее.

Пинский (подбежав к окну): Ого! И в доме десять тоже погасло... Так... И в доме восемь... А вы знаете, панове, во всем квартале, пожалуй, света нет! Знаешь что, Слава, кончай-ка ты выгибать грудь колесом и звони-ка ты своему Евдокимову... если, конечно, он захочет теперь с тобой разговаривать, в чем я вовсе не уверен.

Кирсанов: Нет. Я никогда никого ни о чем не просил и просить не намерен. Пусть будет, что будет.

Пинский: А кто говорит, чтобы просить? Спросить надо, а не просить...

Кирсанов: А что, собственно спрашивать? Тебе вполне определенно сказано: предписание получили? Выполняйте! Старший лейтенант милиции Ксенофонтов...

Из передней доносится стук дверей, топот, приглушенное ржание. Шипящий голос произносит: «Ш-ш-ш! Тихо ты, сундук африканский!..» Щелкает выключатель. «И здесь света нет...» Другой голос отзывается нарочитым баском: «Взлэтаеть... но так - нэвысоко!..» И снова раздается сдавленное ржание. Из прихожей появляется Сергей Кирсанов, младший сын профессора, ладный, сухощавый, среднего роста молодой человек в мокрой кожаной куртке, в «варенках», на голове огромная меховая шапка. И сразу видно, что он основательно навеселе.

Сергей: О, веселые беседы при свечах! Старшему поколению!.. (Срывает с головы шапку и отвешивает низкий поклон. Говорит через плечо в прихожую. ) Заходи смело, они, оказывается, не спят. Причем их тут навалом.

Появляется Артур - тоже ладный. Тоже сухощавый, но на голову выше ростом. Одет он примерно так же, но на первый взгляд производит впечатление странное: он негр, и лица его в сумеречном свете почти не видно.

Артур (отряхивая о колено свою огромную шапку): Здравствуйте. Извиняюсь за вторжение. Мы почему-то думали, что вы уже спите.

Сергей (в прежней шутовской манере): Олег Кузьмич! (Кланяется.) Дядя Шура Пинский! (Кланяется.) Батюшка! (Кланяется.) А это, позвольте вам представить, Артур Петров. Артур Петрович! Мой друг! Вернее, мой боевой соратник. А еще вернее - мой славный подельщик...

Кирсанов (очень неприветливо): Так. Иди-ка ты к себе.

Сергей: Незамедлительно! Мы ведь только представиться. Акт вежливости. А где мамуля?

Кирсанов: Она занята.

Сергей (Артуру): «А глаза добрые-добрые!..»

Оба ржут - довольно неприлично. Из спальни слева появляется Зоя Сергеевна.

Сергей: О! Мамуля! А мы тут тебя ждем. Закусочки бы, а? Немудрящей какой-нибудь. А то ведь мы усталые, с работы, мороз, транспорт отсутствует, в такси не содют...

Зоя Сергеевна: Хорошо, хорошо, пойдемте.

Слегка подталкивая, она вытесняет обоих приятелей в прихожую и выходит за ними.

Кирсанов (Пинскому, неприязненно): Вот оно, твое потакание!

Пинский: А в чем, собственно, дело? Парню двадцать лет. Попытайся вспомнить, каким ты сам был в двадцать лет...

Кирсанов: В двадцать лет у меня не было денег на выпивки.

Пинский: А у него есть! Потому что он работает! Ты в двадцать лет был маменькин сынок, а он работяга. И работа у него, между прочим, достаточно поганая. Ты бы в такой цех не пошел, носом бы закрутил...

Кирсанов: Цех! Ты еще мне скажи - промышленный гигант! Кооперативная, понимаешь, забегаловка на три станка...

Пинский: Ну, конечно! Ну, разумеется! Ведь наши дети могут подвизаться только на великих стройках! Все-таки ты, Станислав, иногда бываешь поразительно туп. Воистину, профессор - это всегда профессор...

Базарин: Мне другое не нравится. Что это за манера такая - водить в дом иностранцев! Нашел время...

Кирсанов: Боже мой, какое счастье, что электричества нет! Ведь он, едва только приходит, как сейчас же включает этот свой громоподобный агрегат... эту свою лесопилку!.. Особенно, когда поддатый...

И тут же, словно по заказу, взрывается оглушительная музыка. Словно заработала вдруг гигантская циркульная пила. Впрочем, некая милосердная рука тотчас сводит этот рев почти на нет. Все трое смеются, даже Кирсанов.

Пинский: У него же портативный есть, на батарейках!

Кирсанов (Базарину): Да, Кузьмич, оставляем мы тебе команду не в добром порядке.

Базарин: Ты что, собственно, имеешь в виду?

Кирсанов: А то я имею в виду, что меня вот забирают, Шурку забирают, и остается мой оболтус, хочешь ты этого или не хочешь, у тебя на шее.

Базарин: Перестань. Никуда вас особенно не забирают... и потом позволь напомнить тебе, у Сергея же еще Александр остается. Как-никак старший брат...

Кирсанов: Александр... Александра тоже придется тебе тянуть. Если уж на то пошло, то скорее уж Сережка не пропадет - он в этом мире как рыба в воде. А вот Александра тебе придется тащить на себе. И двух его детей. И двух его бывших жен. И третью жену, между прочим. У меня, честно говоря, такое впечатление, что там уже третья намечается...

Пинский: Да, Олег Кузьмич, вы еще сто раз пожалеете, что сами повестки не получили. Представляете? «Словоблуды города Питера!» И - никаких вам хлопот с чужими детьми...

Вбегает Сергей.

Сергей: Пардон, пардон и еще раз пардон! Пап, мамуля сказала, что у тебя свечки лишние найдутся. Дай парочку, не пожалей для любимого сына!

Кирсанов (роясь в бюро): Обязательно надо перед приходом домой надраться...

Сергей: Да кто надрался-то? Пивка выпили и все.

Кирсанов: Тысячу раз просил не являться домой в пьяном виде!.. Кто этот негр, откуда взялся? Зачем таскаешь в дом иностранцев?

Сергей: Да какой же он иностранец? Петров, Артур Петрович, наш простой советский человек. Мы с ним под Мурманском служили. Я ведь тебе рассказывал. Он же меня в эту фирму пристроил...

Базарин: А почему он тогда такой черный?

Сергей: А потому, что у него папан - замбийский бизнесмен. Он тут у нас учился. В Лумумбе. А потом, натурально, уехал - удалился под сень струй.