Александр Червинский - Счастье моё

СЕМЕН (отшатнулся). Убери его.

ВИКТОРИЯ. Почему? Я им уже табуретку чинила. Видишь – ни царапинки. Он как железный. Другого нет.

СЕМЕН. Этого нельзя делать.

ВИКТОРИЯ. Почему?

СЕМЕН. Потому что это часть человека! А человек – это!..

ВИКТОРИЯ. Человек очень прочная вещь, Сенечка. Гляди!.. (Вбила глазом гвоздь.) На.

СЕМЕН. Не буду!

ВИКТОРИЯ. Тогда ты платье погладишь, а я сама починю. За мной!

Виктория побежала в ботанический кабинет. Семен поплелся за ней.

ВИКТОРИЯ (включила утюг, разделась перед носом у Семена с физкультурной простотой и вручила ему платье). Ну, скоренько-скоренько!

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Полундра! Спасайся кто может!

СЕМЕН. А если у тебя ничего не получилось с одного раза?

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Не надейся. Получилось.

ВИКТОРИЯ. Сеня, ты меня не знаешь! (Убежала в свою каморку и застучала глазом по раскладушке.) Ты не представляешь, какая я везучая. У меня всё получается. Единственно, что не получается, – никак не могу в школе навести порядок. Все, что я ночью отмываю, за день приходит в плачевное состояние. Но за летние каникулы я её преображу. Моя доченька будет жить во дворце. Я сама сделаю ремонт.

СЕМЕН. Во всей школе?

ВИКТОРИЯ. Конечно. Ты гладишь?

СЕМЕН. Глажу. (Нетвердой рукой повел утюг по ткани.)

ВИКТОРИЯ. Паркет будет блестеть как зеркало.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Она некрасивая и нескромная. А Анюта симпатичная и невинная. И ты ей изменил, подлец.

ВИКТОРИЯ. Сенечка, ты не представляешь себе, на что способна женщина, когда у нее есть идея. Я не помню свою мамочку, но папа рассказывал, что у нее была идея чистоты. Я вся в нее. Она каждый день натирала полы, а комнат у нас было три.

СЕМЕН. Сколько?

ВИКТОРИЯ. Три, Сенечка. Мы жили в Москве, в отдельной квартире. Столовая была величиной с ботанический кабинет.

СЕМЕН. Так не бывает.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Бывает.

ВИКТОРИЯ. Мама каждый день натирала полы и мыла кухню. А зимой ездила бороться с грязью на дачу, даже когда мы там не жили! У меня, как у мамы, обостренное чувство дома.

СЕМЕН. У вас и дача была?

ВИКТОРИЯ. Ага. В Кратове, под Москвой, деревянная, вся резная. А ты не веришь, что я везучая. У меня было золотое детство! Когда мне было десять лет, папа разрешил мне самой рулить. Я сидела у него на коленях и крутила баранку…

СЕМЕН. И машина была?

ВИКТОРИЯ. Служебная. Папа был знаменитый командир… Поэтому у меня и имя такое: Виктория – Победа. Мы катались на поляне у пруда. Представляешь, высокие-высокие сосны, в траве шишки… И девочка за рулем. Ножки толстые! Небо темно-синее, облака белые, как пена, когда папа брился. И дачники загорают у пруда на голубом песочке.

СЕМЕН. На желтом?

ВИКТОРИЯ. На голубом. Я, маленькая, говорила «голубой песочек», так у нас с папой и осталось. И моя доченька будет говорить «голубой песочек».

СЕМЕН. Как же ты оказалась в детском доме?

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Ответь. Ответь ему.

ВИКТОРИЯ. Мама умерла, когда мне было два года, а папа погиб на войне.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Врет. По некоторым причинам отец её до войны не дожил. А ты слюни распустил!

ВИКТОРИЯ. Папа говорил: «Когда самое плохое позади, остается только хорошее». Поэтому мне теперь всегда везет. Когда наш детдом эвакуировали в Нижнеуральск, поезд попал под бомбежку. Соседний вагон сгорел, а я только месяц в лазарете провела – и как огурчик! Потом ужасно голодали, а я выжила. И наконец, месяц назад главный сюрприз! Рассказать?

СЕМЕН. Расскажи… (Сунул палец в дырку на локотке её платья.)

ВИКТОРИЯ. У меня нет фотографии папы и мамы. Но у меня прекрасная зрительная память. Мама на фотографии была поразительная красавица: брюнетка с белой-белой кожей и светлые глаза. А я, дура, сравнивала себя с мамой и всегда считала себя несчастной уродкой, гадким утенком. И вдруг месяц назад я поняла, что выросла и стала очень похожа на маму, просто повторение мамы! Знаешь, как я это поняла?

СЕМЕН. Как?

ВИКТОРИЯ. Представь себе, на торжественной линейке!..

Семен в канцелярских мелочах на столе обнаружил иголку с ниткой и стал зашивать дырку.

Я же на сборах стою у всех на виду. Мне сдают рапорт. И мне всегда было так стыдно, а тут Лидия Ивановна сказала удивительно душевную речь, и все так закричали «ура», что чуть потолок не упал, а потом забил барабан, затрубил горн и мои пионеры замаршировали – все в ногу, и я подумала: такая у нас жутковатенькая школа, но вот же чудо – все думают одинаково: и учителя и ученики, все знают, что в жизни самое главное. И улыбнулась. И почувствовала, что у меня какая-то особенная улыбка. Я просто сверкнула. Я в это мгновение стала как мама, раз в сто лет красавица. Звезда. Не веришь? Ты можешь сегодня же в этом убедиться. У нас же сегодня торжественная линейка. Мы готовимся к Дню Красной Армии. (Достала из тумбочки и надела черную юбку и белую кофту. Повязала пионерский галстук.) Линейка будет в коридоре. Ты отсюда через щель в двери меня увидишь. У меня теперь это на каждой линейке повторяется. Ты увидишь и поймешь, почему я должна родить ребенка! Мне же надо это, что у меня внутри, кому-то передать. Моя девочка будет, как я, как папа, как мама. Несмотря ни на что, мы будем на свете!

Послышался треск, барабана, пастушеский крик горна и мягкий ход множества валенок по паркету.

Трещал барабан. Пел горн.

Из своего убежища в ботаническом кабинете Семен не видел марширующих пионеров, но зато отлично видел Викторию и учителей с торжественными, просветленными лицами, жавшихся к стене за спиной Виктории.

К Виктории, печатая шаг, приблизился мальчик, тот самый, что приходил за скелетом, но теперь лицо его, в зеленке и царапинах, светилось умилением.

МАЛЬЧИК. Товарищ старший пионервожатый! Рапортует председатель совета отряда шестого класса «В». В классе по списку сорок пять человек. На сборе присутствуют сорок два. Трое отсутствуют по уважительной причине. Рапорт сдан!

ВИКТОРИЯ. Рапорт принят! Вольно!

Голос её теперь был особенный, пионерский, с цыганским эдаким переливом. Мальчик повернулся и исчез. И опять затрубил горн и забил барабан. Виктория лихо встряхнула своей прической.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Прямо как у вас в школе было, да, Сенечка? Сердце щемит?

СЕМЕН. Точно. И учителя как будто наши.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Узнаешь, Сенечка? Это же вылитая ваша Крыса, по русскому языку… Ух была вредная!

СЕМЕН. Она в бомбежку погибла.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. Сам видишь – жива. А это Ангина, по математике. А это Медуза. И вовсе не умерла она с голоду – вот она! А вот Бронислава Антоновна, которая вела с первого по четвертый. Узнаешь?

СЕМЕН. Она.

ЛИДИЯ ИВАНОВНА. А вот и ваша Баба Яга, по пению… Кобыла – по истории… Мальвина – англичанка, видишь, рука в гипсе – это на нее пожарный шланг кинули. Только сегодня из больницы – и уже на посту. Как на войне! Ты думал, не увидишь их больше, раз школу кончил? Думал, с глаз долой – из сердца вон? А они вечные, Сенечка… Думал, что забыл? Не забудешь!.. За какими бы океанами ты ни скрылся, с какими бы королевами ни танцевал, ты не забудешь эти лица, этот школьный коридор. Это твое детство, твоя судьба, это ты сам… А теперь, ребята, крикнем же в честь нашей славной Красной Армии дружное, единодушное, громкое-громкое… очень громкое… самое громкое… ура!!!

Голос Лидии Ивановны, мягкий и сильный, звучал всё выше, выше – прямо песня, так складно, а в конце, в пике, неизбежно и уже совсем высоко. Тут и был всеми с нетерпением ожидаемый взрыв. Мальчики и учителя так оглушительно и радостно закричали «ура», что чуть потолок не упал на головы, чуть стены не растрескались.

Виктория улыбалась и глядела на дверь ботанического кабинета в надежде, что Семен смотрит на нее. Но Семен ничего не видел. Он кричал «ура» вместе со всеми. Глаза его стали мокры от волнения, он тер их кулаками и проглядел момент. Линейка кончилась. Все забегали, ряды смешались, Семен поспешно ретировался в каморку – и вовремя.

Это единственная сцена, в которой мы видим Лидию Ивановну. В ботанический кабинет вошел Оскар Борисович, резво поднял с полу жестянку с молоком и выплеснул в кадку. Но тут вошла Лидия Ивановна и увидела, что он делает.