Карло Гоцци - Любовь к трем апельсинам
Помощь проекту
Любовь к трем апельсинам читать книгу онлайн
Следующая за уходом двора сцена была самой смелой в этой шутливой пародии. Представители партий синьоров Кьяри и Гольдони, находившиеся в театре и заметившие колкие остроты, делали всяческие попытки вызвать гневный шум в аудитории, но все их усилия были напрасными. Я уже сказал, что в лице Челио я изобразил синьора Гольдони, а в лице Морганы — синьора Кьяри. Первый был некоторое время адвокатом в венецианском суде, и его литературная манера отдавала стилем тех писаний, к которым привыкли адвокаты в этом почтенном трибунале. Синьор Кьяри хвастался пиндарическим и возвышенным стилем, но я должен сказать, с вашего позволения, что в семнадцатом веке не было у нас ни одного столь напыщенного и безрассудного писателя, который превзошел бы его невероятные ошибки.
Возбужденные взаимной ненавистью и злобой, Челио и Моргана, встретившись, разыгрывали следующую сцену, которую я перепишу целиком, вместе с диалогом.
Следует помнить, что если пародия не ударится в преувеличение, она никогда не достигнет желаемой цели. Поэтому надо снисходительно отнестись к капризу, родившемуся от веселого и шутливого ума, в основном как нельзя более дружественного к синьорам Кьяри и Гольдони.
ЧЕЛИО
(выходя стремительно, Моргане)
Злодейка-фея, я узнал все твои обманы; но Плутон мне поможет. Подлая ведьма! Проклятая колдунья!
МОРГАНА
Что это за разговор, шарлатанский маг? Не задевай меня, а не то я задам тебе головомойку в мартеллианских стихах и заставлю тебя умереть от зевоты.
ЧЕЛИО
Мне, дерзкая ведьма? Я отплачу тебе той же монетой! Вызываю тебя на поединок в мартеллианских стихах. Вот тебе:
Отныне домогательством сочтутся беззаконным,
Бесчестным, бездоказанным, защиты прав лишенным,
Твои неосторожные и дерзкие деянья,
Их вредные последствия, равно как волхвованья,
И зло, всем в назидание, подвергнется клейменью,
Искорененью полному, изгнанью, заточенью.
МОРГАНА
Вот скверные стихи! Теперь моя очередь, ничтожный маг.
Скорее стрелы Фебовы, сверкающие златом,
Презренным станут оловом или Восток Закатом,
Скорей луна двурогая, чей свет прельщает очи,
Небесное владычество уступит звездам ночи,
Скорее реки дольные с их хрусталем певучим,
Взмыв на Пегасе пламенном, вверх вознесутся к тучам,
Чем пренебречь возможешь ты, Плутона раб негодный,
Кормилом и ветрилами моей ладьи свободной!
ЧЕЛИО
О надутая, как пузырь, колдунья! Подожди!
Развязка воспоследует в ближайших же явленьях
На точном основании статей о превращеньях.
Нинетта, ныне горлица, разрушит чарованье
И скоро в первобытное вернется состоянье.
Засим, на основании статей о ряде следствий,
Клариче и Леандро твой впадут в пучину бедствий,
А Смеральдину черную, ее злодейства ради,
Истицу безнадежную, слегка поджарят сзади.
МОРГАНА
О глупый, глупый рифмоплет! Слушай меня, я тебя устрашу:
На крыльях, воском спаянных, Икар, гордыни полный,
Отважно к небу взносится, спускается на волны.
Обременяют Оссою вершину Пелиона
Титаны разъяренные, чтоб Зевса свергнуть с трона.
Икары будут свергнуты в пучину океанов,
И Громовержца молния испепелит титанов.
Клариче на престол взойдет, твоим не внемля пеням,
А принц, как новый Актеон, окажется оленем.
ЧЕЛИО
(в сторону)
Она хочет осилить меня поэтическими преувеличениями. Если она думает загнать меня в мешок, она ошибается.
Ввиду того, что речь твоя груба и неприлична,
Ее незамедлительно опротестую лично.
МОРГАНА
Пусть ныне королевство Треф страною вольной будет!
(Уходила.)
ЧЕЛИО
(кричал ей вслед)
Я предъявляю встречный иск! Тебе платить присудят!
(Уходил.)
Далее сцена изображала королевскую кухню. Никогда еще не было видано более жалкой королевской кухни, чем эта.
Остальная часть представления была лишь окончанием сказки, представленной во всех подробностях, за которой зрители продолжали следить с неослабевающим вниманием.
Пародия касалась теперь низостей и тривиальностей, а также пошлости некоторых характеров в произведениях обоих наших поэтов. Суть ее заключалась в невероятной скудости, неуместности и низменности.
Труффальдино был занят насаживанием жаркого на вертел. В отчаянии он рассказывал, что, так как в этой кухне нет вращающегося вертела, ему пришлось самому поворачивать вертел. В это время на оконце появлялась Голубка; между ним и Голубкой происходил следующий разговор. (Эти слова взяты из текста сказки.)
Голубка говорила ему: «Здравствуй, повар!» Он ей отвечал: «Здравствуй, белая Голубка!» Голубка добавляла: «Я молю небо, чтобы ты заснул и жаркое сгорело; пускай арапка, противная тварь, не будет в состоянии его есть». После этого на него нападал чудесный сон, он засыпал, а жаркое превращалось в уголья. Так происходило два раза. Два жарких сгорели.
Он поспешно ставил на огонь третье жаркое. Появлялась Голубка, и повторялся тот же разговор. Волшебный сон опять нападал на Труффальдино. Этот милый персонаж делал все усилия, чтобы не заснуть: его шутки, свойственные театру,[14] были чрезвычайно забавны. Он засыпал. Огонь обращал в уголья и третье жаркое.
Пускай спросят у публики, почему эта сцена имела такой исключительный успех.
Появлялся с криком Панталоне и будил Труффальдино. Он говорил, что король разгневан, потому что уже съедены суп, вареное мясо и печенка, а жаркого все нет. Да здравствует смелость поэта! Тем самым были превзойдены драки из-за тыкв кьоджинских женщин синьора Гольдони. Труффальдино рассказывал историю с Голубкой. Панталоне не верил этим чудесам. Появлялась Голубка и повторяла волшебные слова. Труффальдино готов был снова впасть в оцепенение. Оба эти персонажа начинали гоняться за Голубкой, которая порхала по кухне.
Эта погоня живо интересовала публику. Голубку ловили, сажали на стол, гладили. Нащупывали маленькую шпилечку на ее голове; это была волшебная шпилька. Труффальдино вытаскивал ее, и Голубка тотчас же превращалась в принцессу Нинетту.
Изумление было очень велико. Появлялся его величество король Треф, который с монаршей величественностью и со скипетром в руке грозил Труффальдино за опоздание жаркого и за стыд, который такой человек, как он, должен был испытать перед приглашенными.
Приходил принц Тарталья, узнавал свою Нинетту. Он был вне себя от радости. Нинетта рассказывала вкратце свои приключения; король оставался в изумлении. Он видел появление в кухне вслед за ним арапки и всего остального двора. Приняв чрезвычайно гордую осанку, король приказывал принцу и принцессе выйти в судомойню и, избрав себе в качестве трона очаг, садился на него со всем королевским достоинством. Появлялись арапка Смеральдина и весь двор. Король, точно следуя сказке, описывал происшедшее и спрашивал, какого наказания заслуживают виновные. Каждый в смущении высказывал свое мнение.
Король в ярости приговаривал арапку Смеральдину к сожжению.
Появлялся маг Челио. Он разоблачал вину Клариче, Леандро и Бригеллы. Их приговаривали к жестокому изгнанию. Вызывали из судомойни принца с его нареченной. Все ликовали.
Челио уговаривал Труффальдино держать дьявольские мартеллианские стихи подальше от королевских кастрюль и почаще заставлять смеяться своих государей.
Сказка кончалась обычным финалом, который знает наизусть каждый ребенок: свадьбой, тертым табаком в компоте, бритыми крысами, ободранными котами и т. п.
А так как господа журналисты того времени без конца расхваливали в своих листках всякую новую пьесу, представленную синьором Гольдони, то не было забыто и горячее обращение к публике с просьбой принять на себя посредничество между актерами и господами газетчиками в защиту доброй славы этого таинственного вздора.
Я не был виноват. Любезная публика требовала несколько вечеров подряд повторения этой фантастической пародии. Стечение народа было огромно. Труппа Сакки могла наконец свободно вздохнуть.
Мне придется в дальнейшем указать на большие последствия, которые произошли от такого легкомысленного начала.[15] Тот, кто знает Италию и не является по духу энтузиастом французской деликатности, не будет судить мою пародию, сравнивая ее с пародиями этого народа.
Примечания
1
Эпиграф, с которого начинается публикация фьябы «Любовь к трем Апельсинам», заимствован Гоцци у одного из его любимейших поэтов — Луиджи Пульчи (1432–1484), автора пародийно-юмористической рыцарской поэмы «Морганте» (1483). Поэт сравнивает себя в этом отрывке с великаном Морганте, обладающим колоссальной силой и превращающим своих противников в кашу.
