Александр Островский - Том 7. Пьесы 1873-1876

Бедонегова. Еще бы не найти!

Цыплунов. Она покинутая фаворитка? Правда это?

Пирамидалов. Конечно, правда. На днях приедет из-за границы жена Всеволода Вячеславича, вот ему и хочется поскорей пристроить Валентину Васильевну.

Бедонегова. Да весь свет про это знает.

Цыплунов. Ну! (Тяжело вздохнув и хватаясь за голову.) Извините меня! (Идет к крыльцу.)

С крыльца сходят Цыплунова и Белесова.

Белесова, Цыплунова, Цыплунов, Пирамидалов и Бедонегова.

Цыплунов (Белесовой). Вы не родственница Всеволоду Вячеславичу?

Белесова. Что за вопрос? зачем вам?

Цыплунов. Мне нужно знать.

Белесова. Да разве для вас не все равно? Разве вам нужно родство?

Цыплунов. Нет, не все равно. Мне родства не нужно, но знать правду необходимо.

Белесова. А если необходимо, я вам скажу. Нет, не родственница, а его воспитанница.

Цыплунов. Да, я знаю, были воспитанницей, а теперь?

Белесова. Что за допросы?

Цыплунова. Юша, Юша, что с тобой?

Цыплунов (Белесовой). А теперь?

Белесова (с волнением). Если вы думаете, что я все тот же невинный ребенок, которого вы знали прежде…

Цыплунов (хватаясь за голову). Да, я думал, что вы так же чисты.

Белесова. Так вы ошибаетесь… я должна признаться, что я уж не… дитя.

Цыплунов. Зачем же вы от меня скрыли, что вы утратили, погубили этот чистый детский образ? Ведь я его только и любил в вас.

Белесова. Вы меня ни о чем не спрашивали, вы мне говорили только, что любите меня. И вы должны быть мне благодарны; я сделала вам угодное, я позволила вам быть близко и любить меня.

Цыплунов. Да ведь в моих мечтах вы были чисты, кругом вас были лучи, сияние непорочности.

Белесова. Вы должны были знать, на ком вы женитесь.

Цыплунов. Вы меня обманули.

Белесова. Скажите лучше, что вы сами обманулись.

Цыплунов. Нет, вы меня обманули.

Белесова. Чем?

Цыплунов. Вашим ангельским лицом, оно у вас то же, прежнее.

Белесова. Я очень рада, что оно не изменилось.

Цыплунов. Но ведь оно лжет. Замажьте его белилами, румянами, чтоб оно не обманывало.

Белесова. Фи! Что вы, что вы! Опомнитесь!

Цыплунов. Вам жалко его, не правда ли? Да, жалко, жалко. Оно прекрасно, оно такое светлое, чарующее. Так оставьте его… но вывеску, вывеску, какую-нибудь вывеску! Длинный хвост, особую прическу. Мало ли этих примет, по которым любители продажной красоты узнают свой товар!

Белесова. Ах! какое оскорбление! Как вы злы, ничтожный человек! Пирамидалов, заступитесь хоть вы за меня!

Пирамидалов (подходя к Белесовой). Можно ли так оскорблять женщину? Что вы!

Цыплунова. Юша, Юша, что ты делаешь! Пожалей ты хоть самого-то себя!

Цыплунов. Вы уничтожили мечту всей моей жизни, опустошили мою душу.

Белесова (презрительно). Да довольно. Пощадите!

Цыплунов. А вы меня щадили? Вы убили, вы утопили в грязи самую чистую любовь. Я ее лелеял в груди десять лет, я ее считал своим благом, своим счастием, даром небесным. Я благодарил судьбу за этот дар.

Белесова (Пирамидалову). Пойдемте. Проводите меня! Убежимте из этого дома сумасшедших!

Цыплунов. Нет, это не дом сумасшедших, но вы уходите! Это дом честных людей, и вам здесь не место. (Обнимая мать.) Посмотрите, как все здесь свято, какой здесь рай, и признайтесь перед собой и перед нами, что вам нет места между мной и моею матерью.

Белесова. Если бы у меня был муж, или брат, или хоть молодой преданный любовник, я бы не успокоилась до тех пор, пока бы вас не убили.

Цыплунов. Зачем еще убивать меня? Я уж убит, убит вами… ваш удар прямо в сердце! Вы убили любовь мою; она была для меня дороже жизни, и ее нет… (Хватается за грудь.) Ее здесь нет… нет и жизни! (Падает без чувств в кресло.)

ЛИЦА:

Белесова.

Гневышов.

Пирамидалов.

Цыплунов.

Цыплунова.

Комната второго действия.

Пирамидалов, с террасы входит Гневышов.

Гневышов. Ну что?

Пирамидалов. Валентина Васильевна меня видеть не желает, ваше превосходительство.

Гневышов, тихо подходя к двери направо, делает знак Пирамидалову, чтобы он отошел к стороне.

А я, по вашему приказанию…

Гневышов. Молчите! (Стучится в дверь.) Валентина, Валентина Васильевна, можно войти?

Голос Белесовой: «Подождите!»

(Отходит от двери.) Ну, она, кажется, ничего, а как вы меня испугали.

Пирамидалов. Я счел своею обязанностию сегодня утром доложить подробно вашему превосходительству все, что вчера происходило, как вы сами изволили мне приказать.

Гневышов. И поспешили сюда?

Пирамидалов. Так точно, ваше превосходительство, и передал Валентине Васильевне, что вы изволите прибыть вслед за мною.

Гневышов. Ну и что же?

Пирамидалов. Я и понять не могу, ваше превосходительство…

Гневышов. Да где же вам!

Пирамидалов. Слушать меня не стали, а приказали мне сейчас же позвать к ним Цыплунова.

Гневышов. Как, Цыплунова, этого самого? Не понимаю, не понимаю.

Пирамидалов. Я говорю: «Валентина Васильевна, кого вы приглашаете? Где же у вас самолюбие! Я вас не узнаю!» Так ведь я говорил, ваше превосходительство?

Гневышов. Ну, ну, далее!

Пирамидалов. «Да он, говорю, не пойдет». — «Не ваше, говорит, дело. Прикажите ему от меня, чтоб он пришел, ну просите его, ну умоляйте его». И больше ничего разговаривать не стали и ушли от меня.

Гневышов. Вы ходили?

Пирамидалов. Ходил, ваше превосходительство.

Гневышов. Что ж он?

Пирамидалов. Ломается: «Да зачем я пойду, да с какой стати, да что мне там делать?»

Гневышов. Да придет он или нет, я вас спрашиваю.

Пирамидалов. Хотел прийти.

Гневышов. Странно, очень странно.

Пирамидалов. Я вам говорил, ваше превосходительство, что он дикий, вы мне не изволили верить.

Гневышов. О мой милый, кто ж не ошибается! Человеку свойственно ошибаться. Но я в вине — я и в ответе, я постараюсь поправить эту ошибку.

Пирамидалов. Если что нужно будет вашему превосходительству, я буду здесь в саду.

Гневышов. Да, хорошо, ступайте, я слышу шелест платья.

Пирамидалов уходит в сад. Из боковой двери выходит Белесова.

Гневышов и Белесова.

Гневышов. Здравствуй, Валентина!

Белесова. Ну, что вы? Зачем вы?

Гневышов. Мой друг, такой случай… не мог же я…

Белесова. Вы знаете?

Гневышов. Пирамидалов мне передал.

Белесова. Поймите же вы, в каком я положении, если вы способны понимать что-нибудь.

Гневышов. О мой друг, всякий может подвергнуться оскорблению, никто от этого не застрахован. Ну, представьте себе: я пошел прогуляться, и вдруг на меня из подворотни лает собака, неужели же мне этот грубый лай принять за оскорбление и обидеться! А эти глупые упреки, эта мещанская брань чем же лучше собачьего лая! И тебе, Валентина, не только обижаться, но даже и думать об этом не стоит.

Белесова. Стоит думать или не стоит, это уж мое дело. Это для меня теперь самый важный жизненный вопрос. (Задумчиво.) Но это не лай… Какая энергия, какое благородство! Я ничего подобного в жизни не видывала. И вместе какая обида, какая обида!

Гневышов. Ну, оставь же! Отнесись к этому факту с презрением, которого он заслуживает. Презрительность ко всему мелкому и вульгарному в твоей натуре, и она так мило выходит у тебя.

Белесова. Вы знаете все, все, знаете и человеческую натуру. Я себе никогда не прощу, что имела глупость вам поверить.

Гневышов. Я действительно хорошо знаю сердце человеческое, но могу иногда и ошибаться.

Белесова. Вот то-то же. Нет, в делах важных никогда не нужно слушать мудрецов и знатоков сердца человеческого, а надо следовать собственному внутреннему побуждению. В молодом сердце, как бы оно испорчено ни было, все-таки говорят еще свежие природные инстинкты. По вашим словам я думала, что Цыплунов вечно будет моим покорным рабом и что я, разумеется, ничего не обязана чувствовать к нему, кроме презрения. А вышло напротив: он меня презирает.