Вольтер - Орлеанская девственница_Магомет_Философские повести

Восточные пряности, приправленные галльской солью, были в литературных вкусах эпохи. Востоком увлекалась вся Европа, после того как в 1704 году Антуан Галан опубликовал свои переводы знаменитых арабских сказок и познакомил европейского читателя с пленительной Шахразадой. К «восточному» маскараду прибегали просветители — Монтескье в «Персидских письмах» (1721), Дидро в «Нескромных сокровищах». В галерее сказочных персонажей Вольтера мы узнаем и образованного разночинца, отвергающего сословные привилегии («Разум старее предков»), и обездоленного французского крестьянина с его мечтой о клочке земли («На земле, которая одинаково принадлежит всем людям, судьба ничего не оставила на мою долю»).

Мир несовершенен. Это море зла, море нелепостей. Жизнь постоянно ставит перед Задигом неразрешимые загадки. Он не может разобраться во всей сложности людских отношений: «Мои знания, честность, мужество постоянно приносили мне только несчастья», — раздумывает он о себе. «Он готов был поверить, — пишет Вольтер, — что миром управляет жестокий рок, который угнетает добродетельных людей и покровительствует негодяям». Но ангел Иезрад разъясняет ему загадку мира: «Нет такого зла, которое не порождало бы добро».

— А что произошло бы, — спрашивает Задиг, — если бы вовсе не было зла и в мире царило одно добро?

— Тогда, — отвечает ангел, — этот мир был бы другим миром и связь событий определила бы другой премудрый порядок.

Каков же вывод? Примирение с сущим?

— Жалкий смертный, перестань роптать на того, перед кем ты должен благоговеть! — поучает ангел Иезрад.

— Но… — прерывает его Задиг.

И это «но» повисло в воздухе. Ангел не стал слушать. Ангел улетел. Это «но» осталось, терзая сознание героя, как неразрешимый вопрос о нравственном смысле мира.

Как и все сказки, вольтеровская повесть завершается светлым финалом: Задиг стал царем, мудрым монархом, монархом-философом. «Государство наслаждалось миром, — славой и изобилием. То был лучший век на земле: ею управляли справедливость и любовь». Но какую иронию ощущаем мы в этой просветительской утопии после всех картин бедствий и разочарований, которыми заполнена повесть!

«Задиг» был закончен. Из Парижа тревожных сигналов не поступало. Кажется, все успокоилось. Вольтер и его приятельница маркиза Дю Шатле отбыли в Сире. Здесь царили наука и поэзия. Маркиза переводила сочинения Ньютона; Вольтер читал заезжим гостям сцены из поэм, трагедий, комедий, какие выходили из-под его щедрого пера. Это, кажется, была самая лучшая пора его жизни. Правда, политические противники по-прежнему досаждали пасквилями и клеветой. Вольтер негодовал, проклинал судьбу, но не оставался в долгу, посылая в стан врагов убийственные стрелы своих сарказмов.

Шли годы. Маркиза умерла. Фридрих II звал теперь Вольтера к себе. Испросив у Людовика XV разрешения на выезд, получив холодное: «Куда хотите!» — Вольтер покинул родину и прибыл в резиденцию прусского короля. Почести, ключ камергера, богатые дары и самые преувеличенные хвалы из уст короля ждали его в Сан-Суси. Но сон длился недолго. То, что издали казалось просвещенной монархией, вблизи предстало взору диким и беспощадным деспотизмом.

В письмах из Берлина Вольтер много и охотно говорит об историческом труде своем «Век Людовика XIV», который занимал тогда его главное внимание, жалуется на свои телесные недуги, подсчитывает, что из двадцати зубов, с которыми он прибыл в Пруссию, сохранил лишь шесть, обещает друзьям привезти на родину свой скелет, — но ни слова о маленькой философской повести «Микромегас», которую он написал в 1752 году, ни слова, может быть, потому, что считал повесть пустячком. А между тем этот прелестный «пустячок» до сих пор читают с увлечением.

В наши дни, когда люди уже побывали на Луне, сама тема космического путешествия в произведении, написанном более двухсот лет назад, кажется чуть ли не научным предвидением. Но у повести другая задача. Создавая «Микромегаса», Вольтер меньше всего помышлял о научной фантастике. Жители Сириуса и Сатурна понадобились, ему лишь для «освежения» читательского восприятия, — прием, которым он пользуется почти в каждой своей философской повести. Прием этот, введенный в литературный обиход Монтескье, состоит в том, что обычные вещи ставятся на обозрение «чужих» для данного строя жизни персонажей, не способных судить по устоявшимся критериям. У этих «новичков» особо острое зрение, не ослабленное привычкой и предвзятостью, они сразу замечают отрицательные явления и нелепости, с которыми люди свыклись, смирились и приняли за норму. В повести «Простодушный» нелепости европейской цивилизации выявлены через восприятие дикаря «гурона», в повести «Кандид» — наивного, неискушенного юноши, здесь, в «Микромегасе», — увидены глазами пришельцев из космоса.

Повесть «Микромегас» — философская по преимуществу. Здесь упоминаются имена философов Лейбница, Мальбранша, Паскаля, с которыми не соглашался Вольтер, имена Локка и Ньютона, которых он всячески пропагандировал. Здесь рассуждения о гносеологических проблемах, о системе восприятий, об ощущениях, здесь поставлены нравственно-философские вопросы. Но главная мысль Вольтера сводится к тому, что люди не умеют быть счастливыми, что они ухитрились сделать свой крохотный мир полным зла, страданий и несправедливости. Читатель узнает, что планета наша бесконечно мала в масштабах мироздания, что человек бесконечно мал в масштабах этой бесконечно малой планеты. Ироническое смещение масштабов помогает Вольтеру разрушить незыблемые, казалось бы, средневековые авторитеты, показать мнимость земного величия «сильных мира» и нелепость устоявшихся государственных порядков его времени. Земля — это лишь комочек грязи, маленький муравейник; Средиземное море — болотце, а Великий океан — крохотный прудок. И споры из-за лишнего отрезка этого «комочка грязи» вздорны, смешны; а между тем люди, по воле своих правителей, истребляют друг друга в абсурдных и губительных войнах.

«Мне даже захотелось… тремя ударами каблука раздавить этот муравейник, населенный жалкими убийцами», — говорит разгневанный житель Сириуса. «Не трудитесь. Они сами… трудятся над собственным уничтожением», — отвечает житель Сатурна.

Нелепость положения вещей заключается в том, что люди могли бы жить счастливо, ибо как ни мала наша планета — она прекрасна. Космические пришельцы в восторге от нее, да и от разума человеческих существ. Но беда в том, что человеческое общество плохо устроено и должно быть переделано на основах разума. Люди, «мыслящие атомы», по выражению гиганта Микромегаса, должны бы были «вкушать самые чистые радости» на своей планете, проводить свои дни «в любви и размышлениях», как и подобает истинно разумным существам.

Вольтер бежал из Пруссии. С него довольно было мерзостей, которых он насмотрелся и во дворце короля, и за стенами его. Свои впечатления он описал потом в «Мемуарах», которые побоялся напечатать и даже, по слухам, пытался уничтожить. Вездесущие издатели, однако, не дремали, и книжечка вышла в свет, едва Вольтер умер, и даже в одной из тайных типографий Берлина, под боком у самого Фридриха II.

Отъезд прошел не без осложнений. На границе французского гостя задержали, подвергли домашнему аресту. Биографы писателя, пожалуй, несколько драматизируют этот эпизод. Вольтер лукавил. Он хотел увезти томик стихов Фридриха II, в которых содержались нелестные отзывы о европейских венценосных особах. Фридрих боялся дипломатического скандала.

Покинув в 1753 году пределы прусского государства, Вольтер какое-то время скитался, не находя постоянного пристанища, и наконец обосновался своим домом, купив неподалеку от швейцарской границы (ради безопасности!) замок Ферне. Сюда приезжали гости. Их шумная толпа часто досаждала «фернейскому патриарху». Так теперь стали именовать Вольтера. Он уже скупился на время, а гости отнимали золотые минуты: тратить их понапрасну, когда голова полна самых обширных планов, когда мир требует его постоянного вмешательства, — было жалко. И он скрывался в своей спальне и сказывался больным, но читал, писал, диктовал, отправляя в иной день до тридцати писем во все уголки Европы.

Вся творческая деятельность Вольтера, с самого начала и до конца, имела ярко выраженную политическую направленность. Он был прежде всего общественным деятелем. И, пожалуй, венцом этой деятельности явилось разоблачение им «убийства, совершенного людьми в судейских мантиях» (письмо к д’Аржанталю, 29 августа 1762 г.), — в знаменитом, взбудоражившем всю Европу (благодаря Вольтеру) «деле Каласа», протестанта, зверски казненного 9 марта 1762 года в Тулузе по религиозным мотивам. Нелепость обвинения, жестокость пыток и казни (колесование, сожжение), кликушество, изуверство, разгул фанатических страстей обрели под просветительским пером Вольтера зловещие черты всеобщности — невежества, мракобесия, дикости нравов века. Король вынужден был распорядиться о пересмотре дела. Каласа посмертно оправдали. В 1793 году Конвент постановил воздвигнуть мраморную колонну «Каласу — жертве фанатизма» на месте его казни. «Философия одержала победу!» — торжествовал Вольтер (письмо к д’Аржанталю, 17 марта 1765 г.). Имя Вольтера зазвучало в речи далеких от литературы и философии, «некнижных» людей как имя защитника угнетенных и «бича угнетателей».