Людмила Улицкая - Семеро святых из деревни Брюхо

РОГОВ. А ты ж говорила, Козелкова жена?

НАДЯ. Захочу – жена, не захочу – нежена. Это как мне угодно будет.

РОГОВ. Значит, себе хозяйка? Самостоятельная?

НАДЯ. Именно что.

РОГОВ. Это хорошо. А как тебя, Надежда, по отчеству?

НАДЯ. Григорьевна.

РОГОВ. Хорошо. Сделаем мы тебя, Надежда Григорьевна, большим человеком, будет тебя народ слушать.

НАДЯ. Да кто меня послушает, смех один будет.

РОГОВ. Все послушают, и смеху никакого не будет.

(Зевает.) Страх будет.

ГОЛОВАНОВ (открывает глаза, как будто отошел от обморока). Еще вот столько, и я... все... Аллее вирд ин орднунг. (Показывает, сколько.)

РОГОВ. Столько? (Наливает.Голованов выпивает, трясет головой.)

ГОЛОВАНОВ. Все. Хорош. Арсений Рогов, помню тебя. Местный фабрикант Талашкин Афанасий Силыч, из Городка, держался передовых взглядов и послал меня в Цюрих, а там два года учили, как преподавать разного рода рукоделие, включая и железное, крестьянским ребятишкам. Ферштеен зи? Вере ихь юнгер... Ентшульдиген битте... Но, вернувшись, стал я заниматься не педагогической деятельностью, а революционной. Ты тогда под стол пешком...А я – организовывал стачку на мануфактурах и арестован был в начале девятьсот шестого года за это самое дело. (Протягивает пустой стакан Рогову.) Еще чуток.

РОГОВ. Так ты меньшевик, что ли?

ГОЛОВАНОВ. Меньшевик, большевик... Какая разница? Об этом и разговору не было. Я – профессиональный революционер. В прошлом. В настоящем – профессиональный пьяница. Никаких теоретических вопросов не обсуждаю. (Рогов наливает ему чуть-чуть, Голованов выпивает, расслабляется.) Так вот, дорогие мои, по ходатайству Талашкина, того же самого местного капиталиста и буржуя, как вы говорите, уездный педагогический совет дал мне разрешение преподавать в ремесленной школе. До того мне преподавать запрещали – ссыльный был! И в первый же год моей педагогической деятельности учился в моем классе вот такой мальчишечка, Арсений Рогов. А? Какая память! (Подставляет стакан.) Чуть-чуть.

РОГОВ. Понял. И ты годишься.

ГОЛОВАНОВ. Честно говоря, я не особенно гожусь. Впрочем, Надюша, как? (Она кокетливо фыркает.) Но здесь, в деревне Брюхо, я кое на что гожусь. Могу за бутылку самогона крышу починить, печь переложить или гроб сбить. Учили хорошо в Цюрихе.

РОГОВ. Ладно, хватит. Вижу, что годишься. Найди, Николай Николаич, баньку у кого получше, истопи. Мы попаримся. Семенов, попаримся? А ты спинку потрешь? (Надя хихикает.)

ГОЛОВАНОВ. Она потрет, всем потрет. Она баба хорошая.

РОГОВ. А потом, стало быть, и закусим. А ровно это... (смотрит на часы) в восемь часов по новому по советскому времени вот тут, на этом самом месте, мы собираемся. Ты, Голованов, получишь за свои труды бутыль самогону, а ты, Надька, как будешь стараться... (Тимоше) А ты что здесь сидишь, таращишься? Иди к своим! (Заталкивает Тимошу к Дусе и закрывает за ним дверь.) Семенов! (Входит Семенов.) Со стороны окон поставь Мухамеджина, а у этой двери – Сидоренку (Стучит в дверь.) Арестованные! Что тихо поете? А то вас там не услышат! Можно и погромче. Нам не мешает. (Семенову) Приказание выполняйте. (Шлепает Надю по заду, сует щенка за пазуху.) Пройтись, что ли, по деревне, навестить кое-кого. (Декламирует.) Вот моя деревня, вот мой дом родной...

Уходит. У двери в Дусину келью садится красноармеец Сидоренко, у первой двери – Семенов. Сидоренко сворачивает самокрутку.

СИДОРЕНКО. Егор, як ты разумиешь, до вичору управимся?

СЕМЕНОВ. Не. На восемь назначено. Пока то, другое. Раньше утра никак.

СИДОРЕНКО. Подывись, Егор, яки гарны сундуки. Бабка богата як жид. Треба пошукать ее трошки, а?

СЕМЕНОВ. Пошукаешь еще, пошукаешь.

СИДОРЕНКО. Та ж не люблю без лила сидеть, я ж вроблять люблю.

СЕМЕНОВ. А ты посиди, перекури. Чего тебе неймется старухины тряпки трясти...

СИДОРЕНКО. Дуже не люблю без дила...

Стук в дверь.

СЕМЕНОВ. Открой, Федор.

СИДОРЕНКО. Ты же ближе.

СЕМЕНОВ. Ты же вроблять любишь.

Опять стук.

СИДОРЕНКО. Та жу мене дило – я курю. (Молчат некоторое время.Больше не стучат.) Поспешишь, людей насмешишь.

Семенов открывает дверь. Там девчонка.

СЕМЕНОВ. Чего тебе?

ДЕВЧОНКА. Мне Рогова.

СЕМЕНОВ. Ишь, чего захотела. На что он тебе?

(Девчонка убегает.) Рогова ей подай...

Из кельи: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его...» Распахивается дверь, входит Рогов.

РОГОВ. Да, деревня, она деревня и есть... Отсталый класс. Глаза бы не глядели. Темнота. (Закуривает от лампады.)

СЕМЕНОВ. Девчонка вас спрашивала.

РОГОВ. М-м...

СИДОРЕНКО. Товарищ Рогов, а здесь не шукали.

РОГОВ. Да пошукаешь, пошукаешь. Никуда не убежит. Мы тут уже нашли, чего и не искали. Вот говнюк, думай теперь... (Входит Голованов.) Ну, как баня?

ГОЛОВАНОВ. Скоро будет. Воды натаскал. Сейчас прогорит, и все. Я насчет аванса. А то мне пора... подлечиться.

РОГОВ. Эх, Николай Николаич, культурный человек, хуже пролетария стал. Вон возьми, на столе стоит. Да скажи, у кого в деревне самогон хорош?

ГОЛОВАНОВ.У Кротихи. Второй дом над оврагом. Чисто варит.

РОГОВ. А Надька там что?

ГОЛОВАНОВ.А как же... Все лавки отмыла. Старается.

РОГОВ. Ну и мы постараемся. А, Сидоренко, постараемся?

СИДОРЕНКО. Га!

РОГОВ. Эка дубина... Скучно что-то... Вот моя деревня, вот мой дом родной... Флеровского привезли?

СЕМЕНОВ. Никак нет.

РОГОВ. Пойду посплю. Там в сарае сено-то есть?

СИДОРЕНКО. Нема.

РОГОВ (берет с крюка рваный тулуп). Плохое село. В хорошее село приезжаешь, председатель сельсовета все сам несет, советскую власть уважить. А здесь хоть по избам иди... После бани на стол соберете. Про Кротиху слышал? Вот там, Сидоренко, и пошукаешь. Второй дом над оврагом.

Там же. Вечер. Стол покрыт красным Дусиным платком. Заставлен едой. За столом в центре трое – Рогов, Голованов, Надя. По бокам красноармейцы Сидоренко и Семенов. Пьют, закусывают. Из Дусиной кельи слышится пение.

РОГОВ. Деревня, я говорю, плохая. Чтоб мужик сам нес, вот что нужно.

НАДЯ. Принесет он, держи карман. Ему семью кормить надо, а тут так отдай.

РОГОВ. Что значит – так? А рабочий класс – как? Он кость всему. А крестьянин – он что? Так, требуха, сволочь.

НАДЯ. Да перемрет народ, если весь хлеб отбирать.

РОГОВ. Кто перемрет, туда и дорога. Ты, вон, новых народишь.

ГОЛОВАНОВ. Надюшка нам народит, это точно.

РОГОВ. От нас такой народ пойдет, какого еще не было. Новый народ. Все будет общее, все будет новое. Государство будет новое. И земля, и небо новое. А теперешний народ ни на что не годится. Пусть и перемрет.

ГОЛОВАНОВ. Сам ты перемрешь, а народ не перемрет.

РОГОВ. Который народишко дрянь, туда ему дорога. Вот эти, к примеру (показывает на келью), богомолки, попы, – на что они нужны?

НАДЯ. А кому они мешают? Пускай поют.

РОГОВ (наливает всем, Голованову – полный стакан). Тебе, Николай Николаич, полненький. Хорошо нас попарил. (Голованов пьянеет на глазах, клюет носом.Рогов тоже пьянеет, но другим манером, он возбужден.) Дура ты, Надька. Понимала бы что... Сидоренко, попа доставили? (Роется в карманах, достает бумажку, читает.) «И говорил на воскресной проповеди „облекитесь во всеоружие божие“». Это ваш поп говорил.

Сидоренко, веди попа.

Сидоренко вводит отца Василия.

СИДОРЕНКО. Вот он. Там, товарищ Рогов, вас все девчонка какая-то спрашивает.

РОГОВ (машет рукой). Давай его сюда. Вот, гражданин Флеровский Василий Тихонович.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Я хочу сделать заявление.

РОГОВ. Валяй.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Ваш следователь Шестопалов требовал от меня признания в том, что я украл храмовую икону и укрыл ее от изъятия. Заявление мое состоит в том, что я в жизни своей ничего не крал, тем паче иконы, не утаивал, а во время изъятия церковных ценностей, производившихся согласно вашему указу, я находился по дороге в Городок, куда вез назначенные мне к сдаче хлеба, и тому есть свидетель, крестьянин села Брюхо Козелков Петр Фомич, который и вез меня для сдачи хлебов.

НАДЯ. Было, было, и я тому свидетель.

РОГОВ. Молчи, дура. Тебя спросят, когда надо будет. И другой есть вопрос, гражданин Флеровский. Говорили ли вы за проповедью (читает по бумажке) «облекитесь во всеоружие божие»?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Апостол Павел говорил.

РОГОВ. А что еще ваш апостол Павел говорил?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, властей, против мироправителей тьмы».